Высок был погребальный костер отца моего Сигурда-ярла, Грозы Берегов, и любимый драккар его, «Змееглав», повез героя в дальний путь. Жарко пылали дрова и в пламени извивались связанные рабы, служившие отцу при жизни вернее других. Достойные, они заслужили право сопровождать ярла, чтобы прислуживать ему и там, в высоком чертоге Валгаллы, где у стен, украшенных золотым узором, ждут викинга, ломясь от яств, длинные столы. Я, Хохи, валландская кровь, поднес факел к бревнам, обильно политым смолой и китовым салом, ибо это – право любимого сына, в праве же моем никто усомниться не мог: ведь не другому из сыновей отдал меч-Ворон отец, готовясь уйти в чертог героев. И долго пылал костер; когда же истлели последние головни, собрали мы втроем – я, Эльдъяур и Локи – пепел, отделив его от угольев, и бросили в море, чтобы слился благородный прах со слезой волны.
А люди фиорда, выбив днища бочек, пили пиво, черпая резными ковшами и мешая ветру рыдать, пели песни недавних дней, вспоминая по обычаю славу Сигурда-ярла. Говорили иные: «Громом гнева был Сигурд для Эйре, зеленого острова. Я ходил с ним там и хороша была добыча», прочие же подтверждали: «Хороша!»; вновь пили и вновь говорили, в утеху душе отца: «Мы ходили с ним на саксов; страшен был саксам Гроза Берегов!». И полыхали костры вокруг бочек, трещали поленья, прыгали искры – это душа Сигурда-ярла пировала вместе с людьми фиорда, радуясь хорошим словам.
Хокон же Седой, скальд, тихо сидел у огня, не теша себя ни пивом, ни сушеной рыбой. Лучшие слова ловил он и укладывал, шевеля губами, в ларец кенингов: ведь должно родиться новой саге, саге о Сигурде Грозе Берегов, и в этом долг побратима-песнопевца.
Рекой лилось пиво, падали с ног прислужники, тщась угодить пирующим, и не утихала жажда в утробах, ибо много пива нужно викингу, провожающему своего ярла туда, где встреча неизбежна. И сказал некто, чье лицо не заметил я в пляске искр: «Страхом сердец был Сигурд-ярл для жителей Валланда. Ходил я с ним в те края и видел, как покорялись они ему!». И засмеялся сидевший рядом: «Хей-я! Все видели: каждую ночь покорялся Валланд Сигурду-ярлу!» И смеялись люди фиорда, глядя в мою сторону, ибо мне упреком было сказанное; я же молчал. Ведь тот, кто насмехался, был Хальфдан Голая Грудь, берсерк, свей родом, вместе с Ингрид пришедший в Гьюки-фиорд. У порога покоев Ингрид спал Хальфдан и сыновей ее он учил держать меч; никому, крошке ярла, не уступал дорогу берсерк, прочие же не становились на его пути, зная, как легко ярость затмевает разум Голой Груди икон коротка дорога в чертоги Валгаллы тему, кто обратит на себя гнев безумца. Потому не услышал я злой шутки, но понял: не на моей стороне Хальфдан, но на стороне Эльдъяура и Локи; прочие же не скажут, кого хотят, боясь ярости Хальфдана. И верно: сидевшие рядом, отошли, сели у других костров и один остался я; только Бьярни, сын Хокона-скальда Седого, остался со мною, но Бьярни был другом моим со дней короткого роста и вместе со мной разорял птичьи гнезда, когда еще малы для вражды были мы с сыновьями Ингрид. Да, лишь Бьярни не ушел от меня, но что за поддержка юный скальд, когда против Чужой Утробы сказано слово берсерка?
Трижды по смерти Сигурда-ярла садились люди фиорда на берегу и пили пиво, поминая отца, на исходе же третьей ночи Хокон-скальд, прозванный Седым, запел сагу об ушедшем, рожденную в ларце песен его; восславил Хокон Сигурда Грозу Берегов, странника волн, ужас саксов и англов беду, сокрушителя зеленого Эйре, и блестели кенинги в ночи, как сталь секир, взметнувшаяся к солнцу, как золотой узор палат Валгаллы; сияли они на радость Сигурду и говорил отец тем, кто пировал с ним в обители Одина: «Слышите ли? Жива в Гьюки-фиорде память обо мне!» И, выслушав сагу о Грозе Берегов, разошлись люди фиорда, ибо теперь ушедший получил положенное и пришло время живым думать о живых. Тинг созывали назавтра старейшие и, собравшись, должны были решить люди фиорда: кого назвать ярлом-владетелем?
Утром, когда поднял Отец Асов свой щит, сделав серое зеленым, сошлись люди на лугу за гордом; не малый тинг, круг старейших, но большой алль-тинг[9] созывали мудрые, и, ударяя в натянутую кожу быка, звали всех мужей Гьюки-фиорда: ведь всего раз за жизнь поколения собирается алль-тинг, где каждому дано право говорить, что думает, не страшась мести или злобы. Собрались мужи: молодые и старцы, викинги и немногие бонды,[10] что жили близ горда и, в море не уходя, брали добычу со вспаханной земли: сегодня и им позволялось говорить. Лишь женщин и детей не допускал обычай; только Ингрид явилась по праву жены и дочери ярлов, матери сыновей Сигурда, а также потому, что этого захотел Хальфдан Голая Грудь, молочный брат ее; он привел свейку за руку и среди мужей не нашлось желающего оспорить.
