первоисточника.
Вокруг бухты Провидения были населенные острова. Это прежде всего Аракамчечен, на котором царствовал великий чукотский шаман Аккр, полновластный хозяин этой оторвавшейся от материка земли. На Аракамчечене каким-то чудом сохранилось единственное теперь на побережье моржовое лежбище… И оно принадлежит Аккру.
Другой остров, лежащий прямо на восходе летнего солнца, назывался Сивукак, так издревле жили соплеменники Иерока. Ничего особенного и волшебного не было на том низком, болотистом куске арктической тундры, если не считать, что море вокруг острова освобождалось ото льда рано, еще в морозное время года, и открывало поля для охоты на моржа и тюленя. Важным было и то, что мимо западного берега Сивукака пролегали пути китовых стад, идущих к Берингову проливу…
Были в окрестностях Урилыка еще два крохотных острова в самом проливе — Иналик и Имаклик, — но о них не могло быть и речи, ибо более нищих и голодных эскимосов, чем там, не сыскать.
Получалось, что сказочного, волшебного острова надежды на самом деле вроде бы не существовало, он жил лишь в преданиях и вымыслах, как утешение, как несбыточная мечта…
Иерок еще раз глянул на отороченную белым прибоем Эстихетскую косу и медленно побрел в селение, спускаясь по едва заметной тропе меж кочек, поросших чахлой травой с ярко-желтыми цветами полярного мака, пучками голубых незабудок и белых, как перо с груди кайры, цветов морошки.
Оставалось перейти по обмываемым стремительным потоком валунам речку, как Иерок увидел входящий в бухту пароход.
Судя по всему, это было русское судно. Иерок догадался об этом по тому, как на американской шхуне поспешно начали выбирать якорь и от заведенной машины в воздух поднялось синее облачко моторного дыма. Шхуна развернулась носом к створу бухты и ходко пошла, оставляя за собой на гладкой поверхности воды пенный след и синий дымок.
С русского судна послышался низкий, протяжный гудок, отразившийся от окрестных сопок и поднявший птиц на небольших базарах по обе стороны створа.
Иерок поспешил к своей яранге, стоявшей на небольшой косе, отделяющей мелководную лагуну от бухты. Навстречу ему вышел будущий зять Апар, быстроногий юноша из ближнего оленеводческого стойбища, отрабатывающий, согласно обычаю, будущую жену, младшую дочь Нанехак, и сказал:
— Уходит американец!
— Наторговал чего-нибудь? — строго спросил его Иерок.
Апар исполнял еще и обязанности торгового посредника, ибо мог вполне сносно говорить по-американски и по-русски.
— Пять фунтов сахару, двадцатифунтовый мешок муки… Да дурной веселящей воды две бутылки…
— Почему мало взял? — недовольно проворчал Иерок и ощутил вдруг сильное желание приложиться сейчас к бутылке. Он знал: если выпить, то все мрачные мысли развеются, как комары на студеном морском ветру.
Парень нравился Иероку, но уж больно бедна его родня. Да и сам его приход в ярангу был каким-то несуразным. Апар увидел дочку Иерока на весенних игрищах, и она ему так понравилась, что он уже не вернулся в тундру, остался на побережье, вошел в ярангу Иерока и объявил, что будет отрабатывать будущую жену.
Прошло уже три года, но Иерок все колебался, не принимал окончательного решения, хотя видел — дочь симпатизирует парню и явно надеется, что он станет ее мужем. Можно, конечно, продлить испытание еще на год, от силы на два… Не больше, иначе будут нарушены все приличия. Надо что-то решать наконец…
Иерок вошел в свое жилище.
В холодной части яранги, слева, тлел костер. Дым выходил через срединное отверстие. Вокруг царил полумрак, и Иерок подумал: будь яранга покрыта свежими, только что расщепленными моржовыми кожами, было бы гораздо светлее, уютнее. А тут — темень и ощущение постоянной сырости, идущей от развешанной по стенам одежды, от темнеющего в глубине мехового полога, от пустых деревянных бочек, где должны храниться запасы мяса и жира…
На низеньком столике, вплотную придвинутом к пологу, лежало плоское деревянное блюдо с нарезанным черным моржовым мясом, стояла бутылка. Рядом — потрескавшаяся фарфоровая чашка.
Иерок прошел к столику, ногой подкатил китовый позвонок и сел. Оглядев еще раз столик, немного помедлил, вздохнул, прежде чем налить себе веселящей воды.
Апар почтительно стоял возле костра. Нанехак, или Нана, как звали ее домашние, сидела возле другого столика, заваленного кусками меха, кожи, и делала вид, что шьет, хотя на самом деле искоса посматривала на отца, прислушивалась к разговору мужчин.
— Павлов не заходил? — спросил Иерок, медленно, тонкой струйкой наполняя чашку. Знакомый терпкий запах ударил в нос и заставил Апара шагнуть поближе к хозяину яранги.
Павлов был школьным учителем. В Урилыке он поселился два года назад, женился на эскимоске, племяннице Иерока, и быстро перенял многие обычаи и привычки местных жителей. Он хорошо стрелял, умел загарпунить моржа, вытащить на лед подбитого тюленя, умел ставить капканы на пушных зверей, лихо управлял собачьей упряжкой, только одного не терпел — копальхена.[4]
— Заходил, — ответил Апар. — Ждет пароход.
— Вот и дождался, — произнес Иерок и быстро выпил свою чашку.
Огненная влага прошла по горлу, ударила в дно пустого желудка. Иерок чуть прикрыл глаза, ожидая, когда тепло разольется по всему телу. Затем он заново оглядел свое жилище, и оно уже не показалось ему таким убогим и жалким.
— Подожди, — кивнул он Апару. — Садись.
Юноша подкатил к столику второй китовый позвонок. Иерок налил в чашку веселящей воды:
— Пей.
Вскоре Иерок почувствовал, что к нему пришло то состояние, которое сам он называл «толстые чижи». Он ощутил, что ноги будто одеваются в плотные меховые чулки и при ходьбе начинают петлять, задевать друг за друга. В это время Иерок предпочитал либо неподвижно сидеть на своем любимом китовом позвонке, предаваясь размышлениям о жизни, либо неторопливо беседовать с умным человеком. Чаще всего он беседовал с Павловым.
— Почему учителя нет? — нетерпеливо спросил Иерок.
— Должно быть, пароход встречает, — ответил Апар. — Уж очень он ждал…
Иерок вспомнил, как два года назад учителя высадили на берег с одним деревянным ящиком. Он простоял полдня в полной растерянности под дождем и ветром, не зная, куда идти и что делать.
Иерок тогда взял его к себе.
Учителю отгородили угол в яранге и навесили одиночный полог. Для школьных занятий «именем Республики» (так и сказал Павлов) в Урилыке приспособили один из складов мистера Томсона. К нему потом пристроили небольшое помещение из плавника, состоящее из кухоньки и комнаты, в котором и поселился Павлов с женой. Учитель так приноровился к здешнему краю, что от местного жителя его можно было отличить, только пристально присмотревшись: Павлов ходил в эскимосской одежде, носил на поясе охотничий нож и курил самодельную трубку.
В прошлом году пароход учителю ничего не привез: ни тетрадей, ни книг, ни карандашей. А Павлов так мечтал о новой школе из настоящих толстых бревен, о партах, таких, как в русских школах, и даже об учебнике на эскимосском языке.
Иерок пытался учиться у Павлова премудростям грамоты и русскому языку. Русской речью он овладел довольно быстро. Он вообще легко осваивал любой язык. По-чукотски говорил так, что на слух его трудно было отличить от чукчи, знал все эскимосские диалекты от Наукана до Сиреников и острова Святого Лаврентия, свободно изъяснялся по-английски с мистером Томсоном и другими американскими торговцами.
— Тогда буду с тобой беседовать, — заявил Иерок, обращаясь к Апару.
Юноша почтительно склонил голову и приготовился слушать.
— Так ты говоришь, дурной веселящей воды немного? — спросил Иерок.
— Две бутылки только, — напомнил Апар.
— Две бутылки не так мало, — задумчиво проронил Иерок. Помолчал, потом продолжил: — Как думаешь дальше жить? — И строго, испытующе посмотрел на юношу.
Апар от волнения закашлялся и почему-то поглядел в тот угол яранги, где затихла в напряженном ожидании женщина.
— Я думаю жить дальше, как жил, — неуверенно ответил Апар и тут же услышал горестный вздох своей невесты. — Женюсь я…
— Погоди, погоди, — перебил его Иерок. — То, что ты собираешься жениться, об этом знаем не только мы, живущие в этой яранге, но и весь Урилык. Иначе зачем тебе жить у меня?
— Я хотел сказать, что у нас, у меня и у Наны…
Что-то в голосе парня было такое, что Иерок вдруг насторожился, протрезвел, в одно мгновение от «толстых чижей» остались лишь горечь и головная боль.
— Ты хочешь сказать, что жил с моей дочерью как настоящий муж? — грозно спросил Иерок.
— Так получилось, — растерянно пробормотал Апар. — В пологе тесно, жарко…
— Если ты такой слабый мужчина, что не мог сдержаться, — тебе не место в моей яранге! — загремел Иерок. — Ты нарушил обычай и, вместо того чтобы тихо лежать к Нанехак спиной, повернулся лицом и ласкал ее! Ты опозорил мою семью!
— Послушай, Иерок, — попытался оправдаться Апар и в поисках поддержки снова поглядел в женский угол яранги. — У меня не было такого намерения, но Нана…
— Нана — моя дочь! Она не могла соблазнить тебя! Скорее ты, подобно тундровой мыши, вполз в мою ярангу, прикинулся тихоней, а на самом деле…
Иерок наполнил чашку и залпом выпил. Ярость вспыхнула в нем с новой силой.
— Я вас убью! — закричал Иерок и вскочил. Под ругу попался винчестер. — Где патроны? — он кинулся на Апара.
— Патроны еще у мистера Томсона, — дрожащим голосом объяснил тот. — Он обещал отдать послезавтра, когда разберется с новым товаром.
Иерок отшвырнул винчестер и схватил гарпун, с которым обычно ходил охотиться на нерпу.
Нанехак с визгом бросилась из яранги; взбешенный отец устремился за ней.
