На открытом прилавке стояли высокими стопками вложенные одна в другую островерхие широкополые шляпы с шелковыми кистями, почти… да нет, совсем такие, что были на гордых, нарядных испанцах.
Молоденькая веселая шляпница, надев сомбреро на поднятый вверх палец, ловко вертела его, приглашая прохожих покупать. Шляпа вертелась волчком, как будто сама собой, развевая кисти, и от скорости казалось, что она отлита из чистого золота: на боку ее даже сверкал от солнца зайчик, словно на золоченой маковке Исаакия.
Но напрасно продавщица старалась: все равнодушно шли мимо, не глядя на ловкую шляпницу и ее заманчивый товар, — лето было на ущербе, знойные дни убывали…
Фалалей остановился перед прилавком, ткнул себя пальцем в грудь, затем осторожно прикоснулся к стопке шляп и, замирая, произнес волшебные слова:
— Рашен сайлор! Рашен чип!
Продавщица подкинула шляпу с пальца вверх и подставила голову. Шляпа упала на кудри продавщицы.
Смеясь и тараторя, продавщица сняла со стопки верхнюю шляпу.
Фалалей сдернул с головы бескозырку, и продавщица нахлобучила ему на голову сомбреро. Испанка всплеснула руками, отступила назад, и все ее лицо, и фигура, и руки, и крик говорили ясно одно: «До чего же хорошо!»
Мало этого. Испанка, хлопнув себя по бедрам, громко позвала своих соседок: старуху, торговку гребешками, — справа и молодую кружевницу — слева. Обе подбежали и тоже залюбовались Фалалеем, качали головами, причмокивали и прищелкивали языком.
Хотя Фалалей чувствовал, что шляпа чуть-чуть велика, но что она хороша и ему пристала, не могло быть никаких сомнений. Он решительно протянул торговке согретый в руке полтинник.
Шляпница осторожно взяла полтинник с ладони Фалалея, осмотрела его с решки и орла, покачала головой, показала монету старухе и кружевнице; те тоже покачали головами.
Фалалей испугался. Он был готов заплакать.
— Не ходит?
Фалалей снял шляпу и бережно положил ее на прилавок. Комкая бескорызку, он стоял, поникнув головой.
Шляпница не хотела с ним так расстаться. Она порывисто нахлобучила на Фалалея шляпу; покинув свой товар, тянула куда-то русского моряка за руку, весело смеясь и болтая.
Фалалей, подняв голову, увидел перед собой столик. На столике качались от ветра небольшие медные весы. За столиком, укрываясь от зноя под огромным полосатым зонтом с синей бахромой, сидел в кресле седой еврей. Из-под его черной бархатной ермолки на виски спадали локоны.
Шляпница бросила полтинник Фалалея на чашку весов. Весы склонились.
Храня важный вид, меняла взял с чашки монету, осмотрел ее, но не с лица и с изнанки, а с гуртика, повернул ее кругом в бледных тонких пальцах, бережно положил монету на весы; уравновесив полтинник маленькими гирьками, меняла указал пальцем: стрелка весов стояла верно, на черте. Затем меняла снял гирьки, а полтинник Фалалея спрятал в правый ящик столика, выдвинул левый ящик и, насчитав мелочи, меди и серебра, выложил перед Фалалеем на столик. Самую маленькую монету меняла отодвинул пальцем в сторону. Фалалей понял, что это плата за размен, и сгреб остальные, зажав в руке. Старик молитвенно поднял голову к небу и закрыл глаза.
Они вернулись с шляпницей к ее товару. Фалалей высыпал деньги на прилавок. Шляпница отсчитала, что ей полагалось, и Фалалей увидел, что ему еще осталась сдача.
Шляпница на прощание расцеловала Фалалея в обе щеки. Он пошел дальше счастливый. Снимал шляпу, любовался ею, надевал снова, попытался вертеть на пальце — шляпа вертелась хорошо. Но, когда Фалалей попробовал ее подбросить вверх и подставил голову, шляпа ударила его по носу ребром и едва не упала в пыль. Попробовал еще — и снова неудачно.