Сказали старейшие: «Вот, покинул нас Сигурд Гроза Берегов, славный владетель. Скажет ли кто, что плохо было нам с ним?». И не нашлось таких. «Назовем же нового ярла, – сказали мудрые, – ведь трех сыновей оставил Сигурд, ярл же может быть один; иным – простыми викингами быть, с местом на руме и долей добычи по общему праву». И сказал Хальфдан Голая Грудь, берсерк: «Эльдъяурярл!» Промолчали люди; ведь каждому ясно было, что ярлом названный станет глядеть сын свейки глазами матери и говорить ее языком; женщине же подчиниться для мужей позорно. Тогда посмотрели люди фиорда на меня и впервые не видел я насмешки в глазах, но никто не назвал моего имени, потому что Хальфдан, подбоченясь, стоял в кругу и глядел, запоминая. И вновь сказал Голая Грудь: «Эльдьяурярл!», озираясь но сторонам: кто возразит? Снова промолчали люди. В третий раз открыл рот берсерк, чтобы по закону Одина утвердить владетеля, но помешал ему Хокон-скальд, подняв руку в знак желания говорить. Сказал Хокон: «Хорош Эльдъяур, не спорит никто. Но можем ли забыть: меч-Ворон у Хохи на ремне!» И растерялся берсерк. Слово скальда – слово асов, ибо убийце скальда закрыт путь в чертоги Валгаллы, а что страшнее для викинга?
И заговорили люди фиорда, когда умолк Хальфдан; день спорили они и разошлись, не сговорившись, и следующий день спорили, и вновь разошлись, на третье же утро решили: «Пусть в поход пойдут сыновья Сигурда: первым – Эльдъяур, старший; вторым – Хохи; третьим же Локи пойдет. Чья добыча больше будет – тот ярл». И было справедливо. Но сказал Локи, наученный матерью: «Эльдъяур-брат, что мне с тобою делать? Ты ярл. Вместе пойдем. Мою добычу тебе отдам». И смеялся Хальфдан Голая Грудь: ведь два драккара больше одного и гребцов на них больше; за двоих привезет добычи сын Ингрид, мне же не сравниться с ним. Но не нарушил Локи закон и решение тинга подобное не возбраняло. Потому остался я ждать возвращения сыновей свейки, они же, снарядив две ладьи, ушли по пенной тропе на север, к Скаль-фиорду, владетель коего, по слухам, стал охоч до пива и не думал о незванных гостях; глупец! – ведь золотом, добытым предками его, был известен Скаль-фиорд.
И долго не возвращались братья. К исходу же первой луны пришел по суше на ногах, стертых до крови, один из ушедших с ними, Глум, и, дойдя до ворот горда, упал. Внесенный в палаты, долго пил пиво Глум, а выпив – спал. Когда же проснулся, рассказал, что не вернутся братья мои Эльдъяур и Локи, и те не вернутся, кто пошел с ними, ибо взяли их асы в чертог Валгаллы. Странное говорил Глум. Так говорил: «Плыли мы вдоль берега уже три дня, правя на Скаль-фиорд; к исходу же третьего, уже во мраке, сверкнуло впереди. Дверь была перед нами, блестела она и сияла, и вокруг была ночь, за дверью же открытой – день, и близок был берег; на берегу, видел я, стояли ансы[11] в странных одеждах, а дальше высился чертог. Горд Валгаллы то был, и золотом сияли стены его. И сказал Эльдъяур: правь к берегу, кормчий. Меня же взял страх, сердце заморозив, и прыгнул я в воду, когда приблизилась Эльдъяура ладья к кровавому порогу, за которым был день; прыгнул в воду во тьме и поплыл к берегу, где чернела ночь. И видел я, как вошли ладьи в день и закрылась дверь, и только ночь окружила меня…»
Никто не усомнился в правде рассказа: ведь сознался Глум, что из страха покинул рум и весло, лгать же так на себя викинг не станет. Словно птица у разоренного гнезда, крикнула Ингрид, дослушав трусливого, и, крикнув, упала наземь без чувств. Хальфдан же берсерк стоял в растерянности, не ведая, чем помочь, ибо далеки боги и не страшен асам благородный гнев.
Молчали люди фиорда, и понял я: вот пришел мой час, иного не будет; решится ныне – быть ярлом мне или навеки идти гребцом. Ведь долг викинга встать за брата, пускай даже сами асы обидчики; забывший же обиду презрен. К богам пойдя, братьев вызволив – над кем не вознесусь? И сказал я: «Хочу идти искать братьев. Наши обиды пусты, если кровь Сигурда в беде!» Ответил Хокон-скальд: «Правду сказал ты, Хохи. Иди. Сына посылаю с тобой, Бьярни, радость седин». И сказал берсерк Хальфдан Голая Грудь, свей: «Хохи-викинг, Сигурдов сын ты – воистину. Сам с тобой пойду. Чужой же Утробой впредь никому называть тебя не позволю!» Ингрид же, дочь Гордого Улофа, очнувшись, сказала так: «Вернись с удачей, сын…»
И отплыл я, взяв отцовский драккар; лучших из людей взяв, отплыл на север. Спокоен лежал путь воды, и когда угас третий день, открылась пред носом друга парусов круглая дверь.
День был за нею, и сияла она, окаймленная багрянцем. И направил я драккар, заложив руль направо, из
