пресыщения. Спустя несколько секунд, он уклончиво ответил:
— Несчастьем Альфреда стало его происхождение; как принц боковой линии он не мог рассчитывать на пост правителя, а для единственной военной карьеры, которая была ему открыта, он не годился по складу своего характера. Поэтому он всю жизнь думал только об удовлетворении своих наклонностей и интересовался всевозможными областями знаний, не углубляясь ни в одну. Ему в молодости недоставало определенной цели в жизни, и за это ему приходится расплачиваться в более зрелые годы. В настоящее время им овладела эта северная мания, и он каждое лето сидит здесь в горах между своими скалами и руническими камнями. Потому-то я сейчас и прочитал ему нотацию, но это мало поможет делу. Я рассчитываю на твое влияние, Сильвия; ты заставишь его оторваться от этих постоянных грез и вернешь на землю. Давно пора сделать это.
Сильвия без особенного рвения отнеслась к возложенной на нее задаче, но твердо объявила:
— Во всяком случае, мы поселимся в Берлине; я ни за что не хочу расставаться с тобой, папа! Я знаю, принц терпеть не может города, он предпочитал бы полгода плавать на своем «Орле» по всевозможным морям, а на другие полгода обрекать себя и меня на уединение здесь, в своем Альфгейме. Пусть и не воображает! Я хочу жить возле тебя.
— Ты уже распоряжаешься им довольно деспотично. «Я хочу!» «Он должен!» А если он не захочет? — усмехнулся Гоэнфельс.
Девушку очень удивило подобное предположение, но она улыбнулась и задорно сказала:
— Хочешь, сделаем опыт, папа? Я поставлю ему это условием; неужели ты думаешь, что он не согласится? Я не думаю.
— Сильвия, к чему такой тон? — в голосе отца послышалось недовольство. — У тебя замечается опасная наклонность играть всеми, кто ни подвернется тебе; того же, кто не защищается, ты колешь и раздражаешь просто из одного удовольствия дразнить. Но с будущим мужем не играют, заметь себе это.
Девушка почти презрительным движением откинула голову назад.
— А зачем он позволяет! Ты никогда бы этого не позволил, папа!
— Нет, я никогда не был бы слаб даже по отношению к тебе. С тобой нужна сильная воля, которая противостояла бы твоей, в случае нужды могла бы подчинить ее себе. Мне не раз приходилось делать это с тех пор, как ты повзрослела… Ты забыла?
— Нет, — тихо сказала Сильвия. — И от тебя я это снесу, папа, но от тебя одного, а от чужого человека — нет. Пусть попробует! — и ее глаза враждебно блеснули.
— От чужого? Зассенбург не будет тебе чужим, и если он до сих пор еще чужой, то кто же в этом виноват? Он только и ждет минуты, чтобы объясниться с тобой, но ты постоянно отталкиваешь его своими бесчисленными капризами. Зачем ты так поступаешь? Ты ведь согласна. Если эта игра не заставит его, наконец, потерять терпение, то его потеряю я.
Сильвия молчала. Она знала этот тон отца и понимала, что противоречить ему нельзя.
Приход слуги, принесшего только что полученную почту, положил конец разговору. Министр бегло проглядел адреса на конвертах присланных на его имя — их была целая пачка — и встал, намереваясь отнести их в свою комнату.
— Итак, ты не станешь больше ходить по горам одна, без провожатого, я очень прошу тебя об этом, — обратился он еще раз к дочери. — Принц совершенно прав: не зная местности, нельзя подвергать себя опасности. Ты обещаешь, Сильвия?
— Слушаюсь, ваше превосходительство! Когда мой строгий папаша издает указ, мне остается только повиноваться. Я давно это знаю. А теперь простимся; ты не любишь, чтобы тебе мешали, когда ты занят корреспонденцией, а я переоденусь на прогулку. — Сильвия обняла за шею отца и ласково прижалась к нему, тихонько, с мольбой шепча в то же время: — Разве я такая уж плохая? Ты так отчитал меня, папа!
Гоэнфельс посмотрел на нее сверху вниз, и строгое, серьезное выражение его лица смягчилось; он улыбнулся.
