должны быть моей, даже глядя в лицо смерти. Что значит скучная, неинтересная долгая жизнь в сравнении с несколькими счастливыми неделями, в течение которых осуществится мечта всей жизни? Если в нашем распоряжении остался один год, то в течение этого года мы испытаем самое великое счастье. Я буду оберегать свой нежный цветок от малейшего ветра, буду лелеять его на своих руках все то время, какое ему суждено будет прожить. Скажите «да», Эвелина, согласитесь быть моей женой, и я буду счастливейшим человеком в мире.
Эвелина слушала точно во сне. Она никогда не думала, что Гельмар любит ее так страстно. Она сама доказывала себе, что это безумие, тем не менее, сознание, что она так горячо любима, действовало на нее как бы опьяняюще. Она никогда не знала ни любви, ни счастья. Ее молодость проходила лишь в тяжелых обязанностях, без нежной теплоты и ласки. Ее брак с больным и сравнительно старым человеком доставил ей лишь большие заботы и огорчения, а когда муж умер, и она могла вздохнуть свободно, явилась тяжелая болезнь, грозившая скорой смертью. Неужели же теперь, когда ей оставалось жить так недолго, она оттолкнет от себя любовь такого тонко понимающего человека с благородной, возвышенной душой?
Молодая женщина отклонила предложение поэта, но неуверенно, ее голос дрожал от волнения и сквозь туман слез, заволакивавший ее глаза, она видела умоляющий взгляд Гвидо, слышала его мягкий, чарующий голос. Она чувствовала, что не в состоянии будет долго сопротивляться его мольбам. Все еще колеблясь, она протянула руки, желая поднять Гельмара с колен. С ее губ уже готово было сорваться роковое «да», но вдруг к ее лбу прикоснулось что-то невыразимо легкое и слегка холодное, точно дуновение ветра, и на ее колени упала ветка цветов. Сильно распустившиеся цветы своей тяжестью сломали тонкий стебель, и ветка свалилась вниз. Эвелина вздрогнула. Эти синие цветы напомнили ей что-то, точно предостерегали ее от большого несчастья.
Гвидо протянул руку за цветком, собираясь произнести по этому поводу что-то поэтическое, но молодая женщина опередила его и, точно боясь, чтобы он не прикоснулся к цветку, поспешно прижала душистую ветку к своей груди.
– Нет, Гельмар, не говорите мне о любви, – решительно ответила она, – для меня нет возврата к жизни. Если вы в ослеплении страсти потеряли разум, то я должна быть рассудительной за нас двоих. Брак между нами невозможен.
– Не будьте так жестоки, Эвелина! – стал молить Гвидо, все еще стоя на коленях. – Видите, этот цветок милосерднее вас. Он тоже склонился к вашим коленям, чтобы просить вас за меня. Дайте мне его, как залог моего счастья!
Поэт снова протянул руку за цветком, но молодая женщина почти резко отстранила эту руку. Пелена сентиментальности и романтических грез, которыми ее искусно окутал влюбленный поэт, как-то сразу рассеялась, и Эвелина внезапно прозрела.
– Нет, нет, не будем больше говорить о любви! – холодно сказала она. – Союз, который вы предлагаете мне, заключается на всю жизнь, а передо мной уже нет больше жизни. Со временем вы будете благодарны мне за то, что я ответила на ваше предложение решительным отказом.
На лице Гвидо выразилось горькое разочарование.
– Вами вынесен мне смертный приговор! – трагически воскликнул он, медленно поднимаясь с пола.
Но и эти слова не произвели желаемого действия на молодую женщину.
– Вы осилите свое горе, – ласково, но совершенно равнодушно ответила она. – Такой человек как вы должен вращаться в обществе, жить полной жизнью, а не проводить все время у постели умирающей жены. Останемся друзьями, как были до сих пор, никакого другого чувства между нами не может быть.
Гвидо промолчал. Он был очень удивлен и чувствовал себя оскорбленным. Он был уверен в своей неотразимости, не сомневался ни одной минуты в полном успехе своего предложения, и вдруг такой отпор. В душе поэт решил не сдаваться так быстро, но в данный момент ему приходилось покориться своей участи, тем более что у дверей показался тайный советник Кронек, который еще издали, крикнул удивленным голосом:
– Подумайте, приехал доктор Эбергард. Я видел из окна, как он подъехал. Нет, мой Генри, действительно, маг и волшебник.
