чтобы родивший уже и научил полезному рожденного им; рождение, конечно, много содействует любви к рожденному; но чтобы точно знать, что полезно ему, для этого недостаточно только родить и любить. <…>
Если о твоем сыне кто-нибудь, пришедши, скажет, что он, презрев отцовское богатство, отринув житейский блеск и став выше мирских надежд, удалился в пустыню и оделся в ветхую и худую одежду, то все тотчас сбегутся и станут удивляться и восхвалять его за величие души. <…>
Тот, кто в отношении к другим столь тих и кроток31, что никому не подает повода к неудовольствию, тем более будет оказывать великое почтение отцу и станет угождать ему гораздо более теперь,[40] чем когда бы достиг мирской власти. <…>
Ибо немалая награда ожидает нас за почтение к родителям; нам заповедано чтить их, как владык (Сир. 3, 7), угождать им и словом, и делом, если это не будет во вред благочестию. <…>
Слово 3-е. К верующему отцу
…Нерадение о детях больше всех грехов и доходит до самого верха нечестия. <…>
Ибо жестокость варваров доводит только до рабства, до опустошения и пленения отечества и вообще до бедствий телесных; а вы порабощаете самую душу и, связав ее, как какую-нибудь пленницу, передаете таким образом лукавым и свирепым демонам и их страстям. Именно это, а не другое что делаете вы, когда и сами не внушаете[41] ничего духовного, и другим делать это не позволяете. <…>
Бог… имеет великое промышление о воспитании детей. Для этого Он и вложил такое влечение в природу родителей, чтобы поставить их как бы в неизбежную необходимость заботиться о детях.
…Бог крепко и тесно связал нас с ними. Он не только детей злых в отношении к родителям наказывает, а к добрым благоволит, но точно так же поступает и с родителями, тяжко наказывая не радящих о детях, а попечительных удостоивая почестей и похвал. …Нет нам извинения, когда дети у нас развратны (1 Тим. 3, 4, 5). И совершенно справедливо! Потому что если бы порочность в людях была от природы, то иной имел бы право прибегать к извинению, но так как мы бываем и худы и хороши по свободной воле, то какое благовидное оправдание может представить допустивший до развращения и порочности,[42] любимого им больше всего? То ли, что не хотел сделать его честным? Но ни один раз отец не скажет этого, потому что сама природа настоятельно и непрерывно побуждает его к тому. Или то, что не мог? Но и этого нельзя сказать, потому что многое — и то, что он взял сына[43] еще в нежном возрасте, и то, что ему первому и одному только вручена власть над ним, и то, что он постоянно имел его при себе, — делает для него воспитание[44] легким и удобным. Таким образом, развращение детей происходит не от чего другого, как от безумной привязанности[45] к житейскому: обращая внимание только на это одно и ничего не желая считать выше этого, они необходимо уже не радеют о детях с их душою. О таких отцах я сказал бы (и никто пусть не приписывает этих слов гневу), что они хуже даже детоубийц. Те отделяют тело от души, а эти то и другую вместе ввергают в огонь геенский. Той смерти подвергнуться неизбежно по естественной необходимости, а этой можно было бы и избежать, если бы не довела до нее беспечность отцов. <…>
…Когда же наградой за все считаются деньги и для соревнования предлагаются люди порочные, тогда какая надежда на спасение?..
