— Зря вы принесли отцу водку.
— А я сразу сообразила, что надо принести водку. Чукчи — северяне, эстонцы тоже. Что любит простой эстонец? Я имею в виду настоящего мужчину и трудового человека. Хорошо выпить после работы. Я рада, что не ошиблась.
Агнес задорно подмигнула Вэкэту.
— Очень правильно говоришь! — поддакнул успевший захмелеть отец. — Очень понимаешь. Человеку порой надо выпить, немного стать другим. В такой спокойной жизни, когда от тебя ушли заботы о будущем — об этом думает директор, о детях — о них заботится отдел образования, — от тебя уходит что-то человеческое… Начинаешь судить обо всем очень правильно и перестаешь ошибаться. Ты становишься со всех сторон хорош, как гладко обструганный сугроб! И вдруг начинаешь понимать, что такой ты сам себе противен… Тогда надо выпить, чтобы потом тебе захотелось стать скова хорошим!
Вэкэт давно привык к таким рассуждениям отца, но на этот раз ему невольно приходилось вникать в смысл того, что говорил тот, потому что Агнес слушала внимательно, и ее интерес к словам старика был непохож на простую вежливость.
Мать подала чай, холодное оленье мясо.
Каким-то нюхом соседи узнали, что в ближней яранге есть водка. Потянулись гости. Они входили, степенно здоровались и обращались за новостями к Агнес, кося пытливым глазом в сторону хозяина, которому волей-неволей приходилось вытаскивать из заветного угла бутылку. Вэкэт с радостью наблюдал за тем, как в бутылке быстро убывало содержимое. Чем меньше становилось водки, тем больше мрачнел отец. Вэкэт встал и позвал Агнес прогуляться перед сном.
Тихо догорал закат на противоположном берегу озера. Завтра стойбище переменит место, и расстояние от лагеря увеличится вдвое. Будет ли Агнес тогда приходить в гости? Вообще-то должна прийти еще несколько раз — за одеждой.
— Вэкэт, как зовут твоего отца и мать?
— Отца — Мрэн, а мать — Туар. Имя отца означает — комар, а матери — невысказанное слово.
— Невысказанное слово? — Агнес приостановилась. — Какая прелесть!
И опять у нее во рту перекатывалось «р», как камешки на дне прозрачного ручья.
Тишина была такая, что скрип снега отдавался громом. Заря погасла, и низко над горизонтом повисла неправдоподобно большая красная луна. От нее не было теней, и люди в снежной мгле сами казались тенями.
Девушка часто брала Вэкэта под руку, особенно когда дорога становилась неровной, и это ввергало парня в жар.
Они довольно далеко отошли от стойбища. Лампочка над Красной палаткой превратилась в слабую звездочку.
— Надо возвращаться, — нарушил молчание Вэкэт.
— Да, пора, — словно очнувшись, произнесла Агнес. — Извините, я задумалась. Такая прелесть здесь… Роман, скажите, вы любите музыку?
Вэкэт не знал, как ответить. Да, он любит музыку и, когда брал в руки транзисторный приемник, прежде всего начинал искать ее.
— Мне нравится слушать музыку.
— Вы представляете, вот сейчас зазвучал бы здесь орган? Или вон из-за той темной стены кустов вдруг донесся бы хор скрипок… Знаете, как это… Вот так приблизительно… — Агнес пропела несколько тактов, — Сорок пятая симфония Гайдна. Правда, это было бы прекрасно?
Вэкэт обычно слушал музыку в помещении: на таком морозе прислушиваться к звукам безрассудно, можно замерзнуть. Но он не мог перечить Агнес, и поэтому ответил:
— Да, это было бы неплохо.
— Что вы — неплохо!. Это было бы прекрасно! — настойчиво повторила Агнес — Вечерний Таллин. Холодно. Не так, конечно, как здесь, но все же… Много людей идет в театр, в концертный зал. Ноги скользят по камням, по трамвайным рельсам. А там, впереди, уже волнуется толпа, и теплый воздух идет из широко раскрытой двери. О, Роман, это невозможно описать словами! Только не чувствующий музыку пытается что-то сказать о ней. Тот, кто понимает, — ничего не говорит.
Вэкэт слушал и думал о том, сколько еще скрыто от него. Большие города, которые он видел только в кино или на фотографиях и открытках, неизвестные обычаи людей. Может случиться, что мир так и останется ограниченным вот этим горизонтом. И жизнь никогда не преподнесет неожиданности, такого, чего никогда не ожидаешь и о чем никогда не думаешь…
Тяжелый вздох остановил речь Агнес.
— Вам надоело? — виновато спросила она.
— Нет, наоборот, — ответил Вэкэт.
— Вы настоящий сын своей матери, — сказала Агнес. — Невысказанное слово.
Может, она права. Сейчас Вэкэт мог столько сказать, но робел. Ему казалось, что то, что он чувствовал, — мелко и незначительно по сравнению с тем, что чувствует Агнес, выросшая в большом городе, среди людей, которые вели свою образованность от дальних предков, а не от самих себя. Луна поднялась выше, превратившись в круглый сияющий диск.
