— Возьми его, Леонтий, за масленщика. Парнишка добрый.
Черный пощупал мальчика крепкими клещами пальцев со всех сторон и сказал.
— Мальчонка ничего, крепкий. Худ больно только. Тощой.
— Отойдет… откормим.
— Как тебя звать?
— Максимом.
— Видишь, парень, какое дело: масленщика у нас такого же, как ты, убило. Дело у нас боевое. Не сробеешь?
— Нет.
— Ну, иди на пароход… Я сейчас приду.
Максим прошел на пароход по сходням и мимоходом прочел на обводе колесного кожуха название парохода: «Ермак».
Мимо Максима хлопотливо бежали с ношей на спине крючники, покрикивая встречным:
— Позволь! Позволь!
Максим, чтобы не мешать им, робко прижался к стенке и ждал. Скоро пришел Леонтий, крепко взял мальчика за плечо и, открыв дверь, подтолкнул его вперед. Перед Максимом открылась темная, горячая яма, где вздрагивали и плясали отсветы огня, сверкая на каких-то блестящих скалках. Вниз вела крутая железная лесенка с гладким стальным поручнем. Холодея от страха, Максим скатился вниз, на клетчатые железные плиты пола. Направо сквозь окошечко топки выплескивал языками белый огонь. В топке оглушительно ревело пламя. Налево быстро мелькало колесо, и через него бежал, щелкая сшивкой, погон. Это несколько успокоило ошеломленного Максима; что-то подобное он видел на помещичьей молотилке в степи. «Машина!» — подумал он.
У машины возился, что-то подтягивая большим ключом, тщедушный бритый человек. Хотя он стоял согнувшись, но Максим сразу понял, что человек этот высокого роста — остро согнутые в коленках ноги и длинные руки.
«Он вроде паука», — подумал мальчик.
Леонтий прокричал над ухом рабочего:
— Товарищ Алексей, я тебе нового масленщика привел.
Алексей поднял голову, взглянул мельком на Максима и опять стал что-то подвертывать и постукивать у машины… Потом он поднялся, тонкий и худой, недружелюбно оглядел мальчика и спросил Леонтия:
— Где это ты нашел такую рвань!
— На берегу.
— А что скажет товарищ командир?
— Что скажет? Нам без масленщика бежать[1] никак нельзя.
— Смотри сам, как знаешь.
Леонтий, склонясь к мальчику, сквозь рев огня закричал ему:
— Айда учиться!
Он подвел его в угол, где около железных кадок с крышками и кранами на большом противне, вроде тех, на каких пекут пироги, стояли железные чайники, банки и кувшины с длинными носами. Противень был залит темным маслом.
— Вот это мазут, — говорил Леонтий, перекрывая шум, — это олеонафт, а это ойльдаг, — указывал он на разные посудины.
Потом он подвел мальчика к сияющей стальными и медными скалками и скрепами машине и стал объяснять, как открывать, отвертывая или откидывая крышки, масленки и куда какое наливать смазочное масло.
У мальчика кружилась голова от шума, от натужного желания понять и не проронить непонятные названия и слова. От жары и волнения Максим обливался горячим потом, сердце стучало, грудь тяжко вздымалась, вдыхая густой и липкий, пахучий воздух машинного трюма. И вместе с тем Максим чувствовал, что привычный за последние недели утренний озноб отступает, сжимается, прячется где-то внутри, словно испуганный огнем, ревом топок и жарким дыханием нефтяных остатков…
Леонтий, которого Алексей назвал несколько раз «товарищ механик», исчез (кто-то его позвал наверх из люка). Рядом с Максимом ползает, цепляясь пауком, Алексей и учит его лазить по штангам и по мостам, заливать по горло нефтью масленки, накладывать в медные банки густое, ласковое на ощупь серое смазочное масло и ввертывать эти банки дном вверх в отверстия над валами.
Максим вздрогнул от громкого удара колокола. И Алексей встрепенулся и кинулся к двум белым, похожим на часы кругам с черными надписями. Снова ударил колокол, и стрелка на кругу дрогнула и остановилась на слове «Готово». Алексей дважды со звоном повернул рукоять у круга, стрелка, пробежав кругом и дрогнув, остановилась снова на слове «Готово».
Алексей стал у большого блестящего колеса и смотрел на круг. Стрелка с колокольным звоном прыгнула на слова «Вперед тихий». Алексей пронзительно свистнул и кивнул Максиму. Тот испуганно прижался к стене трюма и увидел, что Алексей ответил, прозвонив: «Вперед тихий».
Алексей повернул большое колесо, и скалки, валы и рычаги машины шевельнулись и пршили, качаясь и кружась, в мерное тихое движение. Прозвонило: «Стоп!»
Алексей ответил тем же словом. Потом на кругу стрелки указали сначала «Назад», а потом «Вперед до полного», и, по мере того как Алексей вращал колесо, машина, трепеща и играя отблесками, ускоряла ход. Рев топок усилился, и, повернув туда глаза, Максим увидел, что огонь горит уже в двух топках и туда, склоняясь к маленьким оконцам, заглядывает кто-то черный, корявый, похожий на головню от елового пня, в рваной, в лоскутьях рубахе; из-под нее смотрит коричневая от масла грудь; у человека трубка в зубах, он подкручивает какие-то вертушки, и все грознее ревет и выпыхивает, будто стараясь вырваться на свободу, бурное пламя. Алексей вытер руки комком пакли, кинул комок Максиму. Мальчик тоже вытер залитые маслом руки. Алексей улыбнулся ему недоброй улыбкой и спросил:
— Что? Сон видишь? Оглушило?
Мальчик и точно думал: во сне или наяву с ним творится? Ноги его подгибались. Алексей подвел его к связкам пакли, кинутым в угол трюма, и толкнул. Мальчик упал на мягкую постель навзничь, вытянулся и пусто смотрел вверх: кружится вал; мерно качаясь, посвистывая, выныривают скалки; щелкает ремень; гудят топки, от железной стенки трюма веет прохладой; слышно четкое шлепанье, словно сотня баб колотит на мостках белье вальками. «Это колесо», — подумал сквозь дрему Максим и утонул в сладком, истомном сне.
Мальчик спал долго. Сверху сошел механик, спросил Алексея, где «масленщик». Тот кивнул в угол. Леонтий постоял над мальчиком, разгладил на его лбу ладонью липкие от пота волосы, покачал головой и сказал:
— Сморился? Ничего, обвыкнет.
Максим проснулся от толчка в бок. Открыв глаза, он увидел, что над ним стоит Алексей. Он крикнул, снова ударив мальчика в бок носком сапога:
— Эй, товарищ Максимка, вставай! Вахта твоя кончилась.
Мальчик привстал и, не понимая, где он и что с ним, дико озирался…
— Вставай, нечего прохлаждаться! Айда чай пить…
Алексей больно схватил мальчика за волосы одной рукой, другой под мышку и, приподняв с постели, подтолкнул к крутой железной лесенке. Максим вскарабкался вверх. Алексей толкал его сзади. В лицо наверху пахнуло арбузной свежестью реки. В пролет, заставленный сквозной решеткой, Максим увидел, что мимо парохода бежит над яром курчавая, вихрастая грива тальника, оттуда повеяло терпкой горечью ивовой листвы, и сердце мальчика сладко и радостно захолонуло — он не чувствовал озноб трясовицы,[2] а только прохладу летнего вечера над рекой.
Алексей указал Максиму на рукоять насоса и сказал:
— Качай!
Максим качнул насос, и из широкого рыльца насоса полилась в горсти Алексея желтоватая вода. Натирая руки и лицо синим мылом, машинист размазывал и смывал грязь и копоть, утерся грубым холстом и, приказав Максиму: «Мойся!» — стал ему качать на руки воду из реки.
Потом Алексей дал мальчику жестяной чайник, велел налить из куба кипятку и нести «вон туда» — на нос.
На носу у «Ермака», средь багров, буйков, якорей и канатов, поставлены две пушки на колесах; прикрученные к бортам канатами, они смотрят в стороны. На свободном, пустом местечке пола Алексей поставил низенький, ниже стула, четырехугольный столик, покрыл газетой, положил нож рядом с краюхой черного хлеба, в точеной солонке — соль, две чашки с блюдцами и кусок сахара, большой и замызганный. Когда Максим принес кипяток, машинист кинул в него щепотку чаю и отколол мальчику сахару обухом ножика, держа кусок в ладони.
— Ну, товарищ Максим, давай пить чай.
В голосе Алексея мальчику послышалась недобрая усмешка. Она не вязалась с его добрыми поступками и потому прошла, чуть задев смутной тревогой. Мальчик жадно пил горячий чай, прикусывая сахар: три года как не пил чаю с сахаром!
Солнце снижалось. Бежали навстречу «Ермаку» пустынные шелковые песчаные дали реки. Вспенивая желтый вал, пароход вспарывал пыжом[3] блестящую гладь светлой Волги.
Машина
Прошло немного дней, и Максим начинал привыкать и осваиваться на пароходе. Внизу, в машине, он уже стал понимать, что к чему. От Леонтия узнал, что пароход бежит за счет силы солнца, сбереженной в топливе, что в замкнутом со всех сторон котле от жара топок вода превращается в упругий, напряженный пар, который и толкает, проходя по трубам, поршни машины.
Особое внимание Максима механик обратил на водомерные стекла котла, на манометр — указатель давления пара в котле — и насос, наполняющий котел водой. Леонтий рассказал Максиму, что если в водомерном стекле, в трубочке которого все время играет и колышется вода, не станет ее видно, а стрелка манометра пойдет вправо за красную черту — значит, в котле нет воды, и через некоторое время котел взорвется, и тогда прежде всего зальет паром и кипятком всех внизу, а то и корпус парохода сломится надвое и все, кто на судне, погибнут.
Мальчик узнал, что машина таит в себе и полезную и опасную силу. Ему захотелось поиграть с ней — стоять вот так же, как Леонтий или Алексей, у