— Ужасно плохая! — сказал он. — Мне частенько бывает трудно ладить с тобой, гадкая, своенравная девочка. В его голосе звучала нежность, а по тому, как он прижал к себе дочь и поцеловал ее, нетрудно было угадать, что она составляет счастье всей его жизни.
Час спустя Зассенбург вошел в комнату своего гостя и застал его за письменным столом. Предписание врачей избегать работы Гоэнфельс исполнял лишь отчасти, да и не мог, как министр, строго следовать ему. Он ограничивался самым необходимым, но уже и это заняло бы все время другого человека. Так как Рансдаль только два раза в неделю имел связь с внешним миром через фиорд, то принц завел собственную связь с береговой станцией, мимо которой ежедневно проходили большие пароходы, и получаемая почта немедленно отправлялась в Альфгейм через горы на лошадях. Гоэнфельс, просматривавший полученные сегодня бумаги, с удивлением поднял глаза на вошедшего и спросил:
— Уже вернулись? Почему так скоро?
— К сожалению, мне пришлось остаться без прогулки, — ответил принц. — Извините, что я помешал вам, барон, я не знал что вы уже за работой.
— Дело подождет, — сказал министр, отодвигая бумаги. По тону и физиономии принца он догадался, что не все в порядке. — А где Сильвия?
— Ушла… час тому назад.
— Одна? Но ведь я запретил ей!
— И она подчинилась вашему приказанию; она взяла с собой одного из моих егерей, Рольфа, знающего каждую тропинку в лесу, так что всякая возможность опасности исключена.
Гоэнфельс нахмурился; ему не понравилось, как дочь истолковала его запрещение.
— Что же случилось? — спросил он.
— Ничего особенного! Я был вынужден послать лакея извиниться перед баронессой и сказать, что не могу идти на прогулку из-за сильной нервной головной боли, которая нередко появляется у меня совершенно внезапно; в то же время я поручил передать, что считаю погоду не подходящей для прогулок и что благоразумнее остаться дома. В ответ на это баронесса велела Рольфу сопровождать ее, и, кажется, прогулка предполагается продолжительная; пожалуй, они пошли в Исдаль.
— Что за прихоть! В такую погоду! К тому же Сильвия знает, что вы хотели сами вести ее туда.
— Именно потому она и пошла. Баронесса только что сообщила мне, что мое общество мешает ей. Мой отказ пришелся, наверно, кстати. Очевидно, егерь ей не мешает.
В словах принца ясно звучала горечь. Его попытка разыграть из себя обиженного не удалась. Девушка отнеслась к ней с убийственным равнодушием. Министру была неприятна эта история, но он счел за лучшее не показывать этого.
— А вы просто взяли да и отстранились? — спросил он. — Этим вы многого не добьетесь. Вы должны были настоять на том, чтобы провожать ее, как я приказал ей.
— Неужели я должен был навязывать свое общество? Вы уж чересчур многого требуете от меня, барон!
— Как вы можете так серьезно относиться к таким пустякам? К Сильвии вообще в некоторых случаях не следует относиться серьезно, у нее до сих пор бывают иногда капризы и фантазии, как у ребенка. Вам придется еще до известной степени воспитывать ее. Вы возразите мне, что это дело отца. Совершенно верно, но наши отношения сложились так из-за некоторых обстоятельств. Сильвия была тяжело больна в детстве, а если постоянно дрожать за своего единственного ребенка, когда любое волнение или слезы представляют опасность для жизни слабого маленького существа, то не могло быть и речи о воспитании, ее только щадили и оберегали.
— А потом вы стали министром, — заметил Зассенбург. Конечно, у вас немного оставалось времени для семьи.
— Да, тут уже приходится напрягать все свои силы для исполнения ответственной обязанности, взятой на себя. Когда выдавался редкий свободный час и Сильвия, ласкаясь, прижималась ко мне, то я не читал нравоучений, а просто принимал ее в объятия, чтобы отвести душу и немножко отдохнуть от бремени работы. Я знаю, что тут много было упущений, но я не мог ничего сделать и должен передать дело в руки будущего мужа. Ему предстоит далеко нелегкая задача.
