Тут Владимир Николаевич широко раскрыл руки — и Вовка, рывком освободившись от мамы, бросился к нему. Владимир Николаевич поднял Рыжика в воздух и тихо, ласково поглаживая его медовые волосы, сказал:
— Уже вернулся! Уже вернулся!
— Как?.. Как вернулся? — еле-еле проговорила мама.
— А очень просто. Я и есть его родитель!
— Вы?! Так зачем же тогда?.. Зачем все это? Весь этот спектакль?
— Вот именно: спектакль! — тихо подмигнув, воскликнул Вовка.
Владимир Николаевич стал негромко объяснять своим мягким, ласковым голосом:
— Вовка, видите ли, хочет стать артистом. И не в далеком будущем, а прямо сейчас. Хочет в школьном спектакле сыграть Тома Сойера. Это его любимый герой!
— А отец всегда говорит, — перебил Владимира Николаевича Вовка, — что для актера самое главное — это уметь перевоплощаться. Вот я и перевоплотился. Отец давно уж хотел мои таланты проверить… Он сказал мне, что в театральном институте студенты, когда поступают, обязательно какой- нибудь этюд разыгрывают… Ну, сценку вроде… И я тоже решил вас разыграть! Отец говорил: «Не поверят тебе, что ты настоящий беглец!» А вы поверили…
— Раз уж до милиции дело дошло, значит, поверили, — подтвердил мой папа.
— Здорово разыграл я вас! — торжествовал Вовка.
И Владимир Николаевич тоже радовался.
— Действительно, разыграл! По первому, можно сказать, классу… Теперь уж я вижу, что и ты, Вовка, артист! — И, обращаясь к нам, повторил: — Мы с ним часто всякие истории выдумываем.
Мне сразу очень понравилось, что они разговаривают друг с другом, как товарищи, как равный с равным. И еще то, что «всякие истории выдумывали», и даже то, что Рыжик называл своего папу «отцом»…
Мама моя долго еще не могла прийти в себя. И почему-то вдруг стала придираться к папе:
— Ну, теперь я понимаю, почему Владимир Николаевич был так спокоен. Он просто все знал! А ты… ты-то почему? Или в тебе уж все отцовские чувства угасли?
— И я тоже знал! — неожиданно заявил папа.
— Откуда? — удивился Владимир Николаевич. — Значит, мы плохо разыграли?
— Нет! Ваш Вовка действительно все разыграл по первому классу, — успокоил папа. — А вот вы сами на несколько минут, как бы это сказать… «разгримировались». При посадке, еще в Москве, вы себя немного выдали: стали тревожно оглядываться по сторонам, а когда увидели, что Вовка ваш невдалеке и тоже по трапу взбирается, сразу успокоились. Я тут же подумал: наверно, отец и сын! Так что отцовские чувства во мне еще не совсем того… не угасли…
Когда наш «Ту-104» из Новосибирска взял стремительный курс на Красноярск, я, развалясь в кресле, достал тетрадку. Рыжик сидел рядом. Я очень завидовал ему. Мне тоже страшно хотелось немедленно кого-нибудь разыграть, да так, чтобы все кругом только ахнули и с десяти тысяч метров на землю попадали (конечно, «в переносном смысле слова»). Но я не мог придумать, как и кого именно мне разыграть. Тогда я решил хоть чем-нибудь тоже отличиться, поразить Вовку и написал на обложке тетради: «Путевые заметки».
Свою первую заметку я решил назвать так: «А меня не тошнило!» Хорошо было бы, конечно, если б всех остальных в самолете просто наизнанку выворачивало, а я бы один оставался героем среди всего этого кошмара. Но никто, к сожалению, как и я, не пользовался «гигиеническими пакетами».
Я все же начал свою заметку так: «Все пассажиры перенесли путешествие очень тяжело. Самолет бросало из стороны в сторону! Но я чувствовал себя так же, как на земле. Даже еще лучше!..»
РЫЖИК МЕНЯ ПРЕЗИРАЕТ…
Я уверен, что нет, наверно, на всем белом свете ни одного мальчишки, который хотя бы один месяц или там десять дней в своей жизни не мечтал быть шофером, летчиком или капитаном дальнего плавания. Я уже давно заметил, что все мальчишки почему-то больше всего мечтают работать на транспорте. Если бы они не меняли потом этой своей мечты, так некому было бы на земле быть пассажирами или пешеходами. Некому было бы ездить, все бы только возили! И нет, наверно, ни одного мальчишки, который не смастерил бы хоть одного кораблика из старой газетной бумаги.
