Зигварт слушал как во сне. В последнее время он уже не раз подумывал бросить все и за морем начать новую жизнь, но у него не было средств. Неожиданное предложение открывало перед ним блестящую перспективу, но он продолжал стоять, молча глядя в землю.
— Ну? — удивленно спросил Морленд.
— Простите, но я так поражен! Ваше предложение так неожиданно…
— И оказалось не особенно желательным, как я вижу?
— Нет-нет, вы меня не поняли. Еще во время нашей первой встречи я не скрыл от вас, что задыхаюсь в этой тесноте, в этих невозможных условиях. Вы предлагаете будущее, большое дело, но… в чужой стране.
— Так вот в чем загвоздка! Опять на первом плане милая Германия! Да разве здесь вы не набили шишек? С вами так дурно обошлись здесь, что вы должны покинуть ее без сожаления!
Герман явно боролся с собой и наконец вполголоса проговорил:
— Я прекрасно понимаю, что вы мне даете, предлагая подобную работу, но прошу вас, дайте мне подумать до вашего отъезда.
— У вас есть что-то на примете в Германии?
— Да, мистер Морленд, но я не могу сказать, что именно. Это только мечта, может быть, только призрак, но в настоящую минуту я не могу себя связывать.
— Вам еще многому надо научиться в жизни, мистер Зигварт, — серьезно сказал Морленд, — очень многому. С одними мечтами да призраками не создать себе будущего. Приезжайте к нам, вы пройдете у нас настоящую школу. Через несколько лет вы по-другому будете воспринимать то, что теперь, вероятно, считаете идеалом. Я создам надежный фундамент для нашего будущего, и если ваш талант подтвердит то, что обещает, то вы будете богатым и известным.
— Если вы это обещаете, то это уже много значит. Но и у нас человек, достигший известности, нынче не голодает, если бы мне представилась возможность создать здесь, на моей родине, что-нибудь такое, что пережило бы века и носило мое имя, — я отказался бы от всех богатств, которые вы мне сулите, и остался бы здесь.
Это был какой-то неудержимый, страстный порыв. Американец покачал головой.
— Хорошо, мы подождем, — лаконично промолвил он.
— А моя просьба дать мне подумать? Вы мне не откажете?
— Пусть будет по-вашему. Я хозяин своего слова, а за вашим ответом приду перед отъездом. В октябре я снова побываю здесь, и тогда вы поедете со мной! Вы поедете, мистер Зигварт!
В последних словах звучала твердая уверенность. Потом гость пожал хозяину руку и вышел из комнаты.
Глава 8
В кабинете графа Равенсберга, очевидно, только что произошла бурная сцена. Старый граф быстро ходил взад и вперед по комнате, между тем как его сын сидел на своем месте в каком-то оцепенении.
— Ну, папа, зачем же так волноваться? — сказал он наконец успокоительным тоном. — Право, лучше бы я промолчал! Я долго колебался, говорить ли тебе об этом или нет, но ведь в конце концов ты должен же был узнать истину.
— Истину! — вспылил Равенсберг. — Это ложь, отвратительная клевета! Как ты мог хоть на одно мгновение поверить этому?
— Но ведь это сказал нам сам Берндт. А он узнал от самого Гунтрама.
— Тогда, значит, и Гунтрам обманут. Герман Зигварт упрямец, который, едва окончив учебу, отказался от всякой помощи и проявляет в этом отношении какую-то безумную гордость, станет вдруг вымогать деньги у своего бывшего учителя? Утверждать это прямо смешно, даже подло! Я лучше вас всех знаю Германа. Он поссорился с Гунтрамом, но ведь старые художники очень ревнивы ко всякой молодой, свежей силе, это же все знают. Я вызову Германа и спрошу, как все это случилось, а теперь попрошу тебя не говорить больше ни слова.
Бертольд молчал. Он давно знал о симпатии отца к своему прежнему воспитаннику, но никогда не думал, что это может зайти так далеко — отвергать все обвинения, все достоверные доказательства!
Граф отнесся к обвинению Зигварта как к личному оскорблению. Он еще несколько раз прошелся по комнате, как бы желая успокоиться, и сказал, меняя разговор:
— Что это говорил вчера вечером Морленд? Я не расслышал всего, потому что у нас были гости. Речь шла о каком-то прямом сообщении с Эберсгофеном? Что он, собственно, подразумевал под этим?
— Одна из практичных затей моего тестя, до которой мы сами еще не додумались, — ответил он как можно непринужденнее. — Ты ведь знаешь, что он ежедневно обменивается телеграммами в числе прочих и со своим главным агентом в Берлине, находящимся в постоянной связи с Нью-Йорком, но посыльному требуется более часа, чтобы доехать сюда из Эберсгофена. Мой тесть думает, что отсюда можно установить телефонное сообщение с Эберсгофеном, тогда можно будет передать содержание телеграмм непосредственно по телефону.
— Очень практично, но совершенно излишне, — холодно возразил Равенсберг. — Для нескольких летних месяцев, которые мы проводим здесь, вполне достаточно и прямого сообщения с Эберсгофеном. Если я при своих политических и других связях могу ждать час, чтобы получить телеграмму, то деловые интересы твоего тестя тем более допускают это.
— Но он настоятельно желает этого, и для нас тоже…
— Здесь должны принимать во внимание мои желания, а не желания Вильяма Морленда, — резко оборвал граф. — Я хочу иметь покой в своем собственном доме и не хочу, чтобы меня беспокоили. Я ведь предсказал, когда сюда явился секретарь с машинистками, что здесь открывается филиал новой конторы, это свершилось в точности. Письма, донесения, телеграммы мчатся одно за другим, а мистер Морленд распоряжается здесь, как будто он в этом доме не гость, а хозяин. Кроме того, он находит еще время для других занятий: он ездит то по лесам, то по другим имениям, и я начинаю верить, что эти разъезды — не простые прогулки для удовольствия, всюду проникают его холодные, всевидящие глаза, от которых ничто не укроется. Под этим взглядом чувствуешь себя как под операционным скальпелем.
— Ты несправедлив к нему, папа, — сказал Бертольд успокоительным тоном. — Эта острая наблюдательность — его врожденное качество. Но ты и Морленд — слишком разные люди, чтобы не чувствовать антипатии друг к другу. Алиса понимает это так же ясно, как и я.
— Разумеется, она понимает это и всегда прямо и довольно бесцеремонно стоит на стороне отца, а ты предпочитаешь держаться нейтралитета. Но я хочу оставаться полным хозяином, по крайней мере, своего замка. Телефонного сообщения проведено не будет, все останется по-прежнему, так и скажи своему тестю.
Бертольд встал, отлично зная, что когда отец в подобном настроении, с ним спорить бесполезно.
— Я поговорю с Алисой, — покорно проговорил он, выходя из комнаты.
Граф посмотрел ему вслед с нескрываемым презрением. И это — кровь от его крови! Этот слабохарактерный человек обращается к посредничеству жены. Равенсберг совсем позабыл, что сам поставил сына в подобное положение, что сам принял предложение Берндта и согласился на этот брак. Бертольд должен был принести эту жертву, и принес ее. Но было ли это жертвой? Ведь он был влюблен в свою красавицу-невесту, до сих пор влюблен в свою жену и сам охотно пошел на это. Он не унаследовал от отца ни его гордости, ни его страстного, бурного темперамента. Все его усилия сводились к тому, чтобы быть представителем рода, но и брак его грозил остаться бездетным — он женат уже два года, а на наследника нет надежды.
Стол для завтрака был накрыт на террасе. Алиса стояла, прислонясь к перилам, и играла веткой розы, которую вынула из стоявшей на столе вазы. Ее мысли были, казалось, далеко, она очнулась, увидев Бертольда.
— Твой отец, вероятно, запоздает, — сказал он. — Нам придется подождать с завтраком.
— Ждать не придется, у нас еще целых четверть часа, папа всегда пунктуален.
