знал! Однако мне пора в заповедный лес, там повалило массу вековых деревьев: адская охота опять пронеслась по лесам.
— То есть, вы хотите сказать, бури последних ночей, Вольфрам?
— Это была адская охота, ваше высокопреподобие! Ведь теперь, к весне, она разъезжает каждую ночь! Позавчера, когда мы в сумерках проходили через лес, привидение пронеслось совсем рядом с нами, и ста шагов не было! Вот-то зашумело и завыло, словно весь ад прорвался! Ну, весь не весь, а значительная часть его тут уже была! Михель, по своей глупости, хотел броситься на них, но я успел схватить его за руку и удержать.
— Мне хотелось бы вблизи посмотреть на призраки, — спокойно заметил Михаил.
При этих словах лесник досадливо передернул плечами и воскликнул:
— Вы только посмотрите, ваше высокопреподобие! Уж таков этот мальчишка! От людей он бегает, а вот такие вещи, от которых каждого христианина мороз по коже подирает, он должен видеть, готов хоть с адской охотой пуститься. Мне кажется, он спокойно бросился бы бежать с духами, если бы я не удержал его. Быть бы ему теперь в могиле, потому что тот, кто принял участие в адской охоте, кончен: его песенка спета!
— Но послушайте, Вольфрам, неужели вы не можете избавиться от этого греховного суеверия? — сказал священник. — Вы хотите быть христианином, а обеими ногами стоите в язычестве. И Михаила тоже заразили этим: у него голова набита языческими сказаниями!
— Может, оно и грех, а только правда! — упрямо ответил Вольфрам. — Вы-то, конечно, ничего об этом не знаете. Вы — святой человек, священник, и вся нечисть боится вас. Ну, а нашему брату приходится чаще натыкаться на нее, чем хотелось бы... Значит, Михель останется здесь?
— Конечно. После обеда я отпущу его домой.
— Ну, так оставайтесь с Богом! — сказал лесник, подтянул ремни ружейной перевязи, поклонился священнику и вышел, не обращая более внимания на своего питомца.
Михаил, который был у священника, как дома, достал теперь из стенного шкафчика книги и тетради и положил их на письменный стол. Обычный урок должен был начаться, но вдруг на улице послышался скрип полозьев. Отец Валентин очень удивился — его редко навещал кто-нибудь, а в это время трудно было ожидать паломников: ведь Санкт-Михаэль не принадлежал к числу таких прославленных святынь, куда верующие стекаются толпами круглый год. В маленькую тихую приходскую церковь, построенную высоко в горах, приходили со своими молитвами и обетами лишь бедные жители альпийских деревень, и только в большие церковные праздники туда собиралась значительная толпа паломников.
Тем временем сани подъехали ближе и остановились перед церковным домом. Из них вылез господин в шубе и заявил выбежавшей ему навстречу служанке, что желает видеть его высокопреподобие. Затем, не давая никаких пояснений, он прошел прямо в кабинет к священнику.
При звуках его голоса отец Валентин вздрогнул и вскочил с выражением радостного изумления:
— Ганс! Да ведь это — ты!
— А, все-таки узнал меня? Ну, не было бы большим чудом, если бы мы забыли друг друга! — ответил приезжий, протягивая руку, которую священник схватил с глубокой сердечностью.
— Добро пожаловать! Как это ты нашел меня?
— Н-да-с! Добраться до тебя было не так-то легко! — заявил гость. — Часами нам приходилось пробиваться через глубокий снег, порой дорогу преграждали поваленные сосны, а то мы попадали и в засыпанный снегом горный ручей. В виде развлечения на нас свалилась с гор маленькая лавина. И притом мой кучер упрямо твердил, что это — проезжая дорога! Хотел бы я посмотреть на ваши пешеходные тропинки — они, наверное, доступны только для гусей!
— Ты остался прежним, — сказал отец Валентин, улыбаясь, — вечно насмехаешься и критикуешь... Оставь нас одних, Михаил, и скажи кучеру господина, чтобы он выпряг лошадей.
Михаил вышел, а гость, кинув ему вдогонку беглый взгляд, спросил:
— Ты завел себе служку? Что за мечтательная физиономия?