…Юноша сам по себе недостаточно силен к подвигам добродетели, а если бы и произвел что-либо доблестное, то оно скоро, прежде нежели возрастет, заглохнет от наводнения слов твоих. <…>
…Вы, как будто нарочито стараясь погубить детей, позволяете им делать все то, делая что, невозможно спастись. …'Горе, — сказано,[46] - смеющимся' (Лук. 6, 25), а вы подаете детям множество поводов к смеху. 'Горе богатым' (Лук. 6, 24), а вы предпринимаете все меры, чтобы они разбогатели. …Вы даже укоряете детей, когда они не хотят мстить обидевшим, и стараетесь скорее доставить им возможность сделать это. Христос сказал, что любящие славу, постятся ли, молятся ли, подают ли милостыню, все это делают без пользы (Мат. 6, 1), а вы всячески стараетесь, чтобы ваши дети достигли ее. …И не только то ужасно, что вы внушаете[47] противное заповедям Христовым, но и то еще, что прикрываете порочность благозвучными наименованиями, называя постоянное пребывание на конских ристалищах и в театрах светскостью32, обладание богатством — свободою, славолюбие — великодушием, дерзость — откровенностью, расточительность — человеколюбием, несправедливость — мужеством. Потом, как будто мало этого обмана, вы и добродетели называете противоположными наименованиями: скромность — неучтивостью, кротость — трусостью, справедливость — слабостью, смирение — раболепством, незлобие — бессилием, как будто опасаясь, чтобы дети, услышав от других истинное название, не удалились от заразы. …Вы… преподаете им недоброе внушение не только словами, но и делами: строите великолепные дома, покупаете дорогие поместья, окружаете их и прочим блеском, и всем этим, как бы каким густым облаком, омрачаете их душу. …Чтобы был у сына слуга, чтобы был конь, чтобы была самая лучшая одежда, вы делаете все, а чтобы он сам был хорош, об этом и подумать никогда не хотите…
Какого же гнева, каких громов не достойно это, когда язык их мы стараемся очистить с помощью внешнего образования, а душу, лежащую в самой мерзости разврата и постоянно растлеваемую, не только оставляем без внимания, но и препятствуем, когда она хочет восстать? <…>
…Когда мы хотим ознакомить детей с науками, то не только устраняем препятствия к учению, но и доставляем им все, содействующее ему, — приставляем к ним воспитателей и учителей, издерживаем деньги, освобождаем их от других занятий и чаще, чем наставники на олимпийских играх, твердим им о бедности от неучения и о богатстве от учения, — делаем и говорим все, и сами и через других, чтобы довести их до окончания предпринятого занятия, и при всем том часто не успеваем. А скромность нравов и строгость доблестной жизни неужели, по вашему мнению, придут сами собою и притом при столь многих к тому препятствиях? Что может быть хуже этого неразумия — на самое легкое обращать столько внимания и забот, как будто бы иначе и нельзя успеть в этом, а о гораздо более трудном думать, что оно, как бы что-нибудь пустое и ничтожное, сбудется и при нашем сне? Но любомудрие души настолько труднее и тяжелее изучения наук, насколько деятельность труднее разглагольствования и насколько дела труднее слов. <…>
…Какая польза посылать[48] к учителям, где они научатся прежде красноречия порокам и, желая приобресть менее важное, потеряют важнейшее — силу души и все доброе настроение. Так что же? Разрушить нам скажут училище? Я не говорю этого, но[49] о том, как бы нам не разрушить здания добродетели и не заглушить живой души. <…>33
…Что будет нам доброго от знания красноречия, когда у нас будет поражено самое существенное? И что худого от незнания, когда у нас исправно самое важное? <…>
…Истинная мудрость и истинное образование есть не что иное как страх Божий. И пусть никто не думает, будто я узаконяю, чтобы дети оставались невеждами, — нет, если кто поручится насчет самого необходимого, я не стану препятствовать, чтобы у них было в избытке и это искусство.[50] <…>
Между монахами из многих не достигли успеха немногие, а в занятиях[51] науками из многих успели немногие. … Здесь и неспособность отрока, и неопытность учителей, и небрежность воспитателей, и недосуг отца, и недостаток средств на издержки и жалованье, и разность нравов, и порочность, и зависть, и ненависть товарищей, и многое другое препятствует дойти до конца. <…>
