— Я... не имела случая... — смущенно пролепетала ГерЛинда. — Мне не хотелось писать об этом папе, так как это сразило бы его, и отложила до личного свидания. Но из столицы мы отправились в Беркгейм, а когда приехали сюда, то бедная крестная расхворалась с первого же дня... Не могла же я говорить о таких вещах.
Ее слова звучали смущенно и робко, в Ганс ясно видел, что у нее не было не случая, а храбрости.
— А кроме того, вы боялись, что барон будет очень сердит на меня! — сказал он. — Вполне понимаю и, разумеется, избавлю вас от неприятного разговора с отцом на эту тему. Я лично отправлюсь на днях в Эберсбург и покаюсь в своем грехе!
— Боже вас упаси! — испуганно воскликнула Герлинда. — Вы не знаете моего папаши! У него слишком твердые принципы в этом отношении, и он никогда не позволит...
— Чтобы мещанин Ганс Велау бывал в его доме на правах знакомого Герлинды фон Эберштейн? Возможно! Но для меня весь вопрос лишь в том, позволите ли это вы?
— Я? — в бесконечном смущении спросила девушка. — Что же я-то могу тут запрещать или позволять?
— И все-таки мне нужен ответ только от вас одной! Как вы думаете, ради чего приехал я сюда? Уж во всяком случае не ради таннбергских родных! В последние месяцы мне не сиделось в городе, хотя это время было очень счастливым для меня. Первый успех художника невольно опьяняет, а на мою долю выпал такой успех, на который я никогда даже не рассчитывал! Со всех сторон мне кричали о моем успехе, и все-таки одно воспоминание оставалось неизгладимым для меня, от одного страстного желания я никак не мог отделаться, оно вечно всплывало передо мной, не давало мне покоя, тянуло меня, настойчиво приказывало отправиться на поиски объекта этого желания!
Герлинда сидела с низко опущенной головой и разрумянившимися щеками. Как ни была она молода и неопытна, а смысл слов молодого человека был ей совершенно ясен: она знала, куда влекло его страстное желание.
Теперь Ганс встал, близко подошел к девушке и, склонясь к ней, заговорил, причем тон его голоса обогатился сердечными нотами, которые редко слышались в голосе задорного, веселого художника.
— Смею ли я еще разок побывать в Эберсбурге? Мне так хотелось бы еще раз пережить часы, когда утреннее солнце заливает старые развалины замка и золотит далеко внизу вершины лесов. Там, около вас, я впервые познал поэзию прошлого, великолепие сказочного мира древности. Ведь я смог заглянуть тогда в темные, мечтательные глаза спящей царевны... Я не забыл этих глаз, они глубоко запечатлелись в моей памяти... Позволите ли вы мне приехать туда, Герлинда?
Девушка покраснела еще больше, но не подняла взора, когда тихо, еле слышно ответила:
— Я все время надеялась, что вы опять приедете... всю зиму... но напрасно...
— Однако теперь я здесь! — пламенно воскликнул Ганс. — И теперь не уйду, не упрочив своего счастья. Милая, дорогая моя спящая царевна! Ведь я уже говорил тебе, что настанет день, когда появится рыцарь, который разорвет кольцо тесно сплетающихся ветвей шиповника и разбудит спящую поцелуем! Еще тогда в глубине своего сердца я таил мечту, что этого рыцаря будут звать Ганс Велау!
При последних словах он обнял девушку. Герлинда испуганно вздрогнула, но не вырвалась из его объятий. Медленно подняла она на Ганса взор прекрасных темных глаз и тихо, совсем тихо, но не скрывая своего счастья, шепнула:
— Я тоже!
Уж никак нельзя было поставить в вину художнику, если в ответ на это признание он поступил вполне по рецепту сказки, то есть поцеловал свою спящую царевну, которая приникла к нему, с блаженством глядя в глаза любимого. Но, когда он еще крепче сжал ее в объятиях и назвал своей милой маленькой невестой, Герлинда вдруг испуганно вздрогнула и с отчаянием вскрикнула:
— Ах, Ганс, милый Ганс, это невозможно! Я совсем забыла: мы не можем пожениться!
— Почему же нет? — удивленно спросил Ганс.
— Мой папа никогда не согласится... ведь мы... из десятого века...
