между рейсами он всячески развлекался, наслаждаясь своей полной неуязвимостью. Перед его подвигами бледнели все измышления досужих фантастов, все мифы и легенды о чудо-богатырях и титанах древности. А для него это были не подвиги, а просто шалости от нечего делать.
Он вступал в единоборство с гигантскими кальмарами неслыханных и невиданных размеров и всегда, поиграв с ними, убивал их с помощью обыкновенного кинжала.
Однажды он умышленно позволил проглотить себя чудовищной рыбе с тысячезубой пастью, а потом вспорол ей брюхо и вышел из нее невредимым. Вокруг него в полном молчании происходила беспощадная борьба: одни чудовища пожирали других и сами тут же становились жертвой еще более ужасных созданий. Один Реджан был вне этой извечной борьбы и чувствовал себя неограниченным властелином океана.
Когда при одном из очередных спусков батисфера принесла в глубину прикрепленный к крюку небольшой якорь — условленный знак о прекращении работы, — Реджан почувствовал досаду и раздражение. Ему не хотелось покидать подводное царство, которое своим молчанием было очень сродни его собственному вечному безмолвию.
Однако он не хотел пока порывать с Вальмоском, так как у него было еще на суше немало собственных дел. Подавив в себе досаду, он вошел в батисферу и задраил изнутри крышку люка.
На сей раз батисферу в трюме не вскрывали. Вальмоск приказал взять курс к порту.
Судно развернулось и направилось к родным берегам. В океане разыгрались осенние штормы. Работы у команды было по горло. Про загадочную батисферу забыли. Сам Вальмоск пластом лежал у себя в каюте, страдая от жестокого приступа морской болезни.
По прибытии в порт Вальмоск распорядился разгрузкой судна, щедро расплатился с командой и лишь тогда спустился в трюм, где, заключенный в батисферу, томился Реджан. С трудом отвинтив тяжелую крышку, старик осветил внутренность батисферы карманным фонариком и помог Реджану выбраться.
На бессмертном не было никакой одежды, лишь пояс с кинжалом в ножнах и футляр с электрическим фонарем. Но ему это не мешало — холода он все равно не ощущал.
Вальмоск провел его к себе в каюту, где для него было приготовлено отличное платье, соответствовавшее сезону и моде. Реджан быстро оделся и подсел к столу, на котором лежали бумаги и карандаш.
— Какова дальнейшая программа, Вальмоск? — размашисто написал он.
— Пока никакой, — ответил профессор. — Я займусь восстановлением дома, а вы отдыхайте. Позже мы предпримем путешествие в земные недра. Это будет поинтереснее морских глубин, Реджан!
— Хорошо, — согласился бессмертный. — Занимайтесь своим делом. Я тоже займусь своими делами. Мне пора уже навестить и устроить семью. Сколько вы можете ассигновать на мои нужды, Вальмоск?
— Сколько угодно, дорогой Реджан! Десять миллионов вас пока устроят?
— Устроят. Пока. Пишите чек!..
11
Три месяца прошло с тех пор, как Реджан покинул семью. За это время он не подавал о себе ни единой весточки. Биолия кое-как перебивалась на случайных заработках, смотрела за двухлетним Аркифом и терпеливо ждала возвращения мужа.
Она знала его характер и понимала, что не даст о себе знать, пока чего-нибудь не добьется.
Однажды ночью Биолия проснулась от стука в дверь. Вскочив с постели, она в одной рубашке бросилась к двери и спросила:
— Кто там?
Никто не ответил, но стук повторился, сначала просто, а потом в темпе «Марша трубадуров», который так любил насвистывать Реджан. Сердце Биолии сразу почувствовало, кто это стучит, и затрепетало от радости.
Повернув ключ и сняв цепочку, Биолия распахнула дверь. На пороге стоял Дориэль Реджан. Но ее ли это Дориэль? Откуда на нем такая богатая, дорогая одежда?!
Впрочем, при чем тут одежда! Конечно, это ее родной Дор! Это его прекрасное мужественное лицо, его спокойные любящие глаза!..
— Милый! — тихо простонала Биолия и бросилась на грудь мужу.
Реджан подхватил ее на руки и внес в комнату, прихлопнув за собой дверь ногой.
С минуту он стоял посреди комнаты, держа жену на руках и глядя на нее каким-то странным — и нежным, и вместе с тем грустным взглядом. Потом, так и не поцеловав ее, хотя она именно этого ждала, он бережно опустил ее на кровать, а сам, по-прежнему молча, присел к столу, вынул блокнот, авторучку и принялся что-то писать.
