1) Дылда
2) Головастик
Красная фуражка была для меня ручательством, что смена по службе движения всегда будет на месте. С Хрящом у меня вышло не так гладко. Когда мы в первый раз стояли с ним под низвергнутой фермой вдвоем, Иван Иванович восторженно говорил:
— Боже ж мой, что за речка! Всю жизнь о такой речке мечтал! Смотрите, смотрите, товарищ технорук. Опять рыбка метнулась, вон там опять… Тут омутик, там быстринка. Тут по камушкам отводинка льется, а там из старицы ручеек. Тут и язик есть, и лещик, и щучка, а может быть, в омуте и налимы; линей и карасей, конечно, невозможно ожидать: речка чистая и быстрая… Но сом может быть.
— А как вы думаете, Иван Иванович, подымем мы ферму?
— Очень просто, что и подымем. А что толку?
— Как это «что толку»? Такое нам дано задание.
— Ни! — покачал головой Хрящ. — Наше задание не такое. Ну подымете. А дальше что?
— Накатим ферму на место.
— Очень просто, что и накатим. А дальше что?
— Накатили, поставить на место.
— Ни!
— А что же?
— То! Опустить. Не поставить, а опустить на подферменные камни.
— Ну, разумеется, опустить.
Иван Иванович дружески взял меня за пуговицу тужурки:
— Вот что я вам скажу, хлопче. Мы с вами кое-чему учены. Пускай дурни дивятся, когда мы эту штуку подымем. Да не та велика мысль и слава — поднять, а та велика мысль — опустить, так и в этом нам с тобой, хлопче, никто не поверит.
Иван Иванович оказался прав. Ферма весом не менее четырехсот тонн была поднята нами за три месяца на высоту двенадцати метров над водой очень простыми приемами.
Это показалось бы, наверное, чудом всякому незнающему человеку и, конечно, в том числе и генералу Шергину, который, по сказке, кичливо кинул в воду рядом с фермой золотой червонец. У нас все было, что нужно для работы: достаточно шпал, бревен, брусьев и досок, восемь ручных копров с бабами для забивания свай, железное крепление, тросы, рельсы, ролики, вагонные скаты, бутылочные домкраты, хорошая плотничья артель, слесаря-мостовщики, опытные закоперщики и, наконец, сколько угодно живой рабочей силы: к нашим работам одним росчерком пера командарма прикрепили большую немецкую колонию, почти город, Нейкирк. Я мог согнать на работу пятьсот, восемьсот, тысячу человек прекрасных работников. Поля стояли запустелыми, истоптанные гражданской войной. Осенний сев был далеко. Мы прозвали немцев «баронами»: они работали у нас, храня гордый и надменный вид. Еще бы! Германцы лишь только ушли. Фронты после подрыва ржавского моста отошли далеко на другие переправы, однако не было сомнения в том, что самая успешность наших работ вернет боевую линию на решающее направление: Вишенки — Нейкирк. Германцы нас могли еще попятить. Однажды, когда ферма была уже нижним поясом выше баков и мы ее накатывали на свое место, над мостом покружился, не бросая бомб, германский разведчик с черными крестами на крыльях.
III
Оставалось одно — и Хрящ оказался прав — самое главное: опустить ферму на опорные камни. Устой и бык были мало повреждены подрывом. Давно ушли с работ каменщики и бетонщики, сделав свое дело. Опускать ферму с помощью бутылочных домкратов было невозможно. Они сослужили нам службу при подъеме фермы. Но тут могли погубить весь трехмесячный труд. Подпертую в сорока — пятидесяти местах бутылочными домкратами ферму нельзя было ровно и плавно опустить понижением столь многих опорных точек. Старчинов с грозным приказом командарма носился на паровозе по всей округе, исчерченной вдоль и поперек заводскими и рудничными путями, разыскивая обещанные нам и куда-то эвакуированные шесть стотонных гидравлических домкратов, — и вот наконец в Николаеве из шести нашел четыре, но без воротников они не годились, были просто чугунным хламом. Узнав об этом из разговора со Старчиновым по аппарату, я встревожился сильно и пошел сообщить печальную новость Хрящу. Иван Иванович выслушал меня видимо равнодушно, что меня обидело и огорчило. Он слушал меня, все глядя на песок, где слонялись без дела и валялись, греясь на солнце, наши люди…
— Надо что-нибудь изобретать, — попробовал я вывести Ивана Ивановича из его грустной задумчивости.