— Десятый век никоим образом не может помешать нам жениться в девятнадцатом. Конечно, со стороны барона надо ждать бури, но я готов к ней. Я вообще удивительно приспособлен к тому, чтобы выдерживать всякую бурю и непогоду. Я знаю из богатого опыта, что значит пойти наперекор беснующемуся папаше и в конце концов все-таки сделать по-своему!
— Но нам это не удастся! — жалобно отозвалась «дворяночка». — С нами будет совершенно так же, как было с Гертрудис фон Эберштейн и Дитрихом Фернбахером. Они тоже сильно любили друг друга, но Гертрудис была обручена с благородным господином фон Рингштетеном и Дитрих отправился в бой против неверных и не вернулся из похода!
— Это было ужасно неумно со стороны Дитриха! — заявил Ганс. — Ему совершенно нечего было делать у неверных! Он должен был остаться дома и жениться на своей Гертрудис!
— Но она не могла сочетаться с ним браком, так как он был не рыцарского, а купеческого рода! — со слезами на глазах воскликнула Герлинда, добросовестно, слово в слово повторяя текст старой семейной хроники.
— Это было в средние века! — успокоительно возразил Ганс. — Теперь люди гораздо разумнее смотрят на подобные вещи. Я-то не отправлюсь в поход против неверных! В крайнем случае я возьму штурмом Эберсбург и силой вырву оттуда свою спящую царевну!
— О, Боже! Мой отец! Это его шаги! — Герлинда высвободилась из объятий Ганса и юркнула к окну. — Ганс, что нам делать?
— Мы представимся ему в качестве жениха и невесты и попросим благословить нас! — коротко, но ясно заявил молодой человек. — Когда-нибудь это все равно должно случиться, ну, так чем скорее, тем лучше!
Действительно, в соседней комнате послышались тяжелые, шаркающие шаги барона и пристукивание его палки. Вот он открыл дверь и... в ужасе замер на пороге. Он увидел «человека без рода, без имени» вместе со своей дочерью, правда, молодые люди держались на почтительном расстоянии друг от друга, но достаточно было самого факта их совместного пребывания, чтобы привести в полное негодование барона.
— А, господин Ганс Велау! — сказал он, делая резкое, язвительное ударение на имени.
Молодой человек поклонился.
— К вашим услугам, барон!
Отпрыск десятого века хотел встать в гневную позу, отвечающую торжественности этой судной сцены, но тут подагра сыграла с ним злую шутку. Барон уже ранее перенапрягся, и теперь ноги категорически отказались служить ему. Ему пришлось кинуться в первое попавшееся кресло, и его немощь производила теперь очень жалостное впечатление вместо того грозного, которое ему хотелось произвести. Тем не менее, преодолевая адскую боль, барон продолжал:
— Я только что от какого-то... — барон проглотил гневный эпитет, — какого-то профессора, уверяющего, будто он — ваш отец!
— Он делает это недаром! — объявил Ганс, сразу понявший, что в его признании уже нет никакой необходимости.
— И вы решаетесь заявлять мне это в глаза? — вспыхнул барон. — Значит, вы признаетесь, что разыграли со мной позорную комедию, что вкрались ко мне в дом под вымышленным именем, назвались не принадлежащим вам титулом?
— Ну уж, пожалуйста, барон, этого я не делал! — перебил его Ганс. — Я просто осмелился прибавить к собственному, бесспорно мне принадлежащему имени еще второе. А «барона» вы сами навязали мне. Но, конечно, вы в полном праве делать мне упреки, и я искренне прошу прощения за глупую выходку, с помощью которой добился гостеприимства. Я призываю баронессу фон Эберштейн в свидетельницы того, что я собирался по собственному побуждению, добровольно приехать в Эберсбург, чтобы признаться вам в истине. Случайному гостю, прибывшему вечером и скрывшемуся утром, можно было простить такую смелость, но длинная мистификация стала бы обманом. Я понял это сейчас же, как только встретил в столице баронессу, и, не задумываясь, первым делом признался ей во всем!
Эберштейн с удивлением и гневом взглянул на дочь.
— Как, Герлинда, ты знала об этом и молчала и несмотря на все позволила какому-то Гансу Велау
