— Потому что мне предлагают сумму меньше той, какую я назначила. Ты знаешь, для какой цели предназначается эта сумма и почему я должна настаивать на ней.
— Разумеется, но тем не менее ты не должна выпускать это дело из рук. Оставь нас одних, Лили, мне нужно поговорить с твоей сестрой!
При других обстоятельствах Лили сочла бы себя оскорбленной тем, что ее без лишних слов отсылают, как ребенка, но так как это давало возможность убежать от двоюродного брата, она простилась с видимым удовольствием и быстро исчезла из комнаты.
Анна села. Она была бледнее обыкновенного, а ее большие темные глаза утратили свой лучезарный блеск и казались усталыми и затуманенными, как будто в последнее время они пролили много слез. Вильмут также изменился. В нем больше не было заметно его обычного железного спокойствия, которое ничто не могло нарушить или поколебать. Во всем его облике просвечивала какая-то тревога, а в устремленном на Анну пристальном взоре, которым он словно хотел прочесть ее самые сокровенные мысли, уже не было прежней ледяной холодности. По временам, подобно пламени, колеблемому сквозным ветром, в его глазах вспыхивал враждебный огонек.
— Я посоветовал бы тебе принять предложение, — снова заговорил он. — Как знать, скоро ли опять найдется покупатель на Розенберг? Последний долг твоего мужа должен быть оплачен сполна, сумма, которую тебе предлагают, покроет большую его часть, а остальное в случае надобности я оплачу из собственных средств.
— Ты, Грегор? Твои средства также ограничены, как и мои, а нынешней зимой они требовались всюду, и ты, как и я, отдал все, что мог.
— Так что же? Моего поручительства будет достаточно для любой суммы, и я представляю его в твое полное распоряжение. Соглашайся на продажу!
— Для тебя так важно, чтобы я покинула Розенберг? — спросила Анна вместо ответа.
— Что за нелепая обидчивость! Мне важно вывести тебя из теперешнего неопределенного положения, чтобы ты могла наконец решить, как устроить на будущее время свою жизнь. Я думал, что это должно быть и твоим искренним желанием, но ты, кажется, нисколько не спешишь.
— Во всяком случае я не хочу действовать опрометчиво. Господин Фрейзинг советует мне еще подождать, так как имение стоит назначенной мною цены и в самом худшем случае может покрыть весь долг. У меня чуть не целый год до конца погашения этого долга.
— А до тех пор ты, разумеется; желаешь оставаться вблизи Верденфельса? — спросил Вильмут, резко подчеркивая каждое слово.
— Да!
В этом коротком слове чувствовалась такая гордая и решительная самозащита, что Вильмут невольно прикусил язык.
— Ты мне ясно показываешь, что я не имею больше никакого влияния на твои решения, — заметил он. — И свой странный визит в лесничество ты затеяла без моего ведома, и я, конечно, не узнаю, чем он был вызван.
— Да, Грегор, не узнаешь, потому что это касается меня одной.
— И, может быть, владельца Фельзенека, который как раз в тот самый день ездил в свой горный замок? Пусть будет так! Я догадываюсь о том, что ты скрываешь от меня. Но есть еще одно обстоятельство, которое потрудись мне объяснить. Правда ли, что Пауль Верденфельс, которому ты отказала в своей руке, несмотря на это, поддерживает постоянные отношения с Розенбергом, что не проходит недели, чтобы он не писал тебе?
— Относительно этой переписки ты ошибаешься. Пауль Верденфельс не написал мне еще ни одной строки, все его письма адресованы Лили.
— Лили? — с удивлением повторил. Вильмут. — И ты, зная об этой переписке, допускаешь ее?
— Я разрешила ее с условием, что буду читать все письма, и это аккуратно исполняется. Я хотела бы, — и здесь голос Анны зазвучал мягко и искренне, — вознаградить молодого человека за его юношеские мечты, которые я принуждена была разрушить. Ему это было очень больно, но я надеюсь и желаю, чтобы он нашел вознаграждение в моей сестре.
— Так ты на это надеешься?! Дальше, дальше!
— Барон Пауль еще не объяснился, но со своим прежним увлечением мною справился, — это я вижу по его письмам. Он уже любит Лили, может быть, сам еще того не зная; она же привязалась к нему всем своим маленьким сердечком. Они должны соединиться и соединятся, а я не могу да и не хочу препятствовать этой зарождающейся любви.
— Вот так удивительные новости! — с горечью сказал' Вильмут. — И ты взяла на себя такую ответственность, не спросив моего мнения? Или ты забыла, что я — опекун Лили, и никогда не дам согласия на этот союз?
По лицу Анны словно пробежала тень.
— А почему? Только потому, что Пауль носит имя барона? Неужели твоя ненависть заходит так далеко?
— Потому, что этот Пауль — тоже Верденфельс, и потому еще, что я не хочу, чтобы одна из опекаемых мною принадлежала к тому роду, который в своем высокомерии не уважает и не почитает даже священного сана. Представитель младшей линии не уступает в безбожии главе своего рода; он — способный ученик своего учителя. Ты ведь сама слышала, как он развивал передо мной свои планы относительно Бухдорфа? Неужели ты думаешь, что я потерплю, чтобы Лили отдала свою руку такому человеку?
— Значит, ты хочешь и ее принести в жертву своей упорной нетерпимости, как некогда принес меня? — с возрастающей горячностью воскликнула Анна.
— Тебя? — холодно спросил Грегор. — Как будто ты вообще дала бы принести себя в жертву! Как будто было что-нибудь на свете, что могло оторвать тебя от Верденфельса, если бы не его вина! Только это одно и связало твою волю, да и теперь еще связывает. Если бы не это, ты и мне выказала бы сопротивление.
— Очень возможно! Но для Лили не существует того, что связывало меня, и, если Пауль Верденфельс действительно сделает предложение, я с полным доверием отдам ее ему, несмотря на то, что он — твой противник. Он гораздо лучше и благороднее, чем ты думаешь. Да и твоя власть, как опекуна Лили, окажется ограниченной, если я открыто встану на сторону молодой четы, а я это сделаю!
В глазах Вильмута вспыхнул как-будто тревожный огонек, но сразу погас.
— Другими словами, ты тоже хочешь объявить мне войну? Я знал, что мы в конце концов до этого дойдем, знал с той минуты, когда Верденфельс вернулся из своего Фельзенека. С тех пор ты совсем переменилась, шаг за шагом приближаясь к той заколдованной сети, которою он уже однажды опутал тебя. Ты думаешь, я не замечал того тайного страха, который денно и нощно преследовал тебя с той минуты, как ты узнала, что ему грозит опасность? Я не знаю, что привело тебя в дом лесничего. Ты хотела предостеречь его, спасти от опасности? По-видимому, это было напрасно — он и до сих пор еще в Верденфельсе, и ему вдруг пришла охота разыгрывать роль строгого господина и повелителя.
— Да, это было напрасно! — сказала молодая женщина страстно, с гордым удовлетворением. — Раймонд мужественнее меня. Он остался и еще со всеми поборется!
Вильмут разразился пронзительным, насмешливым смехом, от которого невольно становилось жутко.
— С недавних пор ты восхищаешься им, как героем. А было время, когда об этом самом Раймонде нельзя было упомянуть в твоем присутствии, когда при одном его имени ты бледнела и умолкала. Теперь все изменилось: ты свободно произносишь его имя, и когда ты возьмешь руку своей сестры, а он — руку своего племянника, чтобы соединить их, может быть, соединятся и другие две руки!
Анна опустила глаза, вспомнив о своей последней встрече с Раймондом, о том как она с ужасом оттолкнула его руку, о его последних словах.
— Нет, — медленно, с трудом произнесла она, — те две руки никогда не встретятся!
Грегор подошел к Анне и так крепко сжал ее руку, словно хотел сломать ей пальцы. Его глаза впились в ее лицо, а голос звучал глухо и хрипло, точно у него захватило дыхание.
— Я на это надеюсь! Ты не смеешь принадлежать Верденфельсу! Я сказал это тебе, когда только
