быть сомнений относительно дальнейшей судьбы. Сразу после вопросов о матери офицер стал спрашивать название села, где родился Николай Темнохуд, в каком году отбывал действительную службу в армии, когда мобилизован и в какой части служил, где попал в плен. Офицер делал вид, что многое знает, и кое-что из того, что он спрашивал, можно было проверить и уличить Мазура во лжи. Приходилось соображать быстро и давать ответы наверняка.
Жила, слушавший ответы внимательно, почтительно щелкнул каблуками:
— Врет он все, господин группенфюрер. Офицер он. Имел большие награды. Это точно, господин группенфюрер.
Мазур, не отводивший глаз от вперившегося в него взглядом офицера, внутренне поджался, словно от удара.
Переводчик сказал эсэсовцу:
— Капо говорит, что Темнохуд — офицер. Имел большие огороды.
«Может быть, это случайная ошибка в переводе? — подумал Мазур. — Поляк не понял, о чем идет речь? Или он сознательно исказил смысл сказанного? Надо внимательнее вслушиваться в перевод».
— Что за чушь несет этот капо? — удивился офицер. — Кто у большевиков мог иметь большие огороды? Офицеры большей частью коммунисты. Коммунисты не могли иметь плантаций.
Переводчик сказал капо:
— Господин группенфюрер говорит, что Темнохуд не офицер.
Жила принялся объяснять свою правоту, но переводчик каждый довод предателя подавал офицеру- эсэсовцу так, что слова вроде бы были и те, но смысл исчезал.
Теперь Мазур не сомневался, что переводчик делает это не случайно. Он по мере своих сил выгораживает Мазура. Мазуру хотелось хоть взглядом отблагодарить переводчика, но и помышлять о таком невозможно: это было равносильно предательству. Группенфюрер по-прежнему не спускал с жертвы тяжелого, равнодушного взгляда, в котором затаилась своеобразная охотничья страсть. Мазур был для эсэсовца очередной дичью. Ее предстояло вымотать и истребить.
Жила упрямо стоял на своем.
— Офицер он, господин группенфюрер.
Упрямство капо, видимо, надоело эсэсовцу:
— Пусть капо заткнется. Я сумею проверить, офицер он или нет. У меня есть способ это проверить, — и обратился к Мазуру: — Сколько времени стоит на часах русский солдат?
Подолдав, когда переводчик сообщит ему вопрос, Мазур ответил:
— Четыре часа, господин группенфюрер.
— А офицеры?
— Они, как правило, не несут караульной службы.
— С кем ты хотел бежать из лагеря на пожарной машине?
— Я не сумасшедший, чтобы думать о побеге. Я знаю, что из лагеря за все время его существования не удался ни один побег, господин группенфюрер.
Мазур явно льстил. Он хорошо знал, что года полтора назад из Освенцима бежало двое поляков. Побег удался. Он знал даже о том, что в лондонской «Тайме» появилась заметка о зверствах нацистов в лагере смерти. Гитлеровцам, которые очень пеклись о сохранении тайны Освенцима, это весьма не понравилось. Охрана была усилена, возведены новые полосы препятствий вокруг.
— Вот как! — эсэсовец изобразил на своем лице удивление.
Жила покраснел от напряжения и свирепо сжал кулаки:
— Хочет! Хочет убежать, поэтому и о пожарной машине расспрашивал. Она что танк, говорил. Одним ударом браму разнесет.
— Гадина! Сам мне это говорил, а потом на меня валишь!
Мазур понял — его словесная перепалка с офицером кончилась. Теперь эсэсовец с секунды на секунду прикажет Жиле выбить у него признание.
— О! Зо! Он кричит?
Переводчик передал слова Мазура офицеру.
— Пусть капо заставит эту свинью вспомнить разговор, — сказал эсэсовец.
В какую-то долю времени Мазур надеялся, что переводчик сумеет сказать эту фразу Жиле так, что тот не поймет ее смысл, но это было надеждой на несбыточное чудо.
Жила подошел к Мазуру вплотную. Сгреб его за грудки. Ударил в ухо. Мазур осел. Он хотел упасть, но Жила удержал его на весу и опять ударил в ухо.
Мазуру очень хотелось упасть, но он не мог. А упасть просто было необходимо. Тогда Жила стал бы бить лежачего. Голове не так доставалось. И еще Мазур боялся, что Жила начнет бить в живот.
Офицер что-то сказал.
Жила отпустил Мазура. Тот мягко опустился на пол. Согнулся, прикрывая живот.
— Встать!
Цепляясь за стену, Мазур поднялся.
— С кем хотел бежать?
— Нет, господин группенфюрер, — Мазур помотал головой и чуть не упал. Все поплыло перед глазами, подкатывала тошнота. Так бывало всегда, когда били по голове.
— С кем?
— Капо сам подговаривал. Дал кусочек сухаря…
— Чего бормочет этот брюквенный мешок?
Переводчик сказал, что заключенный настаивает: капо сам заговорил о побеге и дал ему кусочек сухаря.
— Ерунда, — сказал офицер. — Скажите капо — этот брюквенный мешок хочет, чтобы они поменялись местами. И еще — капо плохо работает. Пусть покажет свое умение.
Когда Жила снова приступился к нему, Мазуру все-таки удалось упасть на пол и прикрыть живот. И, как это ни трудно было сделать, Мазур заставил себя расслабить напрягшиеся под ударами сапог мышцы, зная, что иначе Жила может переломать кости.
Потом он потерял сознание, и мышцы расслабились уже сами по себе.
Мазур очнулся на улице, у крыльца канцелярии. Поляк-переводчик старательно поливал его водой. Мазур пошевелился, увидел блестящие сапоги офицера, стоящего на крыльце.
— Штей ауф!
Приподнявшись на четвереньки, Мазур покачался, собрался с силами, встал, чувствуя, что его мотает из стороны в сторону.
— Ты солдат!
— Так точно, господин группенфюрер…
— Проверим. В загон. До утра.
«Конец… Не выстою…» — как-то отрешенно, будто не о себе, подумал Мазур.
На крыльцо вышел еще офицер. Тот, который приказал поставить Мазура в загон до утра, спросил:
— Как ты думаешь, сколько времени этот брюквенный мешок простоит в загоне?
— Три часа.
— Я думаю — шесть.
— Эрих, ты неисправимый оптимист. Его ветром качает.
— Тем лучше, — Эрих подозвал солдата и приказал отвести узника в загон.
Загон — небольшая клетка — помещался рядом с забором из колючей проволоки, через который пущен ток высокого напряжения. Обреченного ставили в эту клетку, запирали дверь и подсоединяли клетку к сети. Узник стоял в загоне определенное время. Если он не выдерживал, падал, то какой-либо частью тела дотрагивался до проводов и погибал.
Широко расставляя ноги, Мазур двинулся к загону под конвоем солдата. Все усилия Мазура были направлены на одно — не шататься. Уставшее от боли тело молчало. Простоять, не двигаясь, несколько часов почти навытяжку — задача даже для здорового человека трудновыполнимая.
Они подошли к загону.