Эвелина поднялась с кушетки. Хотя ее и предупредили об обещании Эбергарда навестить ее, но она была уверена, что он не приедет.
– Генри все-таки заставил Эбергарда приехать, – с торжествующим видом воскликнула Кетти, вбегая в комнату. – Он здесь вместе со своим ассистентом. Ты только, мамочка, будь готова к его грубым выходкам. Вероятно, ввиду твоей болезни он будет с тобой осторожнее, но его медвежья натура может все-таки сказаться.
Генрих встретил желанного, но вместе с тем страшного гостя в саду и провел его в гостиную. Слегка поклонившись больной, он не обратил никакого внимания ни на кого из присутствующих и сейчас же задал будущей пациентке ряд вопросов по поводу ее болезни. Через несколько минут он обвел взором комнату и громко приказал:
– Уходите, господа, отсюда! Жильберт, оставайтесь здесь; девочка тоже может остаться!
Кетти густо покраснела от нанесенной ей обиды. «Девочка!» Как это чудовище смело так назвать ее! К счастью, ее глаза встретились с глазами доктора Жильберта, и в его взгляде она прочла такое сочувствие, что мигом успокоилась. Она ограничилась лишь молчаливым презрением и, подойдя к мачехе, решила храбро защищать ее от грубости Эбергарда.
Мужчины вышли в соседнюю комнату. Тайный советник и Гельмар стали прогуливаться взад и вперед, тихо разговаривая, а Генрих подошел к окну и начал читать листок почтовой бумаги, который он только что поднял с пола гостиной.
«Ах, опять воспевается увядшая роза! – с насмешливой улыбкой подумал он. – А солнечный луч, конечно, – сам Гвидо Гельмар, великий поэт. Боже, как трогательно! Целые потоки слез! Если бы Эвелина не была больна, она, наверно, не устояла бы перед этим воплем души!»
– Что ты читаешь? – спросил Гвидо, подходя к окну (бедняга и не подозревал, что его лучшее стихотворение Генрих насмешливо назвал «воплем души»).
– Одно из твоих произведений; оно, конечно, предназначалось Эвелине Рефельд! – ответил Генрих, передавая поэту листок бумаги.
– Да, предназначалось ей и только ей одной! – сердито подтвердил Гельмар. – Я нахожу дерзким с твоей стороны взять у нее со стола эти стихи и читать их без ее и моего разрешения.
– Я взял их не со стола, а с пола, они валялись на ковре. Весьма возможно, что прозаические ноги Эбергарда ступали по ним.
Гвидо закусил губы от бессильного бешенства и положил свое произведение в карман сюртука.
В эту минуту в комнату вбежала Кетти и, заливаясь слезами, упала в кресло.
– О, Генри, что мы наделали! – сквозь рыдания проговорила она. – Как жаль, что ты заставил Эбергарда прийти сюда! Бедная мама корчится в истерическом припадке, а это чудовище злорадствует.
– Что случилось? Что случилось? – спросили в один голос старый Кронек и Гельмар.
– Он обращается с мамочкой, как дикий зверь, как вандал! – продолжая плакать, ответила девушка. – Прежде всего, он сорвал занавеси и открыл окна, хотя мама и предупредила его, что не выносит яркого света и свежего воздуха. Когда она заплакала от страха и волнения, а я – от жалости к ней, он закричал на нас, как полоумный. Он заявил, что пришел сюда не для того, чтобы видеть нашу глупость и утонуть в потоках слез, а затем прогнал меня из гостиной. Теперь бедная мамочка одна в его руках. Если бы не доктор Жильберт, к которому я чувствую неограниченное доверие, я могла бы ожидать, что чудовище уморит ее!
– Все это можно было предвидеть, – заметил Гвидо, обрадовавшись случаю выразить свое недовольство. – Я с самого начала был против приглашения доктора Эбергарда. Ведь всем известно, что вследствие своего невозможного характера он вынужден был отказаться от практики и чтения лекций. Как же можно доверить подобному человеку такое хрупкое и нежное существо как наша больная? Генри не послушался моего совета, и вот результат его обычного легкомыслия!
– Я тоже, убедившись в его непомерной грубости, был против того, чтобы позвали его, – вмешался в разговор тайный советник. – Да, Генри, ты слишком поторопился; это было очень неосторожно с твоей стороны!
Генрих равнодушно слушал упреки присутствовавших, обращенные к нему, вместо благодарности за