Базарная суета и гам остались позади. Изумленный наставшей тишиной, Фалалей огляделся. Город кончался. Тропинка шла в гору. На ветру, по бокам ее, металась иссушенная солнцем трава. На колючих кустах щебетали, выклевывая зерна, птички, похожие на чижей. За изгородью шпалерой стояли пыльные оливы, осыпанные мелкими серыми ягодами…
Впереди перед собой Фалалей увидел насыпанный вал. По валу шагал английский часовой с ружьем. Увидев Фалалея, часовой махнул рукой. Фалалей остановился и крикнул издали:
— Рашен сайлор! Рашен чип!
Он снял шляпу, достал из кармана и надел на голову бескозырку. Часовой остановился и указал рукой влево.
Фалалей взглянул туда. Далеко под его ногами лежало море. На рейде стояло множество кораблей. И Фалалей среди них не мог разглядеть знакомые мачты русского фрегата. Лодки под красными парусами носились по рейду туда и сюда. Крутая узкая тропа, высеченная в скале, вела вниз, к порту. Солнце клонилось к закату.
Фалалею очень захотелось пить. Он понял, что тропа, указанная часовым, — самый короткий путь к порту.
На узкой тропе из-под ног Фалалея сыпались камни, шляпа парусила, и ее едва не сдуло под кручу. Бережно прижав шляпу к груди, Фалалей спустился к морю.
У причала стояло, толкаясь бортами, много корабельных шлюпок. В лодках спали матросы, оставленные сторожить. Ни один не отозвался на крик Фалалея. Напрасно он взывал:
— Рашен сайлор! Рашен чип?
Шлюпки «Проворного» не было видно.
В одной из лодок, маленьком черном осмоленном тузике,[9] сидел веснушчатый рыжий мальчишка. Он удил, спустив лесу в воду, и подергивал ее.
— Рашен сайлор! Рашен чип! — сказал Фалалей.
Мальчишка посмотрел на Фалалея и ответил:
— Рассказывай! А я сам-то не вижу?
Фалалей свистнул:
— Да ты, брат, наш? Отколь же?
— Из того же места. С батюшкой треску итальянцам везем. Поморы мы. Понял? Да батюшка, видать, на берегу загулял.
— Братец, свези меня на фрегат.
— Не повезу. Видишь, ужу. Тут, брат, макрель на тряпочку берет. Во какая!
— Да где же? Хоть одну покажи.
— Она покамест в море.
— Свези, братец! Будь добрый, Вася!
— А ты почему узнал, что меня Василием зовут?
— Сразу видать. Свези, Вася!
— Нипочем! Да и корабль твой, истинный бог, не вру, уж полувыти[10] тому назад ушел в море. Поднял тридцать парусов, да и был таков!
— Ну, это ты хвастаешь! Без меня корабль уйти в море не может.
— Ан и ушел!
— Нет, не ушел. Я уж вижу — вон он стоит!
— Эна он? Ан и не он вовсе.
— Свези, Вася.
— А тебя как звать?
— Фалалеем.
— Эх ты, горе! Истинно Фалалей. Тоже, купил себе шляпу! Али стибрил на базаре? Ворюга!
Фалалей достал из кармана медяки, потряс ими на ладони.
— А хоть и не вези. За мной командир особенно «двойку» пришлет. Меня там все уважают: и командир и товарищи…
— А линька, поди, частенько пробуешь?
— У нас в гвардейском экипаже не порют. У нас господа хорошие!
— Ну, уж это ты врешь! Как же это вашего брата не пороть? Ох, и вздрючат тебя, братец, за то, что на берегу остался! «Господа»! Ты, стало, не матрос, а барский?
Фалалей ничего не ответил. Снял бескозырку, сунул ее в карман, поставил новокупленную шляпу на палец, быстро закрутил, подбросил вверх и подставил голову — на этот раз вышло очень удачно.
— Видал?
— Садись, что ли, — сказал Вася, сдаваясь. — Надо своего человека к месту представить.
Фалалей спрыгнул в тузик и отвязал от рыма[11] фалинь. На дне лодки лежал, по морскому обычаю, плоский анкерок с пресной водой.
— Вася, дай напиться…
— Пей! В пресной воде отказа моряку не полагается.
Фалалей откупорил анкерок и напился.
Вася, стоя, «загаланил» кормовым веслом, и тузик, виляя, побежал от берега к кораблям.
Вечерело.
Работая веслом, Вася болтал:
— Ну, уж и посуда ваша! Еще назвали тоже. «Проворный»! Хм! Давеча я батеньку везу мимо: подвахтенные на помпах кланяются. А наша шхуна — во,