— Дор, что с тобой?.. — с мольбой прошептала Биолия, испуганная непонятным молчанием мужа.
Вместо ответа Реджан протянул ей блокнот. Биолия с недоумением взяла его и прочла следующие строки:
— Не пугайся, Оли! Все хорошо! Я стал богат, как Крез, но за это потерял способность говорить и слышать. Я сделал это ради того, чтобы ты и Арик никогда ни в чем не нуждались. Напиши, как твое здоровье, как наш малыш?
Он подал ей авторучку, знаками приглашая ее писать. Но Биолия вскрикнула, уронила блокнот на пол и бросилась к мужу. Она стала с лихорадочной горячностью ощупывать его, гладить его по лицу, рукам, исступленно целовать его, заливаясь слезами. Вскоре она заметила, что руки и лицо его холодны, как лед. В сердце ее шевельнулась страшная догадка. Она вдруг рывком распахнула на нем пальто и припала ухом к его груди, к тому месту, где должно было биться его сердце. Но грудь его была неподвижна, без малейшего признака дыхания, а сердце молчало, словно его не было.
— Ты мертв! Ты призрак! — крикнула Биолия и, отпрянув от мужа, забилась в угол кровати. Глаза ее расширились, наполнились ужасом.
Проснулся в своей постельке и громко заплакал маленький Аркиф. Биолия метнулась к нему и, прижав его к груди, снова укрылась в своем углу. Она громко выкрикивала молитвы и какие-то бессвязные заклинания.
Реджан молча смотрел на нее, взгляд его был полон грусти, недоумения и горечи.
Несколько мгновений он стоял в нерешительности, с беспомощно опущенными руками.
Он понял причину ее ужаса и сначала совершенно растерялся, так как не ожидал ничего подобного. Но вот он поднял с пола блокнот, снова присел к столу и долго что-то писал.
Биолия тем временем несколько успокоилась. Призрак мужа был все же слишком материален, глаза его были слишком живы и по-земному добры. Нет, Дор не причинит ей вреда! Дор любит ее, любит Арика! Поэтому, когда Реджан вновь подал ей блокнот с густо исписанным листом, она с жадностью схватила его, уверенная, что узнает наконец всю правду.
И она узнала правду.
И тогда снова были слезы, снова Биолия гладила лицо мужа, снова целовала его.
Потом она поднесла к нему сына. Мальчик узнал отца и потянулся к нему ручонками, но Реджан не посмел его приласкать, боясь, что ребенок испугается его ледяных прикосновений.
Наконец Биолия схватила карандаш и написала такие слова:
— Мне ничего не надо, милый! Пусть мы будем нищими, пусть мы будем голодными, только будь таким, как раньше. Отдай своему профессору все, но пусть он вернет тебе твой прежний облик, твою прежнюю жизнь!
Реджан горестно покачал головой и ответил:
— Оли, это невозможно! Когда я согласился на операцию, я думал только о тебе и нашем мальчике. Я думал только о том, чтобы вырвать вас из этой проклятой нищеты! А теперь уже поздно! Но ты не отчаивайся, я все равно люблю тебя, только тебя одну, и никого больше! Я буду приходить к тебе. А потом, когда рассчитаюсь с Вальмоском, я останусь с вами навсегда.
Он писал все это совершенно искренне, сам еще не понимая, что уже не сможет быть для Биолии мужем, не сможет любить ее. А она это уже поняла и поэтому плакала безутешно, словно он в самом деле умер. Для нее он стал просто дорогим призраком, холодным, недоступным и далеким. В этом убедили ее прикосновения его холодных рук, его гробовое молчание, его каменная, бездыханная грудь, в которой она не могла уловить биение его сердца…
12
О доме Вальмоска снова заговорили. Развалина, которую муниципалитет уже занес в списки строений, подлежащих сносу, неожиданно преобразилась.
Всю зиму во двор свозили строительный материал и возводили леса. Весной начался капитальный ремонт, и в самый разгар лета леса убрали, и дом засверкал, как сказочный дворец. Старик Вальмоск, перебравшийся на время ремонта в лучшую гостиницу города, торжественно отметил свое вселение в обновленный дом. На званом обеде присутствовали многие видные горожане и сановники, среди них и Эрм Грунзолл Пятый, самый богатый человек в мире.
Шеренги отлично вышколенных лакеев подавали на серебре и золоте изысканно приготовленные яства. Дорогие вина искрились в хрустальных
