норвежцами у нас прекраснейшие отношения; мы ежегодно проводим здесь несколько месяцев и всегда встречаем дружелюбный прием. Но с того дня, как на яхту попал Торвик, началась война. Он с оскорблениями отклонял всякую предупредительность с нашей стороны и таким тоном разговаривал с экипажем, будто он на «Орле» хозяин. Это, разумеется, раздражало людей и, наконец, перешло в настоящую ненависть. Такие истории обычно заканчиваются стихийными взрывами; это и случилось вчера.
Бернгард слушал с возрастающей тревогой; он хорошо знал своего товарища юности и его грубость.
— Что же говорит Гаральд? — быстро спросил он. — Конечно, вы поговорили с ним?
— Да, но он не отвечает на вопросы. В чем было дело — я сам толком не знаю. Наша команда устроила себе вчера праздник; вероятно, матросы были уже не совсем трезвы, а штурман, по-видимому, язвил по этому поводу. Когда я пришел, он уже лежал на полу, а все навалились на него; нож у него отняли, но он все еще защищался кулаками. Понадобился весь мой авторитет, чтобы навести порядок.
— Господи Боже!.. Они били его?
— Конечно, били: у него на лице остались следы побоев; впрочем, и у других тоже; он отбивался яростно, как затравленный медведь, пока они не одолели его.
— И он все-таки остался на яхте?
— Разумеется! Как же он мог покинуть свой пост? Но его отношения с экипажем будут теперь более чем натянуты.
Бернгард молчал; он знал, что эти отношения должны стать совершенно невозможными: Гаральд Торвик не тот человек, что забудет такой позор.
— К счастью, господа находились уже в своих каютах, продолжал капитан. — Они или ничего не слышали, или приняли шум за веселье разгулявшейся команды. Потасовка длилась всего несколько минут, но я не могу скрыть ее от принца. К сожалению, он принимает подобные происшествия слишком близко к сердцу, и я испорчу ему всю поездку.
— Я поговорю с Торвиком, — сказал Бернгард помолчав. — Должно быть, он ответит мне… Где он?
— В своей каюте. Я буду очень рад, если вы вмешаетесь. Признаться, этот человек мне антипатичен.
Молодой человек минуту спустя уже входил к Гаральду. Тот стоял у окна своей каюты и неподвижно смотрел на воду. На лбу у него была повязка, а на лице — ссадины и синяки. Услышав, что дверь открылась, он медленно обернулся, но не удивился, увидев Бернгарда; тот торопливо спросил, подходя к нему:
— Гаральд, что случилось?
— Ты, конечно, уже знаешь, — холодно ответил Торвик, — иначе бы не пришел.
— Нет, пришел бы; я сказал капитану, что хочу пройти к тебе, и тогда только узнал от него, что произошло. Ты схватился за нож? Ты с ума сошел?
— И ты с тем же! — сердито крикнул Гаральд. — Тебе-то что до этого? Это мое дело!
— Но тебе придется отвечать за это! Ты знаешь морские законы; если капитан донесет о случившемся…
— Побоится донести! — перебил его Торвик. — Он безбожно боится сказать что-нибудь неприятное своему принцу. Пусть на яхте хоть убивают человека, лишь бы этим не побеспокоили его светлости.
— Кажется, до этого уже почти и дошло, — с резким упреком сказал Бернгард. — Ты довел людей до предела, они набросились на тебя.
— Именно так! — Гаральд коротко и горько усмехнулся. — Как спущенная свора собак! Но и им от меня досталось! Впрочем, к чему говорить об этом? История закончена.
— Для тебя не закончена; ведь я знаю тебя. Тебе нельзя оставаться на «Орле» после того, что случилось.
— Почему же нельзя? — спросил Торвик насмешливо, и в то же время его глаза метнули грозную молнию. — Ведь я штурман и должен исполнять свои обязанности, и я буду исполнять их, можешь быть в этом уверен.
— Вы стоите около города, — возразил Бернгард. — Может быть, удалось бы найти тебе замену. Оставь кого-нибудь вместо себя и уходи; капитан не станет тебя удерживать.
— Знаю! Он никогда не был моим другом и всегда оставался на стороне своих людей. Он вызволил меня вчера только потому, что боялся ответственности; но того, что он сказал мне вчера перед всем экипажем, я ему никогда не забуду.
Гаральд говорил совершенно спокойно, но в этом спокойствии было что-то зловещее. Его загорелое лицо было покрыто сероватой бледностью, а глаза под повязкой, закрывающий лоб, горели.
— Что ты собираешься делать?
— Я? Конечно, вести «Орел» обратно в Рансдаль; вот что я собираюсь делать.
— Хорошо; дай мне свою руку! — Бернгард протянул штурману руку, но ответного движения не последовало.
— Глупости! К чему это? Ты думаешь, я не знаю дороги, что ли? Впрочем, твои родственники будут эти дни на берегу.
— Я знаю. Почему ты не хочешь дать мне руку?
— Потому что терпеть не могу эти глупости, — пробормотал Торвик, но вдруг отошел к окну.
— Так ты остаешься на яхте?
— Разумеется, остаюсь. Когда ты едешь?
— Через час.
— Вот как? Счастливого пути!
— И вам того же. Еще одно слово, Гаральд! Берегись меня и… себя самого.
Последние слова Бернгард проговорил медленно и многозначительно; в них слышалась несомненная угроза; но Гаральд резко ответил:
— Отстань! Я не понимаю тебя.
Бернгард посмотрел на штурмана; тот повернулся к нему спиной, очевидно, твердо решив не продолжать разговора; тогда Гоэнфельс понял, что ничего больше не добьется, и, сказав «Прощай!», пошел к выходу.
Курт уже с нетерпением ожидал его на «Фрее»; теперь он только и думал, что о Дронтгейме.
— Ну, наконец-то ты! Не будем терять времени. Более благоприятного ветра нам не дождаться. В путь!
— Мы должны подождать еще час или два, — решительно заявил Бернгард. — Вообще, Курт, обстоятельства изменились, ты один поедешь на «Фрее» в Дронтгейм, я остаюсь.
— Остаешься? Здесь?
— Нет, на «Орле».
Курт посмотрел на него в крайнем недоумении.
— Бернгард, ты шутишь или…
— Я говорю как нельзя более серьезно; но здесь, на палубе, я не могу объяснить тебе это; пойдем вниз.
Действительно, палуба «Фреи» была теперь неподходящим местом для личных разговоров, потому что матросы бегали взад и вперед, готовясь к отплытию.
Почти полчаса сидели молодые люди в каюте, и по их лицам было видно, что они обсуждали очень серьезный вопрос; Бернгард подробно рассказал, что случилось; Курт выслушал внимательно, но недоверчиво покачал головой.
— Тебе померещилось! Дело, может быть, и плохо, но, в конце концов, поддерживать порядок на судне — обязанность капитана. Кроме того, ведь все уже прошло. Чего, собственно, ты боишься?
— Сам не знаю! — взволнованно ответил Бернгард. — Знаю только, что Гаральд не вынесет такого позора; обычно он не спускает даже оскорбительного слова, а тут матросы повалили и побили его; пусть он десять раз сам виноват во всем, но он отомстит им.
— Ты думаешь, он опять станет драться? В таком случае ему покажут, что такое дисциплина; капитан не станет церемониться, тем более что принц Зассенбург с твоими родными на берегу.
