никто не жил. Слуги, принесшие багаж, двигались бесшумно, а дворецкий говорил так тихо, подчеркнуто понижая голос, что Пауль с трудом понял его, когда он спросил, какие приказания угодно отдать молодому барону.
— Прежде всего я хочу видеть дядю, — ответил молодой человек. — Я сообщил ему день и час своего приезда, и он, конечно, ожидает меня. Проводите меня к нему!
— В настоящую минуту это невозможно, — последовал тихий, вежливый ответ. — Его милость еще почивает.
— Как, в полдень? — Пауль бросил взгляд на каминные часы, показывавшие двенадцатый час. — Но ведь он не болен?
— О, нет! Господин барон обыкновенно спит до полудня, так как всю ночь напролет бодрствует.
— Я не знал этого, — произнес Пауль, немного озадаченный таким открытием. — Значит, я увижу его только за обедом?
— К сожалению, его милость всегда обедает один.
— Даже и теперь, Когда сам пригласил гостя?
Дворецкий пожал — плечами.
— Мне приказано подавать кушать вам, господин барон, отдельно.
— Ах, вот как! Ну, в таком случае я по крайней мере прошу доложить барону о моем приезде... Когда он проснется.
Последние слова звучали явной насмешкой, но лицо дворецкого ни чуточки не изменило своего выражения.
— Прошу прощения, но я могу доложить об этом лишь тогда, когда его милость сам спросит меня. Никто не смеет входить к нему в комнату без зова.
— Даже вы? — спросил Пауль, глядя на убеленного сединами старика, который служил его дяде по меньшей мере столько же времени, сколько Арнольд — семье Пауля.
— Даже я: приказ относится ко всем без исключения. Могу я теперь приказать подавать завтрак?
— Прикажите! — покорно сказал Верденфельс.
Дворецкий исчез.
Как только дверь за ним захлопнулась, молодой человек бросился в кресло и разразился громким смехом.
— Однако это обещает быть очень интересным! Значит, во время завтраков и обедов я буду предоставлен исключительно своему собственному обществу; я, как скромный человек, позволю себе находить это очень скучным. Ну, Арнольд, не делай такого удивленного лица! Разве я не предупредил тебя, что мы должны ко всему приготовиться?
Арнольд все еще продолжал стоять на том же месте, держа в руках дорожную сумку. Теперь он приблизился к своему господину и проговорил, многозначительно покачивая головой:
— Значит, господин барон спит целый день напролет?
— Ну да, и на будущее время я намерен делать то же самое, — объявил Пауль. — Это, надо полагать, единственное удовольствие, которым можно наслаждаться в Фельзенеке. Здесь, кажется, можно совершенно превратиться в сурка.
— Дорогой мой господин, таким тоном нельзя говорить о главе семьи, — наставительно заметил Арнольд.
— Глава семьи действительно обладает всеми особенностями филинов! — воскликнул Пауль, не обращая внимания на это наставление. — А теперь отнеси сумку в спальню и позаботься, чтобы тебе также дали позавтракать! Черника нам, кажется, не угрожает, но завтрак все-таки будет не из веселых.
Оба предположения не замедлили оправдаться. Снова бесшумно появился дворецкий, серьезный и торжественный, в сопровождении слуги, принесшего завтрак, и так же бесшумно, медленно и торжественно прошел этот важный акт. Пауль, хотя и ел с аппетитом, отчаянно скучал и серьезно высчитывал, сколько часов и минут в той неделе, которую он ради приличия должен будет здесь провести. Шестьдесят семь минут уже прошли. Слава Богу!
Следующие часы он посвятил знакомству со своим новым местопребыванием. Он прошелся по всем комнатам замка, осмотреть которые ему любезно предложил домоправитель, но с каждой минутой ему становилось все неуютнее в этих уединенных, пустых покоях рядом с молчаливым проводником, который предупредительно отворял каждую дверь и отвечал на каждый вопрос, но не проронил ни одного лишнего слова, кроме безусловно необходимых.