Остановившись у яранги, Агнес спросила:
— А что значит Вэкэт?
— Шаг, ходящий.
— Что же, сделаем вэкэт, — и Агнес, слегка пригнув голову, вошла в ярангу.
11
Стойбище откочевало, оставив на старом месте круглые пятна незаснеженной земли — следы яранг. Оленье стадо ушло первым. Лагерь геофизиков остался на другом берегу озера. Теперь из экспедиции ездили за оленьим мясом прямо по льду.
Агнес часто появлялась в стойбище. Она приходила не только тогда, когда бывал Вэкэт. Она часто оставалась ночевать, помогала Туар по хозяйству, иногда приносила Мрэну бутылку водки. Отец всячески нахваливал ее Вэкэту.
Девушку приветливо встречали и в других ярангах, охотно отвечали на ее многочисленные вопросы, позировали перед объективом ее фотоаппарата.
Понемногу, с помощью Туар, Агнес переоделась в новую одежду. Теперь на ней была легкая кухлянка из разноцветного пыжика. Она была сшита не совсем традиционно — с пуговицам'. По подолу шел широкий орнамент из белого и коричневого меха. Опушки из росомахи украшали края капюшона, рукавов и подола. Высокие торбаса из белого камуса красиво обтягивали ноги. Одно не нравилось Туар: Агнес предпочитала носить мужскую пыжиковую шапку. Она несколько раз деликатно пыталась намекнуть, что это некрасиво, но Агнес делала вид, что не понимает.
В материнских глазах Вэкэт прочитал то, что чувствовал сам. Быть может, это даже было больше, чем его собственное чувство. Туар вся преображалась, когда появлялась Агнес.
В Красную палатку привезли новое оборудование и радиолу «Ригонда». Увидев ее, Агнес обрадованно воскликнула:
— Наконец-то! У меня есть 'Сорок пятая' Гайдна. Я ее привезла с собой. Завтра же принесу!
Зима сломалась. Солнце поднималось все выше и выше над горизонтом. Наступили Длинные Дни, предшествовавшие прилету птиц. Снег днем рыхлел, и ноги глубоко проваливались в нем. Агнес трудно было добираться до стойбища через озеро. Вэкэт поехал за ней в легкой гоночной нарте, запряженной двумя оленями.
— Как романтично! — воскликнула Агнес и побежала за фотоаппаратом. — Ты меня обязательно сними на нарте, с оленями!
Вэкэт сфотографировал девушку. Она действительно была очень красива в расшитой кухлянке, в белых торбасах и меховой шапке. Ребята из экспедиции провожали ее напутственными возгласами:
— Смотри не останься насовсем! Привези пыжиков!
— А что — и останусь! — задорно кричала в ответ Агнес. — А пыжиков не привезу, бросьте эти колонизаторские штучки!
Она передала Вэкэту аккуратно завернутую в плотную бумагу пластинку и наказала:
— Не разбей.
Олени легко несли нарту через снежную гладь озера. Плотные комья снега вылетали из-под копыт.
— Как прекрасна жизнь! — кричала от восторга Агнес, и олени, испуганные непривычным голосом, прибавляли шаг. — Я очень счастлива! Правда, хорошо? — Агнес обернулась и глянула в глаза Вэкэту.
Звук «р» прокатился, замер, и Вэкэт почувствовал жаркие, твердые губы Агнес.
Он хотел было что-то сказать, но Агнес закрыла ему рот и быстро-быстро заговорила:
— Не надо ничего говорить… Пусть будет так — без слов. Хорошо? Пусть будет непохоже до конца.
Вдали показались яранги. Ошеломленный происшедшим, Вэкэт сидел молчаливый и подавленный. Огромное чувство нежности переполняло его, но он ничего не мог сказать. А она медленно приблизила лицо и, полураскрыв губы, долго и нежно целовала Вэкэта. Это было так мучительно хорошо, что у Вэкэта закружилась голова и он чуть не свалился с нарты.
Чтобы радиола работала, надо было заводить движок. Ачитагин, исполняющий обязанности радиста, обещал Вэкэту вечером, после сеанса связи с дирекцией совхоза, оставить на некоторое время включенным мотор.
Пастухи прослышали, что Агнес привезла какую-то необыкновенную музыку, и потянулись в Красную палатку. Они рассаживались на разостланные оленьи шкуры, закуривали и терпеливо ждали, пока Ачитагин, надрывая голос, перечислял, что нужно привезти в бригаду с очередным рейсом вертолета.
— Чай кончается! Сахар у нас еще есть. Нужны газеты, печенье и сгущенное молоко! Газеты и журналы. Журналы привозите интересные.
— Наверное, хватит разговаривать, — произнес кто-то из собравшихся. — Все равно всего не переговоришь.
Однако Ачитагин еще долго говорил, больше всего напирая на слово «алло» и на специфические термины, которые должны были показать, что он хорошо знаком с ритуалом радиоразговора.
Наконец Ачитагин произнес слова, которых только и ждали:
