— А я говорю тебе, что ты еще поплатишься за это имя у нее! Ты не знаешь этой гордой девушки! Откажись от нее!
— Я не настолько труслив! — с презрительной усмешкой ответил Михаил. — Я лучше знаю свою Герту! Ведь мы в течение долгих месяцев отчаянно боролись друг с другом, как самые ожесточенные враги, хотя и сознавали все время, что не можем отказаться друг от друга. Мне было достаточно трудно завоевать свое прекрасное, гордое счастье, но оно завоевано и теперь бесспорно мое! В неистовстве бури, из ущелий Орлиной скалы достал я свою невесту... Попробуйте вырвать ее у меня!
Холодный, серьезный офицер словно переродился; страстное счастье лучилось из его взгляда, звучало в его словах, а последний вызов он почти с торжеством швырнул в лицо графу.
Тот опять взглянул на него тем странным взглядом, где скорби было больше, чем гнева, и, овладевая собой, сказал:
— Довольно! Прежде всего я должен посчитаться с Раулем. Ты еще услышишь обо мне. Теперь ступай!
Михаил поклонился и вышел.
Генерал долго и мрачно смотрел ему вслед. Как странно, что они никогда не могли выдержать официальный тон, к которому оба так стремились!.. Вначале всегда начальник говорил с подчиненным так холодно, так бесстрастно, как будто они встретились в первый раз, но в заключение даже в пылу самой жестокой ссоры все же дед говорил с внуком! И теперь они расстались с формальным объявлением войны, а все же граф, оставшись один, мрачно прошептал:
— Чего бы я ни дал, чтобы тебя звали Раулем Штейнрюком!
* * *
Через полчаса молодой граф вернулся с утренней верховой прогулки. Принимая повод лошади, слуга доложил ему, что генерал приказал просить его к нему в кабинет сейчас же, как только он вернется.
— Ты звал меня, дедушка? — спросил Рауль, входя в кабинет к генералу. — Ты, наверное, получил известия из Штейнрюка?
Дед подал ему телеграмму.
— Прочти сам!
Рауль пробежал депешу и положил ее на стол.
— Очень печальное, но, к сожалению, вовсе не неожиданное известие! Судя по последним бюллетеням, этого надо было ожидать с часу на час. Вчера ты говорил, что тебе будет невозможно отправиться на похороны, значит, придется нам с мамой ехать одним.
— Если ты можешь ехать, то поезжай!
— Но ведь ты сам говорил, что с моим отпуском не будет ни малейших затруднений! Значит, я могу в любой момент отправиться, чтобы...
— Чтобы утешить свою невесту?
— Ну, конечно! Как ты это странно говоришь! Кажется, я имею право...
— Действительно ли ты еще имеешь его? Сейчас увидим!
Граф Рауль смутился при этих словах, но дед не дал ему времени догадаться, куда клонится разговор, и спросил кратко и резко:
— В каких отношениях находишься ты с Элоизой де Нерак?
Вопрос был так неожидан, что на мгновение Рауль растерялся. Но сейчас же овладел собой и ответил:
— Она — сестра моего друга Клермона.
— Это я знаю! Но, по-видимому, она для тебя нечто большее! Без уверток! Я требую полного, честного признания! Не идут ли эти отношения вразрез с обязанностями жениха? Да или нет?
Рауль промолчал. Он не был, несмотря ни на что, лгуном; да и мог ли он лгать перед этим грозным взглядом, который, казалось, проникал к нему в самую душу!
— Значит, все-таки!.. — глухо сказал старик Штейнрюж. — Я не мог и не хотел поверить этому!
— Дедушка!
— Довольно! Мне не нужно больше никакого ответа! Твое молчание было достаточно красноречиво. Неужели это возможно? Пожертвовать такой невестой, как Герта, да и кому пожертвовать! Что ты, лишился глаз или разума, что ли? Вся эта история настолько же непонятна, насколько постыдна!