Здесь были целые анфилады комнат, роскошная обстановка которых, строго выдержанная в стиле замка, носила отпечаток тонкого художественного вкуса. Казалось, эти помещения только и ожидали, чтобы в. них поселились люди, но по всему чувствовалось, что в них месяцами никто не заглядывал.
В имении была превосходная конюшня с чистокровными лошадьми и полудюжиной конюхов, обязанных проезжать лошадей, которыми никто никогда не пользовался. Здесь оказалась и многочисленная дворня, никого не обслуживавшая, но состоявшая при замке и его службах. Одним словом, дом был поставлен на широкую ногу, что требовало огромных затрат, почти расточительности, и все это было к услугам одного человека, который ничем не пользовался.
Сам Раймонд фон Верденфельс никогда не появлялся в новом замке, помещаясь в уцелевшей и теперь восстановленной по его приказанию части прежней крепости. Когда он изредка ездил верхом, для него седлали его любимую лошадь, предназначенную исключительно для его личного пользования. Своих слуг он никогда не видел, так как им строго-настрого было запрещено входить в его комнаты, для них он тоже оставался невидимым. Все это понемногу узнал Пауль из ответов на предлагаемые им вопросы и вернулся в свою комнату в убеждении, что весь Фельзенек заколдован вместе со своим хозяином- невидимкой и что необходимо как можно скорее бежать из этого опасного места, чтобы не подвергнуться той же участи.
Тоскливое настроение молодого человека росло с каждой минутой. Теперь ему уже не приходило в голову принимать дядины странности с комической стороны; в его душе воцарилось какое-то тягостное чувство. Какого приема мог он ожидать со стороны бесспорного врага всех людей, отказавшегося от всякого общения с окружающими! Тщетно старался он вызвать в памяти сколько-нибудь ясное представление о человеке, которого видел только раз в жизни, десять лет тому назад, у гроба своего умершего отца, когда скорбь утраты заглушала всякие другие впечатления.
Тогда Раймонд Верденфельс приехал принять опеку над осиротелым сыном своего брата и обеспечить существование его вдове, оставшейся без всяких средств. Он щедро выполнил свое обещание, избежав при этом всяких личных отношений, он только по имени был опекуном Пауля. Воспитанием мальчика всецело руководила его мать, которой Раймонд обеспечил очень крупный ежегодный доход. После, ее смерти этот доход перешел к сыну, что не послужило на пользу юноше, привыкшему располагать значительными суммами, тогда как сам он не имел никакого состояния и полностью зависел от великодушия дяди. И он не смущаясь пользовался этим великодушием, хотя до поры до времени держался в назначенных ему границах.
Однако пребывание в Италии и окружавшая его там легкомысленная компания довели его до расточительности, в которой Пауль теперь горько раскаивался. Со страхом думал он о размерах сумм, которые необходимо было уплатить, и в такие моменты готов был осуждать Бернардо и его влияние. Несмотря на свое легкомыслие, Пауль глубоко сознавал тяжесть предстоявшего ему признания перед человеком, которому он был всем обязан. Если бы уже все это отошло в область минувшего...
Наконец около трех часов пришло известие, что хозяин дома желает видеть своего молодого родственника. На этот раз, известие принес камердинер барона, также пожилой человек, видимо, заимствовавший у дворецкого его односложную вежливость. Пригласив молодого барона следовать за ним, он пошел вперед, чтобы показывать дорогу, оказавшуюся довольно длинной. Пройдя по гулким коридорам, поднявшись и спустившись по нескольким лестницам, они вступили наконец в галерею, соединявшую новую часть замка с остатками старой крепости. Затем по узкой витой лестнице поднялись в маленькую переднюю; здесь камердинер отворил дверь и пропустил молодого человека в следующую комнату.
Со странной смесью любопытства и какого-то тоскливого чувства Пауль окинул взглядом комнату, в которой, однако, в настоящую минуту никого, кроме него, не было. Но если он ожидал увидеть здесь что- нибудь необыкновенное, то еще раз обманулся, как и в прежних своих предположениях. Это была довольно
