Молодой монах обернулся и остановился, как вкопанный. Дыхание остановилось у него в груди, густая краска залила лицо. Он молча ответил на поклон и глухим, прерывающимся голосом произнес:
— Да, я с большим удовольствием хожу пешком!
— Не могу сказать этого про себя, — заметил Бернгард, — но ничего не поделаешь, здесь, в горах, нельзя рассчитывать на такие удобные шоссейные дороги, как на равнине.
Гюнтер медленно продвигался вверх, и отец Бенедикт невольно шел рядом с ним — было бы неловко отстать, раз его карета уехала далеко вперед. Люси не выпускала руки брата; она не вмешивалась в разговор и ни разу не взглянула на монаха.
Бернгарду не приходило в голову наблюдать за сестрой, он впился глазами в лицо отца Бенедикта и снова обратился к нему:
— Не знаю, ваше преподобие, помните ли вы меня, но мы виделись с вами у барона Бранкова. Правда, нас не представили друг другу.
— Я прекрасно знаю владельца Добры! — тихо ответил отец Бенедикт.
Гюнтер слегка поклонился.
— Вы тоже едете в К.? — спросил он.
— Нет, я еду в горы, в местечко Р.
— Так высоко? Вам предстоит тяжелая и далекая дорога. Вероятно, хотите навестить священника?
— Нет, я назначен помощником священника. Я проведу там несколько месяцев, по всей вероятности, всю зиму.
— Ну, это незавидное назначение, — с искренним участием заметил Бернгард. — Р. лежит в самой недоступной части гор. По-моему, настоящее геройство — решиться провести там всю зиму.
Губы молодой девушки вздрогнули, и невольный вздох облегчения вырвался из ее груди, когда она узнала об отъезде монаха.
Отец Бенедикт хотя и не видел Люси, но услышал вздох и понял его значение.
— Есть вещи, которые гораздо труднее перенести, чем снежные бури и трескучие морозы! — с глубокой горечью ответил он.
Гюнтер с удивлением взглянул на монаха.
— Простите, ваше преподобие, за нескромный вопрос, — живо спросил он. — Вы родились в Б.?
— Нет, я родом из южной Германии, — ответил отец Бенедикт с недоумением.
— Вот как? Значит, я ошибся. Меня ввело в заблуждение некоторое сходство. Мне казалось, что я знал вашу мать.
— Вряд ли! Она умерла давно, когда я был еще ребенком, в одном из имений графа Ранека; там же умер и мой отец.
— Да, я ошибся. Простите за неуместный вопрос!
— Пожалуйста!
«Следовательно, он ничего не знает, — подумал Бернгард, — его оставили в полном неведении».
Все трое молча продолжали свой путь. Можно было подумать, что отец Бенедикт жалел, что вступил в разговор с Гюнтером. Но вот перед ними показалась вершина горы, где ожидали оба экипажа. Двинувшись вниз, кучер Бернгарда хотел затормозить, но сделал это так неловко, что цепь тормоза попала между колес и разорвалась. Гюнтер заметил это и нахмурил брови.
— Иосиф сегодня опять — олицетворенная неловкость, — проворчал он, — нужно самому пойти и поправить дело, не то мы полетим с горы сломя голову.
С этими словами Бернгард побежал вперед, оставив вдвоем сестру и монаха.
Люси продолжала стоять на том же месте, где брат выпустил ее руку. Отец Бенедикт сделал движение, чтобы последовать за Гюнтером, но, по-видимому, раздумал и остановился в замешательстве. Несколько секунд длилось тягостное молчание.
— Вы далеко уезжаете, — проговорила наконец девушка, для которой молчание становилось невыносимым.
— Достаточно далеко для вашего спокойствия, — сказал монах, поднимая голову. — Вы, конечно, боитесь, что непрошеный советчик снова станет вам поперек дороги? Будьте уверены, что во второй раз этого не случится, довольно было и одного раза.
