сокровище, оставшееся ему в жизни
— Действительно, пастор умеет поражать сердца людей, на это он мастер, — с горечью сказал он. — Так ты не хочешь уходить от своего дедушки?
Тони взглянул на незнакомца с испугом, но, услышав в его голосе участие, перестал плакать, а когда барон стал дальше расспрашивать его, принялся по-детски болтать. Слезы окончательно высохли, и он даже забыл свое горе, любуясь красивой лошадью.
— Можно мне погладить лошадку? — спросил он, протягивая к ней ручки.
— Тебе до нее не достать, — с улыбкой сказал Раймонд.
— Нет, достану! — воскликнул Тони и взобрался на забор, а через минуту уже сидел на нем, робко поглаживая блестящую шерсть коня.
Сначала Эмир недружелюбно отнесся к этой ласке и принялся нетерпеливо фыркать, но, успокоенный голосом своего хозяина, позволил маленькой ручке гладить себя.
— Мне хотелось бы поездить верхом! — сказал Тони, с жадностью глядя на лошадь.
Раймонд опять усмехнулся и, наклонившись, поднял ребенка к себе в седло. Тони визжал от удовольствия, радостно хлопая в ладоши и пытался даже понукать лошадь, так что барон вынужден был обнять шалуна, чтобы тот не свалился. В. первый раз после долгих лет держал он в объятиях существо, ласково и доверчиво прижавшееся к нему. Обычно вокруг него были только слуги, с боязливой почтительностью приходившие и уходившие, а покидая свой замок, Раймонд всегда был окружен врагами, которые ненавидели и преследовали его. Никогда еще не испытывал он так глубоко своего одиночества, как в эту минуту, и с почти страстной сердечностью прижимал к себе чужого ребенка, доверчивость которого заставила его снова почувствовать, что он еще не отрезан от живых людей. Нашлось все-таки создание, не отвернувшееся от него в страхе и ненависти! Он осторожно приподнял белокурую головку и заглянул в улыбавшиеся ему голубые глазки.
— Тони, где ты? Что это значит? — раздался вдруг резкий голос Вильмута, и, выйдя в сад поискать мальчика, он с величайшим удивлением увидел представившуюся ему картину.
Несмотря на свое кратковременное пребывание в пасторате, Тони хорошо познакомился со строгостью священника и теперь, боязливо взглянув на него, снова собрался плакать, но Раймонд спокойно сказал, не выпуская ребенка из своих объятий:
— Это вы, ваше преподобие? Я только что услышал от мальчика, что по вашему приказанию он должен разлучиться со своим дедом, и догадываюсь о причине этого. Отмените Экфриду наказание, его проступок касается меня одного, а я отказываюсь от какого бы то ни было удовлетворения.
— Очень сожалею, что не могу исполнить ваше желание, господин Верденфельс, — возразил пастор. — Экфрид совершил грех — все равно против кого — и я, как его духовный отец, наложил на него эпитимью, которую он и должен исполнить. Слезай с лошади, Тони!
Последние слова звучали повелительно. Тони не мог один спуститься с лошади и поднял глаза на барона, ожидая от него помощи, но в этом взгляде была немая, робкая просьба. Инстинктивно чувствуя, что он нашел покровителя, мальчик крепко прижался к Раймонду, схватив его руку обоими ручонками.
— Я отвезу мальчика к его дедушке, — коротко и решительно произнес Раймонд. — Вы меня простите, ваше преподобие, если я не допущу подобного наказания.
Крепко держа поводья, он приготовился ехать дальше. Вильмут не возражал, но по его губам пробежала насмешливая улыбка.
— Тони! Хочешь ты остаться у этого чужого господина? — спросил он, подчеркивая каждое слово. — Это — фельзенекский барон!
Тони вздрогнул, с выражением величайшего ужаса посмотрел на барона, затем сделал попытку быстро спрыгнуть с лошади и упал бы, если бы Раймонд не поддержал его. Ребенок с судорожными усилиями старался вырваться из тех самых рук, в которых только что искал защиты, все его маленькое тельце дрожало, и от ужаса он громко кричал. Достаточно было только сказать: «фельзенекский барон», чтобы все его доверие мгновенно сменилось слепым ужасом.
Раймонд не произнес ни слова, взял ребенка и помог ему спуститься с лошади. Тони добрался до забора, соскочил на землю и быстро подбежал к священнику, чтобы спрятаться за его спиной. Как ни боялся он Вильмута, но помнил, что это — пастор, а чужой человек на лошади был олицетворенным злым духом!
Грегор стоял, выпрямившись во весь рост, с насмешливой улыбкой на губах. Он снова вышел победителем: его рука твердо и верно направила в противника смертельный удар, и последний видимо попал метко. Раймонд еще раз оглянулся, сильно пришпорил лошадь, так что та взвилась на дыбы, и ускакал.
В селе царило необычайное возбуждение. Посреди улицы, у дома старшины, собралось почти все население; по-видимому там происходило какое-то совещание, и взоры всех были обращены на двери дома. Пастор, вероятно, уже сообщил им, что владелец замка отступает от своего намерения, так как в толпе со всех сторон неслись громкие угрозы и проклятия по адресу «фельзенекца».
Все это Раймонд увидел и услышал, как только въехал на улицу, и хотя понял, что здесь ему грозит опасность, но собирался избежать ее. Только что пережитая им сцена ясно показала ему, какие глубокие корни пустило отлучение, которому подверг его пастор. Он осмелился обнять ребенка, не имевшего еще понятия о ненависти и вражде, и от этого же самого ребенка ему пришлось узнать, до чего могут дойти ненависть и вражда. Многое довелось ему испытать в последние месяцы, но тот факт, что от него отвернулся мальчик, перед тем так доверчиво ласкавшийся к нему, переполнил чашу его горечи.
Шумевшая на улице толпа сначала была слишком занята своими делами, чтобы заметить приближавшегося к ней всадника, пока один из крестьян не крикнул во весь голос:
— Да вот он сам! Вот едет фельзенекец!
Известие пробежало по толпе с быстротой молнии; все оглянулись, устремив взоры на барона, находившегося еще на некотором расстоянии. Шум затих, как по команде, но внезапно наступившая глухая, неприязненная тишина могла оказаться для барона еще опаснее.
В эту минуту из дома вышли сам старшина, Райнер и еще несколько наиболее уважаемых крестьян. Они также изумились, увидев приближавшегося владельца замка, а старшина озабоченным взглядом окинул взволнованную толпу.
— Верденфельс? — громко сказал Райнер. — Тем лучше: мы можем тут же на месте расправиться с ним!
Заранее умерив галоп лошади, Раймонд ехал уже шагом. По тому, как держали себя крестьяне, можно было безошибочно заключить, с какими намерениями ожидали его, но, сделав вид, что ничего не замечает, барон отрывисто произнес:
— Почему загородили всю дорогу? Дайте мне проехать!
Властный, повелительный тон был настолько же необычен, как и неосторожен в данную минуту, но в нем слышались то упорство, та горечь, которые не только не устраняют опасности, но даже вызывают ее. Толпа, казалось, также поняла этот вызов, так как вокруг барона раздался громкий ропот, а Райнер с угрозой выступил вперед. Однако старшина, опасаясь взрыва возмущения, оттеснил его назад и заговорил:
— Мы как раз собирались идти в замок, чтобы поговорить с вами.
— О чем? — спросил Раймонд, скользнув холодным, презрительным взглядом по надвигавшейся толпе, которая окружила его со всех сторон так тесно, что лошадь не могла двинуться ни взад, ни вперед.
— Да о том, что случилось сегодня ночью, — ответил старшина. — Правда ли, что вы хотите заявить в суд, как говорит пастор?
— Да, правда, потому что я решил не допускать больше опустошений в моем имуществе. Впрочем, это дело касается одного меня.
— Ну, я думаю, что нас оно тоже касается! — заявил Райнер, не слушая больше никаких увещеваний. — Знайте же, что там и мой парень, но я не допущу его до тюрьмы! Я не потерплю, чтобы с ним что-нибудь случилось!
— Вам придется иметь дело с судом, — с прежней холодностью ответил Раймонд. — А теперь повторяю: дайте мне проехать!
Приказание было произнесено с такой энергией, что озадаченные крестьяне чуть было не