— Изобретайте, ангел мой. — И дружно перешел на «ты» — Довольно мы с тобой, хлопче, изобретали. Три месяца не знали ни сна, ни покоя. У меня еще ни разу и не клюнуло, а твои телеграфисты, в рот им пирога с горохом, у меня все удочки порастаскали. Все, видишь ты, у них задевы. Если у тебя задев, то, хлопче, сымай штаны, лезь в воду, найди, где задело, отцепи, а не дергай зря с берега…
Я понял, что Иван Иванович, говоря так, имеет в виду вовсе не Дылду с Головастиком, а меня самого. В самом деле, у нас в работах получился задев основательный. И зря было дергать старика. Я все-таки сделал еще робкую попытку хоть рассердить Хряща:
— А если глубоко задело, Иван Иванович? Тогда что?
— Глубоко? Сымай сорочку, сукин сын, ныряй, до той поры ныряй, пока задева не найдешь. Вот как мы рыбу ловили! А вы, хлопче, как? Вы увидали чужие крючки — готовое дело! Эге ж! Да у Ивана Иваныча крючков целая дюжина! Оборвалось — навязывай новый. А вот теперь вы изобретите мне, мой ангел, английский крючок…
Иван Иванович сердито плюнул на песок с высоты двенадцати метров.
— Так нельзя, Иван Иванович. Давайте что-нибудь придумаем.
— Это уж вы придумывайте, товарищ технорук.
— А вы что будете делать, Иван Иванович?
— А я пойду себе на речку. Долго ли — бесовы дети последние четыре крючка загубят. Всю жизнь такая речка снилась. Да пропадите вы и с мостом своим!
Иван Иванович пошел от меня прочь.
Больше, чем я, были поражены намерениями Ивана Ивановича Дылда и Головастик. Увидя, что Иван Иванович тянет из-под крыши теплушки свои удилища, Дылда закричал:
— Позвольте, позвольте! Кто это вам позволил без разрешения наши удочки брать?
— Они уже стали твоими?
— Не моими, а нашими. Странный вопрос!
Дылда вырывал из рук Ивана Ивановича бамбуковые удилища. Тот свирепел и тянул бамбуки к себе; мне едва удалось остановить неравную драку.
Я крикнул:
— Дылда! Ржаву вызывают!
Дылда обратился к своим прямым обязанностям, а Иван Иванович, сгорбленный и, как мне думалось, глубоко обиженный, ушел на реку.
«Ржв… ржв… ржв…» — застрекотал наш аппарат.
Нас вызвал штаб армии:
— Поднята ли ферма?
— Поднята и накачена.
— Стало быть, мост готов?.. Нет? Что это значит?
— Это значит, что ферму надо опустить на место.
— Сколько времени займет работа? Необходимо пропустить через мост в сторону Вишенки бронепоезд. Когда будет опущена ферма?
— При наличии подходящих домкратов опускание заняло бы несколько часов. Путь на ферме подготовлен. Сомкнуть рельсы, убраться — работы всего на две смены, часов двадцать. У нас нет домкратов.
— Где Старчинов?
— Мы потеряли с ним связь. Последний раз говорил из Николаева.
— Через два часа получите приказ. Мост охраняется?
— Да. У нас всего четыре винтовки.
— Здесь штабарм. Разговор окончен. До свидания. Линия свободна.
— Здесь Ржава Правая. Разговор окончен. Линия свободна.
Напрасно я ожидал обещанного приказа. Ток у нас прервался до истечения двухчасового срока: где-то линия, в ту или другую сторону, была обрезана. Наступили тревожные часы. Пришла ночь. Снова встало солнце. На мосту по концам стояли часовые и двое еще внизу около подмостей. Я распорядился никого, кроме меня и Хряща, на мост не пускать, боясь, чтобы нам не подпустили красного петуха. Уверенности в людях у меня не было. Наутро и «бароны» не вышли на работу.
Иван Иванович удил рыбу. Он высмотрел себе удобное местечко. На подмытом речкой Ржавой яре выступала кочкой, вися над рекой, глыба дерна. Иван Иванович сидел на глыбе, свесив ноги, и закидывал удочки далеко-далеко.
Дылда и Головастик с прекращением тока остались без работы. Бездельники больше не соперничали из-за красной фуражки. Они как будто даже примирились с тем, что Иван Иванович присвоил себе свою собственную рыболовную снасть, ловили в речке Ивану Ивановичу мальков штанами для насадки, копали ему червей, по утренней росе наискали ему отличных выползков. Они на что-то надеялись. К ночи Иван Иванович немножко разочаровал мальчишек тем, что отвязал от удилищ лески с последними крючками, смотал лески и припрятал их отдельно от бамбуковых удилищ.
