— Разумеется, он остался! — с достоинством произнес Арнольд — глава семьи во всем должен иметь первенство. Мы — младшая линия, и уступаем дорогу, даже в опасности.
— А как обстоит дело со свадьбой? — осведомился дворецкий, — что, она будет только через год?
— Будущей весной. Между нами будь сказано, — молодые господа должны стать немного рассудительнее; милостивый дядюшка также заметил это, а тем временем роскошно отделает заново для нас господский дом в Бухдорфе. Молодой господин должен сначала показать, какой из него выйдет помещик, а малютка... я хотел сказать — наша будущая госпожа, к тому времени немного подрастет. А что, вы не думаете, что в шестнадцать лет еще можно расти?
— Разумеется, можно! Значит, вы остаетесь в Бухдорфе?
— Само собой разумеется! Что делали бы молодые господа без меня? Относительно этого я на смертном одре дал обещание своей покойной госпоже...
— Да, я это знаю, вы не раз рассказывали об этом, — перебил его дворецкий, но Арнольд не оторвался бы от своей любимой темы, если бы в эту минуту не появилась на сцене «младшая линия».
Пауль вел под руку свою невесту, которая, к величайшей радости старого слуги, в нарядном платье с длинным шлейфом казалась немного выше ростом. Осмотрев все приготовления, Пауль обратился к дворецкому:
— Мы встретим барона и его супругу у кареты. Вы станете вот здесь, во главе ваших подчиненных. Ты также должен оставаться здесь, Арнольд!
Дворецкий, разумеется, исполнил приказание, однако Арнольд, как всегда, сделал прямо противоположное и отправился вслед за женихом и невестой.
— Я останусь неподалеку от вас, мой молодой господин, — объявил он с решимостью, не допускавшей возражений. — Мое место здесь, да и вообще так будет лучше.
— Отчего вы всегда возражаете, Арнольд? — нетерпеливо сказала Лили. — Вы поставили букет роз в комнате моей сестры на маленький столик перед диваном, как я приказала?
— Нет-с, розы стоят на письменном столе в комнате госпожи баронессы.
— Но ведь я вам ясно сказала — на столик перед диваном! Отчего вы это не сделали?
— Оттого, что на письменном столе они имеют гораздо больше вида, так гораздо лучше.
— Я хочу, чтобы они стояли там, где я сказала! — закричала Лили, топая ножкой.
— Арнольд, ты сейчас же переставишь цветы туда, куда приказала моя невеста! — строго вмешался Пауль.
— На письменном столе они гораздо эффектнее, — с невозмутимым спокойствием возразил Арнольд. — Они стоят как раз перед портретом господина барона, и госпожа баронесса примет это как знак нежного внимания. Многоуважаемый дядюшка также согласится с этим, а многоуважаемая фрейлейн наверно не будет настаивать...
— Ради самого Бога, нет и нет! — с отчаянием воскликнула Лили. — Ставьте розы куда хотите, хоть под стол, только кончайте свои объяснения и вечные упоминания одних и тех же слов!
Она увлекла с собой Пауля, оставив поле сражения за Арнольдом. Он с состраданием смотрел вслед «молодым господам», возымевшим удивительную наклонность отдавать ему приказания. Только «многоуважаемому дядюшке» позволит он смотреть на него повелительно, так как это был единственный человек, внушавший ему к себе уважение; «младшая же линия» напрасно пыталась восстать против него, и в этом она сама убедилась.
— Знаешь, Пауль, — сказала со смехом Лили, — мы с тобой недавно спорили о том, кто будет главой в нашем доме, и ни один из нас не хотел уступить. Не было никакой необходимости ломать над этим голову: скипетр будет в руках Арнольда!
— Да, с таким фамильным наследством ничего не сделаешь, — подтвердил Пауль, также смеясь. — Ты тоже склоняешься перед его тиранией? Следовало бы Раймонду взять его на месяц к себе для личных услуг, это, я думаю, единственное средство привести Арнольда к послушанию. Пойдем, Лили, оттуда видна вся дорога. Фельдберг командует «артиллерией», и, как только экипаж покажется в шлоссбергской аллее, раздадутся выстрелы.
