любящаяся иночествующая чета, с двумя плодами любви — в образе миленьких девочек, перебралась в Москву, где Иларий и жил до 1848 года, когда умер от холеры, оплаканный верною подругой, малолетними детьми и многочисленными московскими почитателями.
Беглый поп Федор Васильевич Соловьев, хотя и не очень долго жил на Рогожском кладбище, но в короткое время успел приобресть немалое влияние на московское старообрядческое общество. С 1802 г. был он священником в селе Никола-Стан, недалеко от города Мосальска, Калужской губернии, и духовным начальством неоднократно замечаем был в дурном поведении и несообразных с священническим саном поступках. Ожидая по делам своим воздаяния, Соловьев в 1832 году бросил приход и бежал в Тверскую губернию к раскольникам города Ржева. Здесь, вместе с дозволенным правилами 1822 года попом Василием Смирновым, служил он при часовне, находившейся на Князь-Дмитриевской стороне, и по временам приезжал в Москву помогать рогожским попам исправлять требы. В 1836 году его взяли в Ржеве. При производстве следствия Соловьев обратился было к православию, но тотчас же по- прежнему стал раскольничать. Святейший синод, определением 23-го декабря 1836 года, лишил Соловьева сана с отданием его в распоряжение калужского губернского правления, но покойный государь на синодском докладе написал собственноручно «лучше, лишив священнического сана, заключить в монастырь под строгий надзор». Его поместили в Козельскую Оптину пустынь, где Соловьев в 1839 г. лицемерно раскаялся и просил о возвращении ему иерейского сана. В возвращении сана ему было отказано, но по чиноположению его присоединили к св. церкви. После того он в третий раз впал в раскол; его переводили из монастыря в монастырь, наконец из Архангельского монастыря, что в городе Юрьеве, Владимирской губернии, Соловьев бежал (30-го июня 1845 г.) на Рогожское кладбище, где и был принят, как некий великий исповедник, с большими почестями. Но на самом кладбище раскольники боялись держать попа Федора и поместили его в Рогожской части, в квартире вольного хлебопашца Липатова, где он крестил, венчал, исповедовал и причащал присылаемых с кладбища крестьян. В начале 1846 г. он был снова взят и заключен в Суздальский Спасо-Евфимьев монастырь.[346]
Кроме рогожских моленных, в Москве было немало моленных в домах богатых купцов, а в Московской губернии были, кроме того, и общественные моленные. Мы уже упомянули, что в настоящее время (1867) в Москве считается 19 дозволенных, открытых моленных, а в Московской губернии 35. Прежде было более: в 1838 г. их считалось в Москве 28, а в уездах 77, не считая множества тайных.
Три моленные в Москве были устроены с алтарями и престолами: а) в доме бывшего попечителя Рогожского кладбища Николая Дмитриевича Царского, близ Тверской заставы, в Сущевской части, едва ли не на месте существовавшего до 1771 года старообрядческого кладбища; б) в доме бывшего попечителя Павла Филипповича Дунякова, у Москворецкого моста, в Пятницкой части; и в) в доме купца Григорья Степановича Рылова, за Большим Каменным мостом, в Якиманской части.
Из моленных без алтарей особенно замечательны были: в Рогожской части в домах Саввы Борисова, Павла Афанасьевича Баулина (в Таганке), у купцов: Сергея Дмитриевича Худякова и Тимофея Красикова (их обоих общий дом). В других местах столицы: в доме Николая Осипова за Москвой-рекой на Красном холму, Медведева — в Кожевниках, Арженикова — в Покровском, Ивана Афанасьевича Быкова — у Никиты Мученика, Рахмановых, Соколова, Солдатенкова, Окорокова, Карташова и устроенная в 1845 году новая моленная в доме Андрея Александровича Досужева. [347]
Из часовен, находящихся в Московской губернии, особенно были замечательны:
В городе Верее каменная, устроенная по подобию церкви и принадлежавшая всему местному старообрядческому обществу. При ней бывали беглые попы. В тридцатых годах был там поп Иван Петров Сергиевский, беглый из Александровского уезда Владимирской губернии, о помещении которого на Рогожском кладбище в 1829–1832 годах напрасно хлопотали у правительственных лиц московские раскольники.
В городе Коломне деревянная, при доме купца Григория Титова.
Бронницкого уезда в деревне Чулковой, устроенная на подобие церкви, деревянная, на каменном фундаменте, с колокольней.
Серпуховского уезда — в деревне Глазовой.
Московского уезда — в селе Коломенском, составлявшая как бы отделение Рогожского кладбища, и при ней богадельня, а с 1850 года училище.
Больше всего часовен в Богородском уезде (1-го стана) в так называемой Гуслице. Там их было 53, а теперь (1867) 27 одних дозволенных. Из них особенно замечательны: в деревнях Беливе, Заваленьи (в каждой по две часовни), Шувое, Слободищах и Заполицах.
Все эти часовни и моленные находились в прямой зависимости от Рогожского кладбища. В них ничего важного не предпринималось и не делалось без воли и благословения рогожских властей. Конторщики и матери Пульхерия и Александра также в свое время над ними владычествовали.
ЧАСТЬ II
I. КОЧУЕВ. — РОГОЖСКИЙ СОБОР 1832 ГОДА
На правом, высоком и крутом берегу Оки, верстах в семидесяти от ее устья, стоит небольшой городок Горбатов, смежный с большим селом Избыльцом, длинно протянувшимся на полугоре, вниз по течению Оки. Из четырех с половиной тысяч населения обеих местностей едва ли не четыре пятых принадлежит к расколу, хотя большинство по церковным росписям и значится православным. Раскол появился здесь с самого его начала, но до нынешнего столетия содержался лишь немногими торговцами. С этого времени и в Горбатове и в Избыльце развилась прядильная промышленность. Стали приготовлять в значительном количестве бечеву, употребляемую для закрепы краев рыболовных сетей, и отправлять ее на Низ для волжских и каспийских рыбных промыслов. Этим горбатовцы вошли в тесную связь с поволжскими жителями Саратовской и Астраханской губерний, откуда и заимствовали раскол. С другой стороны раскол проникал в Горбатов из села Сасова, Тамбовской губернии, откуда преимущественно привозили на прядильни пеньку. Горбатовцы, отправляя вниз по Волге бечеву, покупали на Низу рыбу и развозили ее для продажи по Верховью. У разбогатевших такою промышленностью купцов и мещан появились при домах моленные, в которых правили службу канонницы с Иргиза, преимущественно же из скитов Семеновского уезда. Таких моленных в двадцатых годах в Горбатове было три и сверх того четыре в Избыльце. Все небольшие и потаенные. Православные церкви опустели, хотя записных раскольников в городе и селе считалось лишь несколько десятков.
В этом городе жил небогатый купец Кузьма Васильевич Кочуев; у него было три сына и несколько дочерей. Двое старших сыновей приучены были к комиссионной торговле и нанимались в приказчики у разных купцов, имевших дела в Астрахани. Меньшой, по имени Авфоний, назначался отцом к тому же занятию.[348] Грамоте он учился дома, в Горбатове, а потом жил при старшем брате Корниле, в Астрахани, в тамошнем уездном училище. Будучи лет четырнадцати, он в 1818 году уже закупал рыбу в Черном-Яру для отправки в верховые губернии, а в 1819 году удачно торговал в Казани, затем принялся было за тюлений промысел, но ненадолго. Достигнув шестнадцати лет от рождения, Авфоний Кочуев избрал иное поприще для своей деятельности. Видя, что брат Корнил, уже пятидесятилетний, при всей честности и умении вести торговые дела, по временам оставался с семьей без куска хлеба, энергический и впечатлительный юноша бросил торговлю, как занятие неверное и не обеспечивающее, решась составить себе известность и нажить богатство иным путем — путем сектаторства.
