— Етти, Кумы! — приветствовал председатель посетителя и пригласил его сесть. — Какая новость?
— Жениться пришел, — сказал Кумы.
Иван Толстой поднял голову.
— Я серьезно говорю: жениться мне надо, — повторил Кумы.
— Поссорился с Эйминой? — тактично спросил Толстой.
— На ней и хочу жениться, — пояснил Кумы.
— Ничего не понимаю, — помотал головой Толстой.
— Женитьбенную бумагу хочу получить, — сказал Кумы, и Иван Толстой облегченно вздохнул.
— Раз такое пожелание есть, то надо написать заявление, подождать две недели — и мы выдадим вам брачное свидетельство.
— Так не выйдет, — твердо сказал Кумы. — Бумага мне нужна сегодня.
— Отчего такая спешка? — спросил Толстой.
— Очень надо, — ответил Кумы, поглядел на Толстого и вдруг понял, что Иван неспроста говорит о двух неделях ожидания: видно, такое правило.
— Иван, мы живем с Эйминой уже, наверное, пятьдесят лет, зачем нам нужно еще две недели ждать?
— Я понимаю вас, — озабоченно произнес Толстой, немного подумал и сказал: — Я позвоню в район, посоветуюсь. А пока напиши заявление. Наташа Пины тебе поможет.
Толстой нажал кнопку, и из соседней комнаты пришла секретарь сельсовета Наташа Пины.
— Помоги оформить заявление о вступлении в брак, — строго сказал Иван Толстой.
Пока оформляли документы, Кумы сидел важный и непроницаемый. Толстой заказал разговор с районным центром, о чем-то пошептался с секретарем и сказал Кумы:
— Я думаю, что все будет в порядке. Приходите в три часа, и мы вас зарегистрируем.
Кумы быстро прикинул: в три еще далеко до возвращения вельбота. Хорошо бы в пять. Как раз в этот час вернется Аймет. Пока будут вытаскивать вельбот, закреплять его, сдавать добычу, как раз и кончится регистрация, и Кумы будет медленно и торжественно идти с Эйминой по главной улице селения.
— Лучше в пять, — попросил Кумы.
— Хорошо, пусть будет в пять, — согласился Толстой.
Кумы вышел из здания сельского Совета.
Он шел, погруженный в свои мысли, и, чем ближе подходил он к своему домику, тем неспокойнее было у него на душе. Как сказать Эймине?
Жена сидела на своем обычном месте — на полу кухни, на плитках яркого цветного пластика, который положил младший сын, Игорь Кумы, перед тем, как уехал учиться в мореходное училище. Она кроила шкуру, собиралась шить кухлянку из шкуры годовалого оленя.
На электрической плитке пыхтел чайник. В большой комнате громко стучал будильник.
Кумы стянул через голову камлейку и повесил на гвоздик.
Он уселся напротив жены. Постарела Эймина, сгорбилась от вечного сидения перед очагом. Ведь в доме только десять лет живут, а до этого вся жизнь в яранге прошла.
— Важное дело хочу сказать, — вкрадчиво начал Кумы. — Только ты не волнуйся и не пугайся. И не перебивай меня.
Эймина подняла встревоженное лицо.
— Если что-то с детьми случилось — говори сразу!
— Не с детьми, а с нами, со мной, — махнул рукой Кумы.
Эймина внимательно оглядела сидевшего перед ней мужа и в гневе отвернулась:
— Зачем пугаешь меня?
— Может быть, обрадовать хочу! — весело сказал Кумы и сразу же выложил: — Жениться на тебе хочу!
— Я тебе всегда говорила, — назидательно произнесла Эймина, — ты такой дурак, что до старости лет говоришь глупости, недостойные даже несмышленыша.
— На этот раз я говорю тебе всерьез! — сердито крикнул Кумы. — Я хочу жениться на тебе по-настоящему, на бумаге!
— Это что такое? — испуганно спросила Эймина.
— Я хочу, чтобы у нас была женитьбенная бумага, — прямо сказал Кумы. — Это очень важно, — добавил он.
— Зачем она тебе вдруг понадобилась? — подозрительно спросила Эймина. — Всю жизнь прожили без нее.
Настоящую причину Кумы сказать не мог. Потому что Эймина всегда смеялась над соперничеством Кумы и Аймета.
— Разве ты забыла, что сказал Саша Нутек, когда проводили перепись? — напомнил Кумы. — Сейчас иметь женитьбенную бумагу так же необходимо, как паспорт.
Эймина молча продолжала шить кухлянку. Нитка, туго скрученная из оленьих жил, с характерным шелестом проходила сквозь оленью шкуру, оставляя ровный, чистый шов, словно шила электрическая машинка «Тула», а не эти старые, скрюченные пальцы, через которые прошли километры оленьих жил.
— К пяти часам, — Кумы отогнул рукав камлейки, — надень свою лучшую одежду — кофточку, что сын прислал, новую камлейку.
— Люди будут смеяться, — тихо сказала Эймина и тяжело вздохнула.
Всю жизнь она подчиняется сумасбродствам своего мужа и терпит вместе с ним насмешки односельчан. Так было, когда Кумы, не дожидаясь постройки нового дома, продырявил ярангу, прорубил окна, поставил кровати, а в пологе установил керосиновые лампы, от которых так воняло, что приходилось все время спать высунувшись лицом в чоттагин… Много было такого. Правда, в большинстве случаев потом оказывалось, что Кумы бывал прав.
— Пусть смеются, — ответил Кумы. — Знаешь, сколько в нашем Улаке народу живет без женитьбенной бумаги? Почти поколение. А мы будем с тобой первыми. Над первыми сначала смеются, ты это хорошо знаешь.
Эймина еще раз вздохнула, в знак согласия кивнула головой и пошла в комнату готовиться к церемонии получения женитьбенной бумаги.
К пяти часам принаряженные Кумы и Эймина пошли в сельский Совет. Новость о том, что старый Кумы, персональный пенсионер, еще вчера только бывший бригадиром совхозного вельбота, женится заново на своей Эймине, уже стала известна всему селению, и любопытные стояли возле своих домов, образовав живой коридор. Порой что-то кричали вслед, но Кумы не откликался, боясь выйти из себя, а Эймина была словно глухая и только пристально смотрела себе под ноги.
Иногда выкрики были явственны:
— Уж если жениться заново, так надо брать молодую!
— Дорогому жениху физкультпривет!
Последний выкрик принадлежал Напанто. Он только что отсидел в районном центре пятнадцать суток за мелкое хулиганство, и, видно, это не охладило его.
Трудно было молча идти через все селение. Понастроили новых домов, и маленьких, и двухэтажных многоквартирных с паровым отоплением, и селение так вытянулось по косе, что главная улица терялась где-то далеко за полярной станцией.
Чтобы как-то развеселить жену, Кумы шепнул ей:
— Мы идем с тобой, как Фидель Кастро…
— Что ты сказал? — не поняла Эймина.
— Помнишь, в кино мы смотрели, как Фидель Кастро приезжал в Москву, ехал в открытом автомобиле, вдоль дорог стояли толпы и кричали ему приветствия, как сейчас нам?
— Они не приветствия кричат нам, а смеются, — в голосе Эймины послышались слезы.
Кумы взял за руку жену и прибавил шагу.
Красный флаг над сельсоветом был уже близко.
На крыльце стоял сам Иван Толстой в черном торжественном костюме, в белой рубашке, при галстуке. Он сказал, когда Кумы и Эймина подошли к крыльцу сельского Совета:
— Милости прошу, — и поклонился.
В комнате был народ. Курил трубку старейший учитель, который уже давным-давно не учил детей, а был охотником, — Канто, сидел на стуле секретарь парткома Нотанто, у окна стояли директор школы Валентина Ивановна и Гриша Гоном в пионерском галстуке. Наташа Пины тоже была нарядна, да и все в комнате собрались словно бы на торжественное заседание.
Иван Толстой прошел за боковой стол, над которым висел большой герб Советского Союза. Кумы посмотрел на герб и прочитал слова: 'Пролетарии всех стран, соединяйтесь!' 'Соединяемся', — ответил мысленно Кумы и весело огляделся.
— Дорогие Кумы и Эймина! — начал Иван Толстой. — Разрешите церемонию регистрации брака, которому уже пятьдесят лет, считать открытой!
Послышались аплодисменты. Они были жидковаты.
— Мы тут посоветовались, — продолжал Иван уже другим голосом, — и решили отметить вашу регистрацию торжественно, потому что, как я выяснил, живете вы в мире и согласии уже около пятидесяти лет, а может быть, даже и больше…
— Больше, больше, — подтвердил Канто.
— В таком случае ваша свадьба может считаться золотой! — завершил свою речь Иван Толстой и вручил Кумы брачное свидетельство в красной полиэтиленовой папке. — А теперь от юных пионеров слово имеет Гриша Гоном.
— Мы, юные пионеры, — заговорил звонким голосом Гриша Гоном, кося одним глазом на директора школы, — даем торжественное обещание брать с вас пример…
Кумы и Эймина выслушали речи внимательно, никого не перебивая.
— Слово предоставляется виновнику торжества персональному пенсионеру товарищу Кумы, — объявил Толстой.
Кумы подождал, пока стихнут жидкие аплодисменты, и коротко сказал:
— Собственно, это не свадьба, а получение женитьбенной бумаги.