— Я ничего подобного не думаю! — возразила Люси, опуская глаза.
— Нет? Почему же вы так облегченно вздохнули, когда узнали о моем отъезде?
Молодая девушка покраснела. Она, несомненно, почувствовала облегчение, узнав, что не будет больше встречать мрачного монаха. Он подавлял ее, и она не могла освободиться от его влияния даже тогда, когда его не было рядом. Невольно ее мысли постоянно возвращались к отцу Бенедикту, хотя она всеми силами старалась не думать о нем. Теперь, когда он уедет, она надеялась, что избавится от этого наваждения.
— Откуда вы знаете, что я вздохнула? — запальчиво ответила Люси. — Вы даже ни разу не взглянули на меня.
Отец Бенедикт и теперь не посмотрел на нее, а сдавленным голосом, то краснея, то бледнея, проговорил:
— Мне незачем видеть вас, я и так знаю, что вы меня боитесь и ненавидите.
Монах сказал то же самое, что недавно слышал в лесу по своему адресу от Люси; тогда он промолчал в ответ на ее слова, теперь девушка поступила так же.
— Видите, хорошо, что я уезжаю, — добавил он, тщетно ожидая возражения Люси. — Прощайте!
Глубокая грусть в голосе отца Бенедикта отозвалась в сердце молодой девушки; она невольно сделала движение, чтобы остановить монаха, ее ясные глаза тревожно взглянули на него, и так велика была сила этих глаз, что он остановился, и постепенно лицо его приняло мягкое, кроткое выражение.
— Я огорчил вас? — спросил он. — Простите!.. Мы не должны расстаться врагами. Я долго-долго не вернусь обратно, а, может быть, и никогда. Будьте счастливы!
Теперь его голос прозвучал иначе, чем несколько минут назад, в нем, кроме грусти, чувствовалась невыразимая нежность, а в темных глазах промелькнуло то загадочное выражение, которое особенно сильно задевало Люси.
Каждая встреча с отцом Бенедиктом заставляла почему-то страдать молодую девушку. Тоска разлуки, разрывавшая грудь монаха, нашла отклик и в сердце Люси; она не знала, отчего ей так больно, но боль была настолько сильна, что она еле сдерживала слезы.
Гюнтер починил тормоз и, подняв голову, удивился, что видит перед собой отца Бенедикта одного, без сестры. Монах молча поклонился ему и поспешно сел в карету. Когда его экипаж отъехал уже довольно далеко, показалась наконец и Люси.
— Ну, нельзя сказать, чтобы отец Бенедикт был особенно вежлив в отношении женщин! — сказал Гюнтер, усаживая сестру в коляску. — Он мог подождать тебя, а не бежать вперед.
— Мне его вежливость не нужна, — ответила Люси.
— Верю тебе, дитя мое. Его внешность малопривлекательна для женщин, да этого для монаха и не требуется.
Люси промолчала; она была довольна, что все внимание брата было поглощено тормозом, который внушал ему опасение. Между тем сама она нисколько не заботилась о том, что произойдет, если тормоз снова порвется: ей все было безразлично, жизнь вдруг потеряла для нее всякую прелесть.
А в это время отец Бенедикт медленно ехал в противоположную сторону, в горы. Он высунул голову в открытое окно кареты и вдыхал холодный горный воздух. В последний раз боролся он с чарами молодой девушки, в последний раз вел жестокую борьбу со своим сердцем.
Все ближе надвигались темные горы с холодными снежными вершинами. Они станут непреодолимой преградой между монахом и соблазном в виде легкой девичьей фигурки и больших синих глаз… Отец Бенедикт считал себя победителем, он думал, что борьба окончена, что там, за снежными вершинами, он навсегда освободится от того, что заставляло его так страдать все последнее время. Увы, он не знал власти истинной любви, не ведал, что перед ней бессильны и люди, и время, и расстояние. Преодолевая все препятствия, она несет горячее человеческое сердце или к огромному счастью, или к полной гибели.