— Ну, до тех пор еще много времени, а мне надо сделать маленькую рекогносцировку. Я выслеживаю дядю советника, который кажется мне очень подозрительным во фраке и с букетом. Я уже знаю, что означает этот торжественный наряд.
— Что же ты думаешь? Меня очень удивило сегодня появление Фрейзинга. Никому из нас он не близок...
— Да, но желал бы стать близким кому-нибудь другому, и это ему нельзя ставить в укор; бедняжке до сих пор приходится иметь дело исключительно с «глубоким уважением», а это должно быть просто ужасно. Я отлично рассмотрела, что сегодня букет сделан из одних гвоздик, а это — любимый цветок фрейлейн Гофер. Я непременно должна узнать, как идет дело. Если оно кончится неудачей, тогда... да, Пауль, я ничего не могу сделать! Придется мне из сострадания взять себе дядю советника, потому что с шестью отказами жить невозможно. Этого ни один человек не сможет выдержать!
Пауль горячо протестовал против такого человеколюбивого намерения своей невесты и находил, что им следует оставаться на террасе, чтобы быть готовыми к встрече, но Лили настояла на своем. Она заметила, как Фрейзинг и Эмма Гофер исчезли в маленьком павильоне, расположенном позади замка, и тотчас отправилась по их следам.
Павильон, выстроенный для того, чтобы любоваться из него красивым видом, стоял так высоко, что было совершенно невозможно заглянуть снаружи в окна, а дверь, раньше открытая, теперь почему-то оказалась запертой. Молодая девушка отправилась на разведку вокруг маленького домика и вскоре случай благоприятствовал ей. У правой стены, густо заросшей диким виноградом, стояла лестница, видимо, использованная для прикрепления флагов и затем забытая. Лили была в восторге от такой находки и, не слушая увещаний Пауля и подобрав свой шлейф, быстро поднялась до уровня окна и с жадным любопытством заглянула внутрь.
— Они в самом деле здесь! — вполголоса доложила она. — Все трое на диване — советник, букет и фрейлейн Гофер. Как жаль, что окна закрыты! Я могу лишь видеть, а тогда, за дверью гостиной, могла лишь слышать, только сегодня положение менее удобно.
— Да ведь это — шпионство, — возразил Пауль. — Что если тебя заметят изнутри или сюда подойдет кто-нибудь из прислуги? Что тогда подумают?
— Не шуми, Пауль, и держи лестницу! — приказала Лили. — Вся прислуга на террасе, а виноград так густо разросся, что меня невозможно заметить. И хотя я не могу ничего слышать, но зато вижу всю пантомиму. У дяди советника элегическое лицо: он наверно рассказывает о прежних пяти отказах... не получить бы ему шестого! Эмма еще полна глубокого уважения... Ах, нет, теперь она улыбается... Слава Богу! Дело идет к развязке!
— Лили, прошу тебя, сойди! — просил Пауль. — Если кто-нибудь застанет нас в таком виде... это, право, неприлично!
— Не мешай мне и смотри, чтобы лестница не упала, — последовал немилостивый ответ. — Теперь на сцену выступает букет, дядя советник начинает говорить языком цветов; Анне он сказал: «Розы — розе», а теперь наверно говорит: «Гвоздика — гвоздике»!
Вероятно Фрейзинг действительно сказал что-то подобное, потому что Эмма Гофер покраснела и опустила глаза, а он с пафосом продолжал:
— Никогда не забуду я того часа, когда я сидел на горной дороге, в снегу и одиночестве, с вывихнутой ногой, всеми покинутый! Вы спасли мои акты...
— О, об этом не стоит говорить! — скромно отклонила Эмма похвалу.
— Напротив, об этом очень стоит говорить! Это были документы тысяча шестьсот восьмидесятого года...
— Верденфельс против Верденфельса?
—Совершенно верно! Без вашего мужественного вмешательства они сделались бы жертвой этого коварного Гейстершпица.
— Разве вы верите в силу Гейстершпица? — спросила пораженная Эмма.
Фрейзинг бросил боязливый взгляд в окно, через которое виднелось вдали «белое чудовище», и
