в лес с такой прытью, что бурлак и смигнуть не успел, как она скрылась в чащобе. Он, как был в одном сапоге и без шапки, кинулся за ней и – пропал. Спустя время вернулся и – вернулся один.
– Ну, – потешались товарищи, – к осени пойдет твой косматый сынок по лесам, по болотам чертей полошить.
И до того был нелюдим Мамыка, а тут и вовсе задичал, – задавила удалого чугунная тоска.
Ночью
река дрогнула
тронулась...
Разбуженные треском и шорохом плывущих льдов, гулебщики вылезали из прокопченных логовищ и, тараща в темень глаза, размашисто крестились.
– Ого-го-го!.. Пошла матушка!
– Пошла!
– Час добрый!
– Гуляй, голюшки! Гуляй, гуленьки!
– Запевай, братцы, артельную!
Во всю-то ночь мы темную,
Непроглядную, долгую
ухнем,
грянем!..
Нам гусак кричит: «Давай!»
Мы даем, сильно гребем
да-а-ы,
ухнем!..
На берегу костры и говор, песня, звонкий перестук топоров, смрад кипящей смолы. Кто из лыка веревки вьет, кто дубовые гвозди строгает.
Разметала Кама льды, хлыном Кама хлынула: тут остров слизнет, там – двинет плечом – берег сорвет.
И Волга, играя и звеня под солнцем льдиною как щитом, всей силой своей устремилась в дальний поход.
На дереве начал лист разметываться; птица суетливо завивала гнездо; подобны облакам,
