Андрюшке стало стыдно:
— Ой! Уж и бил отец меня! Слыхал, чай, как я орал?
— Чего же ты уж очень веселый? А крику что было! А я хоть бы пикнул!
— А может, он тебя и не бил? — слукавил Андрюшка. — Кабы он тебя бил, ты бы кричал.
— Да, покричи у нас! Он говорит: «Бью тебя в последний раз. А кричать не смей! Варкин услышит». Варкин-то не велел меня бить. «В последний», да уж очень здорово. Ты Варкину не говори, что меня бил отец. Отцу-то будет стыдно. Варкин взял с него честное пролетарское слово меня не бить… Мне кричать и нельзя было.
— А все из-за этого Коськи, а еще вместе голубей водили!
— Я ему глотку перерву — только попадись! — Еванька даже зубами скрипнул.
— Да у него ружье.
— Боюсь я очень!
— Давай, Еванька, у него ружье отымем да Варкину отдадим, — предложил Андрюшка.
Еванька привстал и сел на постели:
— А если Коська домой не придет, в юнкерском заночует?
— Придет. Аганька говорит: «Мать ему блинчики обещала».
— А если его убили?
— Ну да, убили! Сидит где-нибудь за тремя стенами да трясется. Давай покараулим. Открой фортку.
Еванька открыл форточку. Мальчишки прислушались к стрельбе.
— Вот жарят! Здорово! — сказал Андрюшка. — Я чего видел: давеча юнкера шли по нашей улице. На плечах пулеметы несут, топают. А с нашей крыши «ррр»! Они, как воробьи, — «фррр…» под стенку. Чуть пулемет не кинули…
— Постой! Никак, отец кого-то пускает во двор!
Мальчишки выбежали из сторожки на двор. Ферапонт впустил Костю и, затворив калитку, уселся на табурет. Юнкер на своем посту у входа на чердак спал, поникнув в кресле, с винтовкой, зажатой меж колен, обняв ствол ее руками, засунутыми в рукава.
— Коська! Постой! — крикнул Еванька и побежал ему навстречу.
Костя не остановился и побежал к дому. Еванька упал ему под ноги. Сзади наскочил Андрюшка. Повалив Костю, ребята отняли у него винтовку.
— Да ну вас, черти! Будет, что ли! — бормотал Костя как будто впросонках.
Он почти не сопротивлялся, когда Еванька срывал у него пояс с патронной сумкой. Мальчишки с добычей побежали к лазарету. Дворник смотрел на это, не вступаясь.
Костя встал с земли, отряхнулся и, прихрамывая, побежал к своей двери. Он не мог попасть ключом в скважину замка и принялся стучать в дверь кулаками. Дверь открылась настежь. Мать с радостным воплем обняла его и повела вверх по лестнице. Аганька захлопнула входную дверь.
Винтовка
Костю пришлось долго уговаривать снять пальто и умыться. Он вымыл руки, но не стал мыть лица. Должно быть, от пороховой копоти и пыли оно казалось смуглым, загорелым. Переодеться Костя наотрез отказался. Нянька на него прикрикнула, и вместе с Анной Петровной — одна с ласковыми приговорами, другая ворча — они начали переодевать Костю насильно.
— Просунь, мой маленький, ручку в рукав. Вот так, — говорила мать, надевая Косте чистую сорочку.
— Ну-ка, ногу! — кричала нянька, расшнуровывая ботинок. — Вшей, чай, натащил из казармы, воин! — прибавила она, разглядывая на свет скинутое Костей белье.
— Ты, наверное, очень проголодался, мальчик? — заглядывая в глаза Косте, спросила мать.
Костя молчал.
— Ну-ка, вставай, вставай! — грозно закричала на Костю нянька.
Костя вздрогнул, встал и пошел в столовую. Там он подошел к отцу и поцеловал его в щеку:
— Здравствуй, папа!
Заняв привычное место за столом, Костя взял в руки ложку и хотел зачерпнуть из тарелки. Ложка выпала из его руки… Глядя перед собой, Костя сказал:
— Мишу Кроненберга убило…
— Мишу убили! Боже мой! — горестно всплеснула руками Анна Петровна.
Федор Иванович, присматриваясь к сыну, посоветовал:
— Ты не думай об этом. Развлекись. Думай о чем-нибудь другом — хотя бы про гимназию, науку. Ну, например, закон Архимеда: «Всякое тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе столько, сколько?..»
— Жидкость, — далеким отголоском отозвался Костя.
— Чего вы, сударь, пристали к ребенку со своей жидкостью? Пили бы свое винцо, — строго нахмурясь, сказала нянька из-за спины Кости и махнула на Федора Ивановича рукой. — Кушай суп, — строго приказала нянька.
— Я, нянечка, обедал в Александровском училище.
— Эна! Чем же тебя там потчевали?
— Суп ел из воблы. Из жестяного таза — вот в каких посуду моют. Ложка деревянная.
— Хороший суп-то? С аппетитом покушал?
— Нет. Очень много перцу. Стручки красные плавают в тазу. У меня губы даже обметало… Теперь хотят обстреливать весь район из орудий, — прибавил Костя.
— Кто?
— Наши. Высоким разрывом. Шрапнелью, чтобы согнать их с крыши.
— Хорошо придумано! — похвалил Федор Иванович.
— Это ужасно! — возмутилась Анна Петровна. — Ведь так будут убивать и своих?!
Костя кивнул головой.
— Тебе, Костя, надо выспаться!
— Выспаться, — повторил Костя, встал из-за стола и покачнулся.
Нянька и мать подхватили его и повели:
— Пойдем-ка баиньки!
Укладывая Костю в постель, мать спросила:
— Ты больше не пойдешь сражаться? Ты сдал оружие?
— Я не сдал. У меня отняли…
— Кто отнял?
— Да всё они, наши мальчишки.
— Боже мой! Они нас всех перестреляют…
— Да нет, мама! Не волнуйся. Они не отняли. Я отдал сам им. А они побежали к Варкину. Наверное, передали ему. А у него одна рука. Это ничего. Не надо, мама!
Костя что-то бормотал еще невнятно, и погрузился в сон. Анна Петровна послала Аганьку во флигель — посмотреть, что делается в лазарете, а сама вернулась в столовую.
— Федор Иванович! Костина винтовка у Варкина. Он нас всех перестреляет.
— С одной-то рукой, матушка? Вздор!
— Вы должны идти в лазарет и взять винтовку у Варкина.
— Зачем мне винтовка? Не пойду! Не пойду, вот тебе и весь мой сказ.
— Вы трус! Если вы не хотите, я пойду сама…
В столовую вбежала, сияя глазами, Аганька.
— Барыня! Барыня! — кричала девочка, задыхаясь. — У нас раненые-то в лазарете начали выздоравливать!
— Что ты чушь городишь!
— Провалиться мне, не вру! Они там заперлись и поют…
— Кто? Варкин?
— А что они поют — «Марсельезу»? — спросил Федор Иванович.
— Да нет, Варкин все одну песню поет — как пьяный Прапор бил солдата.
— Я пойду туда! — бурно поднялась с места Анна Петровна.
— Ой, барыня, милая, не ходите… Пули по двору жуками летают!
Анна Петровна оделась и вышла во двор. Она попыталась разбудить юнкера. Тот сладко храпел в кресле у двери на чердак. Анна Петровна махнула рукой и побежала в лазарет одна.
— Кто там? — печальным тенорком ответил на стук в дверь Варкин.
— Это я. Сестра милосердия! Анна Петровна!
