На третий день Мишель внезапно остановил Кэнсоннаса, когда тот старательно выводил великолепную заглавную букву.
— Друг мой! Что думаешь ты о женщинах? — краснея, проговорил он.
«Так я и знал», — промелькнуло в голове Кэнсоннаса, но он промолчал.
Тогда, еще более смутившись, молодой человек повторил свой вопрос.
— Сын мой, — торжественно начал Кэнсоннас, прерывая работу. — Мнение мужчин о женщинах весьма переменчиво. Утром я думаю о них иначе, нежели вечером. Весной у меня совсем иные представления о них, нежели осенью. Все — даже погода, хорошая или плохая, способна изменить ход моих мыслей, не говоря уже о процессе пищеварения, имеющего бесспорное влияние на мои к ним чувства.
— Это не ответ, — проговорил молодой Дюфренуа.
— Тогда, сын мой, позволь мне ответить вопросом на вопрос. Веришь ли ты, что на нашей земле еще не перевелись женщины?
— Еще как верю! — воскликнул юноша.
— А тебе случалось их встречать?
— Ну да, каждый день.
— Давай уточним, — проговорил пианист. — Я не имею в виду те существа женского пола, которые пригодны только для продолжения рода человеческого. Со временем их заменят машинами на сжатом воздухе.
— Ты шутишь…
— Друг мой, об этом говорят весьма серьезно, но проект, конечно, вызывает немало возражений.
— Послушай, Кэнсоннас, — прервал его юноша, — давай говорить серьезно!
— Ну уж нет, давай лучше повеселимся! Ладно, возвращаюсь к моим умозаключениям: настоящих женщин больше нет, эта раса исчезла, подобно мопсам или мегатериям. [152]
— Прошу тебя, — вновь прервал его юноша.
— Дай мне договорить, сын мой. Полагаю, что когда-то, в очень отдаленную эпоху, женщины все же существовали. Древние авторы вполне определенно подтверждают сей факт. Более того, они свидетельствуют о самом совершенном их виде — парижанке. Судя по старым текстам и гравюрам прежних времен, это было очаровательное создание, не имевшее себе равных в мире. Она соединяла в себе совершеннейшие пороки и порочнейшие совершенства, то есть была женщиной в самом полном смысле этого слова. Но постепенно происходило вырождение этой расы, и сей прискорбный декаданс засвидетельствован в трудах физиологов. Приходилось ли тебе когда-нибудь видеть, как из гусеницы выпархивает бабочка?
— Да, — ответил Мишель.
— Так вот здесь все наоборот: бабочка превратилась в гусеницу, — продолжал пианист. — Парижанка с ее очаровательным обликом, с восхитительной улыбкой и нежным загадочным взглядом, с упругой, в меру плотной фигуркой и волнующей походкой, уступила место иному типу женщины: длиннющей, худющей, сухопарой, изможденной, иссохшей, тощей, с пуританской и в то же время преднамеренной развязностью. Ее суставы словно на шарнирах, она неуклюжа, плоска как доска, взгляд ее свиреп, нос, одеревенелый и острый, нависает над тонкими поджатыми губами. Шаг ее удлинился. Гений геометрии, прежде одарявший женщин приятнейшими округлостями, заставил их полностью подчиниться строгости острых углов и прямых линий. Француженка стала похожа на американку: она всерьез рассуждает о важных делах, жизнь воспринимает прямолинейно, оседлала конька показной нравственности, одевается скверно, без малейшего вкуса и носит корсеты из гальванизированной стали, не поддающейся ни малейшему воздействию. Сын мой, Франция утратила свое истинное превосходство! В галантный век Людовика Пятнадцатого женщины феминизировали мужчин, а теперь сами превратились в нечто мужеподобное и уже не достойны ни взгляда художника, ни внимания возлюбленного!
— Ты преувеличиваешь, — возразил Мишель.