— Это — мой ученик, с которым я занимаюсь.
— Ну, это, наверное, трудная работа! С такой головой далеко не уйдешь! Судя по внешнему виду, все таланты парня заключаются лишь в его кулаках.
Тем временем гость снял шубу. Он был лет на пять-шесть моложе священника, но взгляд светлых, проницательных глаз и вся осанка выдавали в нем человека, который был в своем кругу признанным авторитетом.
Он окинул внимательным взором обстановку комнаты, дышавшую монашеской простотой, и затем сказал без насмешки, но с глубокой горечью:
— Так вот где ты бросил якорь... Я не представлял себе твоего одиночества таким пустынным и далеким от мира. Бедный Валентин! Ты должен платиться за то, что я своими исследованиями наношу чувствительный удар вашим догматам и что мои книги попали в индекс*!
— Что это тебе пришло в голову? — ответил священник, делая отрицательный жест. — У нас постоянно происходят перемены, и я получил назначение в Санкт-Михаэль потому...
— Потому что твоим братом оказывается Ганс Велау! — договорил гость. — Если бы ты публично отрекся от меня и хоть разочек принялся громить с кафедры атеизм, тебя перевели бы в богатый приход, ручаюсь тебе! Ведь отлично известно, хотя мы не виделись с тобой долгие годы, что все же мы не порвали связи между собой, и вот за это-то тебе и приходится платиться. Почему ты открыто не проклял меня? Честное слово, я не был бы в претензии на тебя за это, потому что ты и в самом деле не разделяешь моих взглядов!
— Я никого не проклинаю, — тихо ответил священник, — а потому не могу проклясть и тебя, хотя и глубоко скорблю, что ты пошел по этому пути.
— Да, у тебя никогда не было таланта к фанатизму, разве только к мученичеству, и я нередко страдаю от мысли, что должен помогать тебе в этом. Впрочем, я позаботился, чтобы мое сегодняшнее посещение осталось незамеченным: я здесь совершенно инкогнито. Я не мог отказаться от свидания с тобой, особенно теперь, когда переселяюсь в северную Германию.
— Как? Ты покидаешь университет?
— Уже в будущем месяце. Я получил приглашение в столицу и сейчас же принял его, так как чувствую, что там истинная почва для меня и моей деятельности. Поэтому я хотел попрощаться, но чуть- чуть не разминулся с тобой: как я слышал, ты вчера был в Штейнрюке на похоронах графа?
— По настоятельному желанию графини я совершал похоронный обряд.
— Я так и думал! Меня тоже вызвали по телеграфу в Беркгейм к смертному одру графа.
— И ты последовал на зов?
— Конечно! Хотя я уже давно сменил практику врача на кафедру ученого, но это был исключительный случай. Я не могу забыть, что когда-то был принят в Штейнрюк молодым, безвестным врачом. У меня была рекомендация, но графская семья приняла меня с полным доверием. Правда, единственное, что я мог сделать, это облегчить графу последние часы, но мое присутствие все-таки было успокоением для семьи.
Появление Михаила прервало разговор. Он принес известие, что пономарь желает минуточку поговорить с его высокопреподобием и ждет его в передней.
— Я сейчас вернусь, — сказал отец Валентин. — Спрячь тетради, Михаил, сегодня не придется заниматься.
Священник вышел из комнаты, тогда как Михаил принялся собирать книги и тетради. Профессор небрежно спросил:
— Значит, отец Валентин занимается с тобой?
Михаил молча кивнул, не прекращая своего занятия.
— Это на него похоже! — пробормотал Велау. — Теперь он выбивается из сил, чтобы вдолбить ограниченному парню азбуку и писание, потому что наверное поблизости нет школы... Ну-ка, покажи! — С этими словами он без всяких околичностей схватил тетрадь, но, раскрыв ее, чуть не выпустил из рук от изумления. — Что такое? Латинский язык? Как это тебя угораздило?
— Это мои упражнения, — спокойно ответил Михаил.
Профессор посмотрел на юношу, которого по одежде принял за крестьянского парня, а затем стал