Дима раньше, когда был нормальным человеком, даже научил меня делать корабли из сосновой коры — легкой, толстой и пахучей…
Обо всем этом я стал вспоминать и размышлять, когда наш огромный и тоже белоснежный, как плавучий айсберг, речной экспресс с именем Некрасова на борту стал выбираться на самую середину енисейского простора. Навстречу ему плыла вся, можно сказать, классическая русская литература: «Пушкин», «Лермонтов», «Тургенев», «Лев Толстой»… Проносились маленькие, пронырливые суденышки с очень визгливыми голосами. Солидно и важно оседая под тяжестью грузов, проходили самоходные баржи. Одним словом, вблизи порта шла такая корабельная суетня, что я, как и на аэродроме, поражался: неужели не столкнутся, не заденут друг друга? Но никто никого не задевал и не толкал…
И тогда мне снова, как в детском саду, захотелось стать капитаном дальнего плавания! А тут еще Владимир Николаевич стал рассказывать, какая это трудная и ответственная работа — водить по Енисею такие вот корабли, как наш «Некрасов», которые, как сказал Владимир Николаевич, «по габаритам вполне могут соперничать и с морскими судами».
Я впервые узнал, что слово «габариты» может, оказывается, относиться к размерам судна. Раньше я несколько раз слышал, как папа насмешливо говорил маме про соседку Генриетту Петровну, которая с каждым годом все толстела и толстела: «Ей не мешало бы сократить свои габариты!» И я думал, что габариты — это что-то очень плохое, от чего обязательно нужно избавиться, что непременно надо сократить.
— Да, размеры у кораблей поистине морские. А простор-то все-таки не морской, — вступил в беседу папа. — Тут уж капитан должен назубок знать все изгибы, мели, перекаты, пороги…
— И здесь тоже есть пороги? — удивился я: мне казалось, что порогами своими славится только Днепр, о чем я читал во многих книжках и стихах.
— Еще какие коварные пороги! — воскликнул папа. — Вот, например, Казачинский порог, самый опасный на Енисее, по ночам и проходить запрещено. Только лучшие капитаны имеют на это право… Там, под водой, такие каменные глыбы притаились! Между ними кипят буруны… И в самих этих глыбах, в самом каменном ложе реки прорыт канал длиною так метров в сорок. А иначе совсем было бы опасно!
Я был в восторге оттого, что папа не уступил в разговоре Владимиру Николаевичу: он все, ну, буквально все знал про Енисей, как будто родился на этой реке.
Я восхищался папой, и тайга, которая с двух сторон обступила реку, меня тоже восхищала. Но одна мысль все-таки весь первый день пути не давала покоя: как бы мне «разыграть» всех так же ловко, как «разыграл» Вовка Рыжик?
Чтобы было удобнее размышлять, я даже ушел в нашу каюту, которая была очень уютной и как раз на четырех человек. Там я долго лежал и изобретал всякие «розыгрыши» до тех пор, пока не наступил вечер. Наш «Некрасов» сбавил скорость, а потом и совсем остановился на середине реки. Тогда меня вдруг осенило! Я выскочил на палубу с таким видом, что все сразу ко мне повернулись.
— Слышали?! — радостно заорал я. — Мы застряли… застряли в этом самом… ну, в каменном ложе! В общем напоролись на порог! Так сказать, споткнулись!.. И сейчас всех нас будут на шлюпках ссаживать прямо в тайгу!
Я обвел всех глазами: никто не испугался. Все даже улыбались. И мама не испугалась! Она, видно, захотела оправдать меня перед всеми и тихо сказала:
— Ты вот торчал целый день на палубе и, наверно, сильно перегрелся. Видишь, как у тебя беспорядочно перемешались в голове все впечатления этого дня и все разговоры взрослых?.. — Потом она обратилась к Владимиру Николаевичу и извиняющимся голосом объяснила: — Он у нас очень впечатлительный!
Тогда я сам стал громко-громко хохотать:
— Ха-ха-ха! Это я пошутил!..
Рыжик подошел поближе и шепотом спросил:
— С тобой это часто случается?
— Что?
— Ну, вот такие шутки…
— А с тобой?
— Что со мной?
— Ну, это самое… Ты часто в туалете на три часа, как ненормальный, запираешься?
Я разозлился на Рыжика, но он только насмешливо сверкнул своими зелеными глазищами и ушел, гордо засунув руки в карманы штанов.
«Воображает, что у него есть артистический талант, а у меня нету! — с досадой думал я. — Ну ничего! Это мы еще посмотрим! Я еще так вас всех «разыграю»!..»
На следующее утро, очень рано, наш «Некрасов» сделал первую большую остановку. И тут уж я решил не терять времени даром: разыгрывать так разыгрывать! Почти никто из пассажиров еще не вставал, все были в своих каютах, а я уже оделся и сказал маме:
— Пойду немного погуляю по земле. А то все вода да вода! Пройдусь у причала…
Мне, помнится, очень нравилось произносить такие слова, как «причал», «порог», «перекат», «каменное ложе», «встать на якорь», «сняться с якоря»…
— Подожди, пока мы оденемся, — сказала мама.
— Пока вы оденетесь, мы уже снимемся с якоря!
— Но ты же впервые едешь на корабле, поэтому…