Рауль мрачно стиснул губы. Он не выносил такого тона, который мог только вызвать отпор, и его ответ звучал не смущением, а вызовом:
— Ты взваливаешь всю вину на меня, а между тем больше всего виновата сама Герта. Она держала себя со мной слишком оскорбительно, слишком недоступно! Она никогда не любила меня и вообще не способна любить!
— В этом ты глубоко ошибаешься! — с глубокой горечью возразил генерал. — Ты-то, конечно, не сумел добиться ее любви, но зато другой сумел! По отношению к этому другому она отбросила всякую гордость, всякую холодность! Этому другому она охотно жертвует графской короной взамен запятнанного мещанского имени, которое осмелился предложить ей... Михаил Роденберг!
Рауль, словно оглушенный громом, в первый момент бессмысленно смотрел на деда. Но затем ярость хлынула ему в голову. Несмотря ни на что, когда-то он любил эту ледышку, красавицу-Герту, и только ее холодность толкнула его в объятия горячо любящей женщины. Мысль, что она должна принадлежать другому, да еще этому глубоко ненавистному Михаилу, показалась ему нестерпимой, и он в бешенстве закричал:
— Роденберг? Он осмеливается свататься за графиню Штейнрюк, тайно завлекает ее в то время, когда она обручена со мной? Этот бесчестный субъект...
— Молчи! — прикрикнул на него генерал. — Ты действовал бесчестно, а не Михаил! Он только что был у меня, чтобы честно открыть все и от имени Герты потребовать возврата данного слова. А ты промолчал и этим предал свою невесту!
— Разве я смел говорить? Ты раздавил бы меня своим гневом, если бы я признался тебе в любви к Элоизе де Нерак!
Лицо генерала скривила презрительная усмешка.
— Значит, из страха передо мной?!. Неужели ты воображаешь, что мне нужно послушание, основанное на лжи и измене? Право, я боюсь, что и без этого нарушения верности Герта была бы потеряна для тебя, как только она увидела бы Михаила рядом с тобой!
— Дедушка, ты заходишь слишком далеко! Уж не хочешь ли ты ставить меня, твоего наследника, последнего отпрыска нашего рода, позади какого-то проходимца, который живет с опозоренным именем?
— И который, несмотря ни на что, достигнет такой высоты, какой тебе никогда не видать! Он идет прямо к цели, пусть хоть весь мир обрушивается на него, ты же, несмотря на блеск титула, имени, происхождения, вечно будешь одним из тысячи, теряющимся в толпе... Оба вы — мои внуки, но только один из вас унаследовал мою кровь. Ты — портрет своей матери, от отца в тебе — лишь слабохарактерность. Михаил — мой отпрыск, и если бы даже его десять раз звали Роденбергом, все равно я признаю его истинным Штейнрюком!
Вот оно явилось, наконец, — это признание, в котором гордость деда так долго отказывала внуку и которого он никогда еще не делал ему с глазу на глаз. Теперь оно вырвалось у старика почти против его воли.
При последних словах генерала Рауль смертельно побледнел. Он не решился противоречить деду, но если что-нибудь могло усилить и без того безмерную ненависть его к Михаилу, так это именно такое признание.
Генерал прошелся несколько раз взад и вперед по комнате, словно желая немного успокоиться, и затем опять остановился против графа Рауля.
— Твоя помолвка уничтожена! После того, в чем ты сам мне признался, я не могу помешать Герте взять назад свое слово. Твоя мать объяснит тебе, что ты теряешь из-за этого. В этом случае мы, не в пример обыкновению, держимся с ней одного мнения. Должно быть, она тоже предчувствовала опасность, так как еще недавно сказала мне, что по ее настоятельной просьбе ты дал слово прекратить знакомство с Клермонами. Значит, ты и ее обманул, как меня, и все это из-за женщины, которая...