Еще живя на Низу, Авфоний Кочуев сблизился с раскольниками поповщинской секты и, под руководством их, с ранней юности изучал старинные книги. Одаренный редкими способностями, на лету схватывал он познания и в шестнадцать лет был таким начетчиком, что старообрядцы только дивились. Между тем родители его, православные только по имени, с устройством в селе Павлове[349] единоверческой церкви, перешли в единоверие. Авфоний, поступив в поповщину, уговаривал и родителей последовать его примеру, но они пока не соглашались. Затем, начитавшись книг аскетического содержания, он объявил отцу с матерью о намерении оставить мир и посвятить себя отшельнической жизни. Они не соглашались, видя в младшем сыне единственную опору своей старости. Произошла семейная ссора, и Авфоний, оправдывая свой поступок житиями разных святых, без паспорта бежал из Горбатова. Это было в начале 1822 года.
В Хвалынске жило тогда богатое купеческое семейство Михайловых, они же и Кузьмичевы, состоявшее из нескольких братьев и сестер. Они были раскольники поповщинской секты. Кочуева Кузьмичевы знали. Будучи на Низу, он исполнял некоторые их поручения по торговым делам. К ним-то в 1822 году явился под видом круглого сироты Авфоний, прося покровительства и приюта. Кузьмичевы, заметив в юноше фанатическую ревность к расколу, с радостью приняли его и сделали своим приказчиком. Восемнадцатилетний Кочуев до того вкрался в доверенность хозяев, что сделался главой их дома. Хитрый, изворотливый, он направлял все действия богатых своих покровителей к развитию поповщинской секты в Саратовской губернии, заставлял их делать большие денежные пособия бедным поселянам, выкупать на волю из крепостной зависимости склонявшихся в раскол, раздавать по деревням безмездно значительные запасы хлеба и т. п. Этим он хотел приобрести доверенность и уважение толпы простолюдинов и вполне достиг своей цели, ибо все, облагодетельствованные Кузьмичевыми, знали, кому они обязаны своим счастьем. Свободное время Кочуев посвящал изучению русской истории, греческого и латинского языков, а в особенности чтению старопечатных и старописьменных русских книг. Кузьмичевы находились в близких сношениях с Иргизом, особенно с Верхнепреображенским монастырем. И Кочуев, посредством их, сблизился с тамошней братией, а особенно с отцом Силуяном, человеком умным, хитрым и энергически деятельным. Получил молодой Авфоний почетную известность на Иргизе, снискал он уважение старообрядцев города Хвалынска, но дом Кузьмичевых и влияние на хвалынских раскольников не удовлетворяли его. Тесны и недостаточны для широкой натуры Кочуева были достигнутые им общественные отношения: он жаждал известности, громкой славы, обширнейшего круга деятельности, почестей и богатства, мечтал о влиянии на всех русских старообрядцев, мечтал быть главой их, руководителем, первым человеком во всем старообрядстве. Мечты не давали покоя честолюбивой душе его, и Авфоний долго придумывал средства к их осуществлению. Он составил наконец план действий, изумивших впоследствии его почитателей и высоко поднявших горбатовского беглеца во мнении всего старообрядческого люда.
Сделался Авфоний задумчив, избегал людей, мало стал говорить с самими Кузьмичевыми. Все, бывало, сидит над книгами. Наложил на себя строгий пост и редко выходил из своей комнаты. Затем стал отлучаться, куда — никто не знал. Таинственные отлучки делались все чаще и чаще, и наконец в исходе 1822 года Кочуев исчез из дома Кузьмичевых.[350] Все разведывания их о возлюбленном приказчике были напрасны. Как в воду канул молодой горбатовец.
Через полгода, то есть летом 1823 г., в приволжском крае разнеслась между раскольниками весть о проживающем в лесах Саратовской губернии пустынножителе, молодом, умном, начитанном, проводящем дни и ночи в посте и молитве. Открыли его келью, им самим построенную, и потекли к ней толпами старообрядцы. Отшельник объяснял им догматы раскола, его начала и основания, проповедуя, что спасение можно получить только через обращение в старую