…Когда родители, испытавшие все житейское и на самом деле узнавшие, как пусты настоящие удовольствия, доходят до такого безумия, что влекут к ним других, так как им самим возраст уже не позволяет,[52] и, когда им следовало бы укорять себя за прежнее, ввергают туда же и других, и притом находясь уже близ смерти, суда и тамошних истязаний, то какое останется для них оправдание, какое прощение, какая милость? Они будут наказаны не только за свои грехи, но и за влияние на детей, успеют ли они довести их до падения или нет. <…>
…А ты этих самых, для кого борьба особенно тяжела и по их возрасту34, и по слабости, и по неопытности, и по рассеянности среди мира, влечешь в мир, как будто уже опытных и крепких, и не позволяешь им уйти подвизаться в пустыне,[53] подобно тому, как если бы кто человеку, который может одержать тысячи побед, приказывал размышлять о делах военных в бездействии, а неопытного, который не может и взглянуть на сражение, по этому самому заставлял бы быть в сражении, ввергая его в крайние затруднения в этом неисполнимом деле. <…>
Поэтому лучше вооружать[54] с юного возраста, когда он властен над собою и ничем не связан… Приступивший к любомудрию в конце своей жизни употребляет все время на то, чтобы посильно омыть грехи, соделанные в прежнем возрасте, и на это истощается все его усердие. Но часто он не успевает и в этом, а отходит отсюда с остатками ран35. А кто с юных лет вступил в подвижничество, тот не тратит времени на это и не сидит, врачуя свои раны, но с самого начала уже получает награды… он, как олимпийский борец, с юного возраста до старости шествуя среди победных восклицаний, отходит туда, увенчанный бесчисленными на голове венцами. С кем же ты желаешь быть твоему сыну?.. Не странно ли, посылая их учиться красноречию, удалять надолго даже из отечества или, когда они намереваются изучить какое-нибудь слесарное или другое еще более низкое ремесло, не пускать их в свой дом, а приказывать и обедать и ночевать в доме учителя, когда же они намереваются приступить к изучению не человеческой науки, но небесного любомудрия, тотчас отвлекать их от этого, прежде, нежели исполнится нами желаемое? <…>
Так не будем же и мы прежде времени отклонять сыновей от пустыннической жизни, но предоставим урокам укрепиться в них и семенам[55] укорениться. Не будем беспокоиться и скорбеть, хотя бы должно было им воспитываться в монастыре 10 или 20 лет, потому что чем кто более станет упражняться в школе, тем более приобретет силы. А лучше, если угодно, не станем назначать сроки, но пусть будет единственным пределом то время, когда посеянные в сыне плоды достигнут зрелости, тогда пусть он возвращается из пустыни, а прежде — нет, потому что от поспешности нашей произойдет только то, что он никогда не будет зрелым. <…> Усовершенствовавшись, сын будет для всех приобретением, и для отца и матери, и для дома и города, и для общества…
Итак, станем вызывать их[56] тогда, когда они сделаются крепкими и способными приносить пользу другим, тогда только будем выводить их оттуда, чтобы они были светом для всех… Тогда вы увидите, каких детей отцы вы, и каких — те, кого вы считаете счастливыми. Тогда вы узнаете пользу любомудрия, когда[57] станут врачевать людей, страдающих неизлечимыми болезнями, когда будут прославляться как общие благодетели, покровители и спасители, когда будут жить с людьми, как ангелы… Так и законодателям надлежало бы поступать… не тогда внушать молодым людям страх, когда они сделаются мужами, но наставлять и направлять их в детстве… законодатели тогда руководят нас, когда мы уже развратились. Не так[58] Павел: он приставляет к детям учителей добродетели с начала и с юного их возраста, преграждая порокам подступ к ним. … Подлинно, если бы мы все усвоили себе такой образ мыслей и прежде всего другого вели детей к добродетели, считая это главным делом, а все прочее придаточным, то отсюда произошло бы столько благ, что, перечисляя их теперь, я показался бы преувеличивающим дело. <…>
…Если бы благочиние стало законом и началом и если бы мы детей своих прежде всего другого наставляли быть друзьями Божиими и учили вместо всех и прежде всех прочих наук духовным, то прекратились бы все скорби, настоящая жизнь избавилась бы от бесчисленных зол…
Посылая сына учиться красноречию, ты хотя и не надеешься непременно увидеть его на высоте совершенства, однако поэтому не отвлекаешь его от этого занятия, а делаешь все с своей стороны, считая удовлетворительным, если сыну твоему по успехам в красноречии удается быть пятым или десятым от первых. И, определяя сыновей на службу царю, вы не ожидаете, что они непременно достигнут степени военачальников, однако не приказываете им снять с
