— Кроме вас! — добавила гувернантка. — Не родился еще на свете человек, который мог бы забрать в руки вас.
— Вы так думаете? — спокойно спросил Бернгард.
— Да, я так думаю, — ответила мадемуазель, раздраженная спокойствием своего собеседника. — Позволю себе заметить, что в десять раз легче справиться с живым характером Люси, чем с вашим возмутительным равнодушием. Несмотря на ваше снисходительно-рассудительное обращение, вся Добра трепещет перед вами.
— Кроме вас? — повторил Гюнтер слова гувернантки.
— Ну, я никогда ни перед кем не трепетала, — возразила та, гордо подняв голову, — а перед вами…
— В особенности! — снова закончил Бернгард. — Пожалуйста, не трудитесь продолжать. Я читаю по вашим глазам то, что вы хотите сказать.
Гувернантка сердито отвернулась.
— Ведь я предупреждала вас, что не стоит приглашать меня в Добру, — резко заметила она, — я знала, что и здесь мы будем ссориться, как ссорились у нас на родине, когда вы приходили из дома лесничего в дом священника.
— Да, верно, вы никогда не хотели жить со мной в мире, — спокойно сказал Бернгард, рисуя тросточкой фигуры на песке.
— Извините, пожалуйста, вы сами всегда нападали на меня, мне приходилось только защищаться от ваших нападок!
— Вы так считаете? Ну, что ж…
И Гюнтер повернул к дому, сопровождаемый молчаливо идущей рядом мадемуазель Рейх.
Глава 4
В роскошном особняке барона Бранкова собирались сливки местного общества.
В большом, залитом светом зале хозяева только что приветствовали его высокопреподобие отца настоятеля монастыря. Появление высокого красивого прелата, вошедшего в сопровождении молодого монаха в длинном черном одеянии, вызвало всеобщее оживление. Многие из собравшихся, впрочем, хорошо знали не только настоятеля, но и этого бледного молодого человека с необычайно выразительными черными глазами — отца Бенедикта.
Общество продолжало что-то обсуждать, с нескрываемым любопытством посматривая на входную дверь.
Вслед за братом появился граф Ранек со своей супругой, а за ними важно выступал молодой граф Оттфрид. Приезд графа Ранека тоже вызвал волнение среди публики, но ожидание с его приездом не только не уменьшилось, а даже как будто стало еще более напряженным. Ранек поздоровался с братом, поговорил с хозяйкой дома и отошел к группе самых именитых гостей. Молодого Оттфрида Ранека окружили его товарищи, засыпая вопросами о столичной жизни. Графиня заняла почетное место среди дам и, обмахиваясь веером, молча предоставила им любоваться ее богатым туалетом. Полагая, что оказала всем великую честь своим приездом, она не желала утруждать себя разговором.
— Скажите, милейший барон, что сегодня происходит с вашими гостями? — спросил граф Ранек старший, останавливая проходившего мимо хозяина. — Все как будто ждут чего-то. Кто-нибудь должен приехать или вы нам готовите какой-нибудь сюрприз?
— И то, и другое, вероятно! — с несколько натянутой улыбкой отвечал барон. — Однако этот Гюнтер хочет разыграть из себя важную особу, заставляя нас ждать.
Граф внезапно вскочил со стула, точно его ударили.
— Кто, кто? — нетерпеливо спросил он.
— Наш сосед из Добры. Вы ведь знаете, что я пригласил его сюда?
Граф Ранек отступил на несколько шагов и смерил хозяина с головы до ног негодующим взглядом. Светское, любезное выражение его лица сменилось холодно-величавым, и он сухо произнес:
— Нужно сознаться, барон, вы слишком многого требуете от своих гостей.
— Господи, да разве вы этого не знали? — удивленно воскликнул Бранков. — Я пригласил Гюнтера по особенному желанию высокочтимого господина прелата.
— Моего брата? — недоверчиво переспросил Ранек.
— Именно! По собственной инициативе я никогда не сделал бы ничего подобного, — ответил барон. — Прелату так хотелось видеть Гюнтера, что он согласился приехать ко мне лишь при условии, что я приглашу нашего нового соседа. Признаюсь, мне это было очень неприятно, но я не мог не выполнить желания отца настоятеля.
Граф стоял неподвижно, словно мраморное изваяние. Барона Бранкова отозвали куда-то. Тогда Ранек, не скрывая своего негодования, направился к брату, чтобы потребовать объяснения его странного поступка.
— Ты знаешь, что здесь ждут приезда Гюнтера из Добры? — резко спросил он.
— Конечно! — невозмутимо ответил прелат.
— Бранков уверяет, что приглашение было послано по твоему желанию, неужели это правда?
— Да, правда!
— Ну, тогда я совершенно отказываюсь понимать тебя! — со сдержанным гневом воскликнул граф и топнул ногой, так что его шпоры зазвенели.
Прелат слегка пожал плечами и обычным спокойным тоном проговорил:
— Ты знаешь, что у меня есть причины познакомиться с этим человеком. Я должен был увидеть его, чтобы получить представление о нем и о том, на что он способен. Свидание с ним, как ты понимаешь, невозможно ни у меня в доме, ни у него. Вот я и избрал нейтральную почву — дом барона Бранкова.
— Ты, как всегда, все объясняешь высшими соображениями, — с горечью заметил граф, — забывая лишь одно — что этим приглашением мы открываем Гюнтеру дорогу в наш круг, который до сих пор был недоступен для него. Ты подаешь очень опасный пример и, несомненно, вызовешь всеобщее недовольство.
— Ты так думаешь? — с насмешливой улыбкой произнес прелат, окидывая беглым взглядом собравшихся. — А я боюсь совершенно другого. Все сгорают от любопытства, ведь всем хотелось видеть богатого соседа, но никто не решался сделать первый шаг. Теперь все будут ссылаться на мой авторитет и в душе почувствуют ко мне благодарность за то, что я удовлетворил их любопытство и вывел из неловкого положения.
— Кому что нравится! — холодно возразил граф. — По крайней мере, ты понимаешь, что ни я, ни моя семья не можем знакомиться с подобным господином? Уж не взыщи, мы будем в стороне. Я терпеть не могу лиц, вторгающихся не в свой круг!
— И у тебя никогда не было симпатий вне твоего круга? — тихо, но насмешливо спросил прелат.
— Ты, брат… — весь вспыхнув, вскрикнул граф.
Но настоятель успокаивающим жестом остановил его.
— Тише, тише, Оттфрид, не забывай, что мы не одни, на нас смотрят. Мне не нравится твоя непоследовательность, поэтому я и напомнил тебе о прошлом. Между прочим, я привел Бенедикта. Ты еще не видел его?
Прелат знал, чем успокоить брата. Выражение лица графа сразу смягчилось, как только он увидел монаха, стоявшего в некотором отдалении.
В эту минуту к отцу и дяде подошел молодой граф.
— Ну, как тебе нравятся наши тихие горы после столичной жизни? — спросил прелат племянника.
На равнодушном лице Оттфрида выразилась скука; он как будто хотел сказать, что и там, и тут ему все одинаково надоело, но, зная, что дядя не любит, когда он разыгрывает роль пресыщенного жизнью, ответил лениво-усталым тоном:
