Книга об отце (Нансен и мир)

слова, брошенные на ветер? А Лига наций? Неужели и она не чувствует своей ответственности?»— говорил Нансен.

В 1924 году Нансен получил от Совета Лиги наций поручение заняться армянскими беженцами. Сперва он отказался, поскольку не видел возможности оказать сколько-нибудь эффективную по­мощь. Но когда Совет вторично обратился к нему с предложением предпринять что-то совместно с Международным бюро труда, он все же поехал в русскую Армению во главе комиссии экспертов, чтобы выяснить, может ли страна принять еще некоторое количе­ство беженцев. Представители советской власти в Ереване согла­ шались допустить комиссию при условии, что ее работа будет про­ходить при участии комитета, назначенного армянским правитель­ством. Нансен этому только обрадовался. Армянские сотрудники были очень дельными людьми и своим знанием страны и народа значительно облегчили работу комиссии. Маршрут поездки прохо­дил из Батуми через Тифлис и затем в Ереван. Комиссия устано­вила, что по крайней мере 33 тысячи гектаров в этом районе можно использовать для сельского хозяйства и они смогут прокор­мить еще 25 тысяч человек. Для этого необходим был заем в мил­лион фунтов. Ценность возделанной земли во много раз превы­сила бы сумму займа. Армянское и русское правительства готовы были дать со своей стороны гарантии, а армянское правительство обязалось все налоги, получаемые с новоселов, отдавать на уплату займа.

Комиссия присутствовала при открытии оросительного канала. Здесь она увидела образец знаменитого армянского ирригацион­ного искусства. Все сооружение было очень внушительно, причем, по словам Нансена, обошлось на удивление дешево.

Повсюду комиссию принимали с необычайным гостеприим­ством — как правительство, так и народ. Перед отъездом комиссии город устроил в ее честь торжественные проводы, на которых при­сутствовали представители народа во главе с руководителем пра­вительства и его супругой. В начале программы в честь Нансена исполнили пьесу Грига для струнного квартета, а затем гости слу­шали армянскую народную музыку и сочинения армянских ком­позиторов. На банкете Нансена чествовали как «великого друга человечества из северной страны, чей образ во все времена будет сиять грядущим поколениям как пример человека, который так же мужественно вступил в поединок с вероломными правительствами Западной Европы, как некогда с арктическими льдами».

Нансен ни на минуту не мог забыть о том, какие кровавые ужасы совсем недавно пережили все эти люди. Он согласился со своим другом Кургеняном, который сказал: «Ведь правда же, народ, в душе которого звучит такая музыка, не может умереть?»

На следующий день поезд вез их по равнине:

«На юге высится Арарат, совершенно отчетливо видна его мо­гучая вершина. Огромный снежный купол сверкает в лучах заходя­щего солнца. Эта могучая гора первой бросилась нам в глаза, когда мы сюда приехали, она возвышается над всей страной. Сей­час, вечером, когда мы уезжаем, он снова встает перед нами.

На прощанье великан снял свою шапку из облаков. Перед нами проходят непрерывной вереницей образы прошлого этого народа, который испокон веков жил здесь же, в тех же долинах, под сенью Арарата и Алагёза. Сколько борьбы, нужды, неизбежных страда­ний, и так мало побед! Есть ли в целом свете другой народ, кото­рый бы столько же выстрадал — и не погиб?» (39)

Нансен был убежден, что единственное место, где этот народ найдет родину,— эта маленькая республика. Чтобы хоть как-то приступить к работе, он запросил у Лиги наций заем в 900 ты­сяч фунтов.

«Наконец-то армянский народ получил родину, и я хочу спро­сить членов этого собрания, считают ли они возможным найти для него какое-то другое прибежище? По-моему, я заранее знаю ответ. Поэтому я прошу собрание помочь мне реализовать эту единствен­ную возможность выполнить все обещания, которые давались армянскому народу в прошлом».

Большая часть правительств стран, состоявших в Лиге, дала свое согласие, и казалось, что на этот раз наконец-то обещания будут исполнены. Но в последний момент Уинстон Черчилль, кото­рый тогда был министром финансов, телеграфировал, что Велико­британия не может поддержать это предложение. Таким образом, он подставил ножку всему начинанию.

Нансен был глубоко опечален. Он пошел к своему другу Ро­берту Сесилу и излил перед ним всю горечь: «Your damned rotten government!»—«Well, all governments are rotten» [229] — ответил ему лорд Сесил.

Через несколько дней Нансен в одиночестве гулял на берегу Женевского озера. Тут он нечаянно встретил армянского предста­вителя в Лиге наций Аршака Сафрастяна. Оба были погружены в одни и те же мрачные мысли, и объясняться было не нужно.

«Кажется, правительства западных держав решили позабыть о договоре, заключенном с Арменией, и откажут в помощи бежен­цам,— сказал Нансен.— Когда-нибудь судьба им отплатит. А ваш народ возродится и завоюет свои исконные национальные права. Не сомневайтесь в этом».

В результате дебатов в Лиге наций была создана новая ко­миссия. Таким образом, дело могло тянуться еще много лет. Вер­нувшись из Армении, комиссия дала свое заключение, что план вполне реален, но вызывают сомнение возможности русского банка — сможет ли  он представить необходимое  обеспечение?

В 1926 году Нансен заставил Лигу наций вновь заняться ар­мянским вопросом. Теперь он испрашивал всего лишь 300 тысяч фунтов — чтобы дать переселенцам хотя бы небольшое пособие. Германское правительство, не бравшее на себя никаких обяза­тельств, предложило сумму в 50 тысяч фунтов; правительства Гре­ции, Люксембурга и Норвегии тоже пообещали небольшую по­мощь. Но великие державы по-прежнему выступали против этого предложения, и, таким образом, весь замысел рухнул. К чему же тогда были все комиссии, спрашивал возмущенный Нансен. Зачем было их создавать, если правительства вовсе не собирались что-либо предпринимать? И если даже самые малые требования ока­ зываются для них слишком большими?

Нансен не хотел сдаваться и отправился в Америку с чтением докладов. В этой долгой, напряженной поездке по Канаде и Сое­диненным Штатам его сопровождали жена и младшая дочь. Там Нансен защищал дело армян и Лиги наций. По счастью, в его распоряжение для этой поездки был предоставлен комфортабель­ный вагон принца Уэльского. Отец был, правда, ужасно огорчен, когда выяснилось, что столом его тоже обеспечил любезный хо­зяин. Вся поездка была для него испорчена, раз нельзя будет хо­ дить в вагон-ресторан. Вагон-ресторан всегда казался ему самым интересным местом в поезде, и он сразу же туда наведывался, как только поезд трогался с места. Теперь он с завистью заглядывал туда, где в тесноте, за маленькими столиками, сидели счастлив­чики и выбирали блюда и вина по ресторанному меню.

Но, пожалуй, все-таки путешествовать, как принц Уэльский, было спокойнее. А отдых был Нансену действительно необходим, потому что в каждом городе приходилось выступать с речами и бывать на банкетах. Особенно на Среднем Западе, где жили вы­ходцы из Норвегии; там его неизменно встречали огромные толпы народа. На вокзалах его приветствовали триумфальными арками из цветов, было много детей с норвежскими флажками, хоровые кружки распевали «Да, мы любим», у стариков и старух катились по щекам слезы. Трогательно было видеть, что корни всех этих людей по-прежнему в Норвегии, и отец отвечал на их приветствия словами, полными любви и благодарности.

Повсюду на его выступлениях залы бывали переполнены, те, кто не сумел попасть, стояли за дверями. Отца трогал этот сердеч­ный прием, и из благодарности он никогда не отказывался прийти на банкет, который устраивался в его честь. Лишь однажды он позволил себе забыть о приглашении. Имми после рассказывала, как нехорошо тогда получилось. У них оставался час времени до банкета, и отец пожелал пойти в кино. К несчастью, фильм оказался очень интересным, и отец ни за что не хотел уходить. Как ни старались Имми и Сигрун, все было напрасно. Они трогали его за руку, напоминали, что уже пора, но отец вел себя как маль­чишка: «Ну, еще пять минуток».

Опять они шептали: «Ведь люди тебя ждут».—«Пускай себе подождут».—«Но уже совсем пора». —«Ну, погодите немного, надо же посмотреть, чем все кончится».

Отец досидел в кино до самого конца. Довольно смущенный, даже не пытаясь оправдаться, пошел он на прием.

«Я думаю, что ему простили»,— сказала я сестре. «Ну что ты,— ответила Имми.— Все были страшно