— Вот ты улыбаешься, — вновь начал Кэнсоннас, — и воображаешь, что у тебя на все готов ответ и что ты всегда отыщешь свое маленькое исключение из общего правила! Так знай, что в любом случае ты только липший раз подтвердишь мои выводы. И я настаиваю на сказанном! Иду даже дальше! Ни одна женщина, к какому бы классу она ни принадлежала, не избежала вырождения! Гризетки исчезли, куртизанки поблекли, превратившись в заурядных содержанок, являя собой пример вопиющей аморальности! Они глупы и неуклюжи, но богатеют за счет приверженности к порядку и экономии, деньги копят методично, и никто ради них не разоряется. Разоряться! Упаси Господи! Да это слово давно устарело! Все богатеют, мой мальчик, только дух человеческий и бренное тело нищают!
— Так ты хочешь сказать, — подхватил Мишель, — что в наше время встретить настоящую женщину просто невозможно?
— Да, разумеется, во всяком случае, моложе девяноста пяти. Последние женщины умерли вместе с нашими бабушками. Однако…
— Ага, есть и однако?
— Образцовый экземпляр можно встретить в предместье Сен-Жермен. В этом маленьком уголке большого Парижа иногда еще произрастают редкие растения, эти puella desiderata,[153] как сказал бы твой преподаватель. Но только там, и нигде больше.
— Итак, — насмешливо улыбнулся Мишель, — ты упорствуешь во мнении, что женщины — это вымершая раса.
— Безусловно! Великие моралисты девятнадцатого столетия уже предчувствовали катастрофу. Бальзак, знавший толк в женщинах, высказался об этом в известном письме к Стендалю. «Женщина, — писал он, — страсть, а мужчина — действие, вот почему мужчина обожает женщину». Ну а сегодня оба они — действие, а посему во Франции нет больше женщин!
— Ну хорошо, — пробурчал Мишель, — а что ты думаешь о браке?
— Да ничего хорошего.
— Но все-таки?
— Я, может быть, и согласился бы на брак своего ближнего, но только не на свой собственный.
— Означает ли это, что ты никогда не женишься?
— Нет, пока не утвердят тот знаменитый суд присяжных, который требовал еще Вольтер, дабы судить супружескую неверность. Он должен состоять из шести мужчин, шести женщин и одного гермафродита, наделенного решающим голосом в случае, если мнения разделятся поровну.
— Хватит шутить.
— А я и не шучу. Только такой суд мог бы дать гарантию! Помнишь ли ты, что произошло два месяца тому назад, когда слушалось дело госпожи де Кутанс, обвиненной мужем в адюльтере?[154]
— Нет.
— Так вот, на вопрос председателя суда, что заставило мадам де Кутанс забыть о своем супружеском долге, та ответила: «Память подвела». И ее оправдали. Честно говоря, такой ответ заслуживает оправдания.
— Но оставим эту мадам де Кутанс, — вмешался Мишель, — и вернемся к вопросу о браке.
— Сын мой, вот тебе чистая правда о сем предмете. Будучи холостяком — всегда можно жениться, но будучи женатым — невозможно вновь стать холостяком. Как видишь, между положением супруга и холостяка — огромная разница.
— Кэнсоннас, а что по сути ты имеешь против брака?
— А вот что: в эпоху, когда семья разрушается, когда личный интерес каждого из ее членов ставится во главу угла, когда страсть к обогащению во что бы то ни стало убивает всякую привязанность, супружество представляется мне героической ненужностью. Раньше, если верить древним авторам, все было иначе. Перелистай старые словари, и ты удивишься, обнаружив там такие слова, как пенаты, лары, домашний очаг, домашняя обстановка, спутница жизни и тому подобное. Но все эти слова и понятия давным-давно исчезли из обращения вместе с явлениями, кои они обозначали. Их больше нет в обиходе. Кажется, прежде супруги (вот еще одно слово, вышедшее из моды!) жили общей жизнью и помнили высказывание Санчо:[155] совет жены, конечно, не бог весть что, но
