религиозное воспитание.
Юный Франсис не был особенно охоч до прямых и косых палочек, приходилось его заставлять. Жаме- отец, который вообще никогда не шутил, отнюдь не был склонен к шуткам и в данном конкретном случае. Заточив все имевшиеся в доме перья, он запирал перочинный нож в ящик под двойной ключ и брал в свои учительские и отеческие руки линейку. Тут уж волей-неволей юному Франсису приходилось вступать на стезю наук, уже однажды пройденную Ньютоном[24] и Лавуазье[25].
Со своей стороны, мадам Перпетю Жаме, в безоблачном детстве награжденная пятой премией за игру на фортепьяно, бесплатно, по-матерински, давала уроки прелестной Жозефине. Эта юная девица была вылитая мать и совсем не походила на месье Жедедью. Однако добродетельность племянницы Ромуальда Тертульена была настолько вне подозрений, что никакой самый отчаянный сплетник не осмелился бы сделать далеко идущие выводы из их разительного несходства.
Каллиграфия, одежда, клавесин занимали все время сей простой, но достойной семьи.
Какая же случайность выхватила месье Жаме из его уютного прозябания и швырнула в эпицентр событий и происшествий, таких далеких от его привычной жизни?
Глава III,
— Мадам Жаме! Мадам Жаме! Где мадам Жаме? Такое событие! Такое событие! Невероятное событие! Мадам Жаме! Скоропостижная смерть! На нас целое состояние падает с неба, откуда обычно ничего, кроме дождя и аэролитов[26], не дождешься! Мадам Жаме, Перпетю! Да иди же сюда!
Так кричал месье Жедедья, мечась как угорелый. Он читал и перечитывал знаменитое письмо с уведомлением о смерти его дяди Опима Ромуальда Тертульена.
— Да что там делает твоя мать? — с досадой спросил он юного Франсиса.
— Не знаю, — ответил ребенок, сидевший в туалете, примыкавшем к супружеской спальне.
— Должно быть, он очень богат, этот торговец! Но кто, черт возьми, мог написать мне это письмо? Мадам Жаме! Мадам Жаме!
В голосе месье Жедедья явно звучали необычные нотки.
— Франсис, пойди поищи мать!
Месье Жедедья жадным и любопытным взором рассматривал письмо, словно кабалистический[27] документ, окаймленное черной полосой.
— Отсутствие родственников, могущих сообщить о смерти Опима Тертульена, говорит о том, что мы единственные наследники; только мы могли бы отправить подобное письмо нашим друзьям и знакомым. Ну что, Франсис, ты сходил за матерью?
— Я не могу! — ответил мальчик голосом чревовещателя.
— Не можешь, шалун? И кто только наградил меня таким ребенком! Франсис!
— Угу!
— Франсис! Что ты делаешь в уборной?
— Вчера я ел клубнику со сливками, и теперь у меня болит живот.
— Проклятый ребенок! Будешь ты меня слушаться?!
— Но я не могу!
— Франсис!!!
Юный Франсис вышел из своего убежища в жалком виде. По счастью, длинная детская блуза скрывала следы столь важного, но рано прерванного занятия.
— Где, черт побери, мог жить этот Опим? — спрашивал себя старший Жаме.
В этот момент вошла мадам Перпетю, браня юного Франсиса за то, что он отправился ее искать в таком неподобающем виде.
— Противный шалун, посмотрите только, на кого он похож?
— Но папа…
— Молчи!
— Мадам Жаме, да идите же, наконец, бегите сюда, прочтите же!
И месье Жаме сунул жене под нос причину своего необычного возбуждения.
Что касается юного Франсиса, то, попав между двух огней и, сверх того, мучимый непобедимым противником, он тотчас ретировался в уборную, предусмотрительно закрыв за собой дверь.
— Ну как? Что скажешь? Что ты об этом думаешь, жена?
— Просто не верится!
— Но такую новость невозможно придумать!
— Бедный дядя Опим Тертульен! — воскликнула мадам Перпетю и принялась искать белый платок.
— Бедный! Думаю, совсем наоборот! Он должен быть весьма богат. Эти крупные торговцы живут на копейки, едят обертку от своих товаров и жиреют на них как крысы! Ну и счастье нам привалило, мадам Перпетю!
— Кажется, эта смерть вас очень развеселила, — ответила нежная племянница, прилагая в этот момент большое усилие, чтобы пролить несколько слезинок, дабы потом не каяться своему исповеднику в бессердечии.
— Ах, нет, совсем нет! — пролепетал месье Жедедья. — Отнюдь! Этот милый дядюшка… Право, что за удар для семьи… Но в конце концов!.. Когда у тебя дети… Сейчас у меня нет желания стенать, я поплачу завтра!
Славный человек не мог скрыть своей радости, она изливалась из него будто вода из лейки.
— Где жил этот дядя?
— Вот уже десять лет, как мы ничего о нем не слышали.
— А раньше?
— Он жил в Роттердаме.
— Где этот Роттердам? В Голландии?
— Думаю, да.
— Скоро узнаем, на каком мы свете!
— Кто прислал нам это письмо?
— Да какая разница! Должно быть, покойник распорядился. Вполне правдоподобно! Главное, дядя Опим умер!
Добропорядочный Жедедья мысленно совершил в это утро больше убийств, чем пристало честному человеку.
О! Жаме, какими злоключениями придется тебе заплатить за твою наивную доверчивость!
— Шляпу! — потребовал месье Жаме.
Мадам Перпетю в ужасе отступила. Подобное требование Жедедья высказывал впервые после катастрофы. Если он забыл, что его столетняя шляпа была осквернена рукой злодея, то умственные способности месье Жаме действительно вызывали опасения!
— Куда ты идешь? — Голос мадам Перпетю дрожал.
— К моему нотариусу, мэтру Оноре Рабютену. Я расскажу ему всю нашу генеалогию и попрошу совета. Прощай. К завтраку не ждите, а может, и к обеду тоже. Возможно, и завтра не приду! Поцелуй меня, Перпетю, и молись. Когда вернусь, не знаю. Прощай! Прощай!
И месье Жаме выбежал из комнаты; в гостиной он опрокинул табурет, на котором прелестная Жозефина со скукой вот уже два года твердила один и тот же этюд, налетел на кухарку, подметавшую прихожую, и вывалился на улицу, на манер Ахилла, принесшего солдатам Агамемнона[28] победу на кончике своего меча.
