забилась в рыданиях.
— Она стала безумной, — заключил Тэгрынкеу. — Такое увидишь — еще не так завоешь.
Джон присел рядом с обезумевшей старухой. Он осторожно разнял руки и стал ласково приговаривать:
— Не бойся. Мы пришли из Энмына помочь вам и избавить от призраков и живых разбойников. Взгляни на нас — мы свои. Вот рядом со мной Тэгрынкеу из Уэлена. Не надо плакать…
Джон гладил по плечу старуху и чувствовал, что она успокаивается. Всхлипнув несколько раз, Кэлена доверчиво прижалась к Джону, открыла глаза и всмотрелась.
— Это вправду ты? О, какое горе случилось в нашем стойбище! Словно злые духи слетелись с подземного царства и стали мстить людям, погрязшим в грехах. О Сон, я и не верю, что осталась в живых.
Старуха вытерла слезы, подняла голову и вдруг снова разразилась страшным воплем, указывая на спину Джона:
— Вот они! Они снова пришли сюда, чтобы резать людей!
Джон невольно оглянулся, но там были одни безмолвные, потрясенные всем увиденным красногвардейцы и Тэгрынкеу. Догадавшись, Джон тихо сказал:
— Пусть все выйдут из яранги, я успокою старуху.
Оставшись с Кэленой, Джон принялся уговаривать ее:
— Открой глаза. В чоттагине никого, кроме нас с тобой.
Наконец Кэлена послушалась, осмотрелась и даже поправила упавшие на лоб реденькие волосы.
— Я не могу поверить, что это ты, Сон, — прошамкала старушка и ощупала трясущимися руками лицо Джона, его одежду. Поверив в реальность его существования, она начала страшный рассказ, часто прерываемый рыданиями. — Говорила я Ильмочу — добра не будет от этих русских. Лица уж больно у них нехорошие, холод в глазах, — рассказывала Кэлена. — Ильмоч не слушал меня… Никого не слушал. Новую жизнь ругал худыми словами, Солнечного Владыку вспоминал. Жили эти русские в нашем стойбище как волки! Среди дня кидались на женщин и валили на землю на глазах у мужей и детей. А Ильмоч колол самых жирных оленей, своими руками отдавал лакомые куски и тайком ездил к Армолю за дурной веселящей водой.
Старуха вдруг замолчала, настороженно прислушиваясь, и прижалась дрожащим телом к Джону:
— Я чувствую — они здесь! Они бродят за стенами яранги!
— Это наши друзья, — успокоил Кэлену Джон. — Не бойся.
Кэлена вскинула глаза на Джона, словно впервые увидела его.
— А правду ли ты говоришь? — подозрительно спросила она. — Ведь у тебя в глазах блестит лед…
— Ты же меня знаешь, — ответил Джон.
— Непонятные вы люди, — сокрушенно вздохнула Кэлена.
— Ты знаешь не только меня, но и детей моих, и Пыльмау, — напомнил Джон.
Удивительно, но упоминание имени Пыльмау сразу же успокоило старую шаманку, и она уже связно продолжала рассказ:
— Ходили они по тундре, орали свои громкие песни, обжирались, уходили на побережье и все требовали от Ильмоча чего-то. А он, бедняга, уже начинал жалеть, что принял их в свое стойбище, и даже приходил ко мне советоваться. Но какой совет может дать женщина? Ездили они на побережье, хотели переправиться на другой берег. Вернулись обозленные, мрачные… А Ильмоч мне сказал: кругом большевики, некуда деваться. Даже те, кто были просто чукчи, и те начали превращаться в большевиков… А ты, случаем, не большевик ли?
Кэлена уставилась на Джона и слегка отстранилась.
— Да нет, не большевик, — ответил Джон.
— Худо нам стало совсем. И Ильмоч стал всего бояться. И берега боится, и тундры. Удрать от русских нельзя — куда денешься со стадом? Вот думали они с пастухами и порешили напоить русских священной настойкой гриба-вапака и оставить в тундре, а самим уйти подальше, чтобы не нашли. Нехорошо, конечно, поступали, но русские озверели, ничего не признавали, нас почитали за животных, даже на Ильмоча стали кричать и замахиваться. Мы так и сделали. Напоили и оставили в тундре. Рано утром сняли яранги, погрузились на нарты и погнали стадо через перевал, сюда, где реки поворачивают на солнечную сторону. Едем, а сзади мерещится погоня. Три дня и три ночи шли без остановки, петляли, путали след. Да и оружие-то у русских отняли, взяли себе. Спустились мы сюда в распадок и еще три дня и три ночи жили без огня и горячего мяса, боялись дымом открыть себя. Потом решили — довольно. Стали потихоньку жечь костры, громко разговаривать. Еще три дня прожили. Стадо держали поодаль, но сами далеко не уходили… Все пожгли на кострах, что было поблизости…. Старуха умолкла и опять прислушалась.
— Там кто-то ходит! — громким шепотом сообщила она Джону.
— Да, там ходят мои друзья, которые пришли со мной избавить вас от этих разбойников.
— Поздно уже! — запричитала Кэлена. — Зарезали нашего Ильмоча!
— Но почему здесь только две яранги? — спросил Джон.
— Я расскажу! — заторопилась Кэлена. — Ходила я за дровами далеко отсюда. Возвращаюсь на закате с большой охапкой хвороста, поднялась на холм, откуда видно наше стойбище, и услышала крики. Они пришли! Эти русские! У них в руках были маленькие ружьеца и большие ножи. Сначала они схватили Ильмоча и тащили по стойбищу за ноги, словно тушу оленя. Зарубили его, сложили в яранге и принялись за остальных. Дети не успевали вскрикнуть, падали замертво. О, что они делали! В самых жестоких сказаниях такого никогда не бывало. Это могли сделать обезумевшие люди, потому что зверь такого не сообразит.
— А где же остальные? — нетерпеливо спросил Джон. — Почему только две яранги остались в этом стойбище?
— Обожди, — остановила его Кэлена, — все расскажу. Может быть, это мои последние слова в этой жизни… Слушай. Смотрела я издали и так оцепенела от ужаса, что не могла двинуться. Потом, не знаю, как это случилось, я закричала и бросилась с холма вниз. Я чувствовала, что пули бьют по куче хвороста, который я тащила на спине и забыла скинуть. Но почему-то в меня не попадали. Я ворвалась в чоттагин нашей яранги и упала без чувств. Сколько я лежала — не знаю. Когда очнулась — в стойбище уже никого не было. Я одна оставалась в яранге, наверное, подумали, что я умерла. Но я не умерла. Я встала и пошла искать живых. На месте трех яранг оставались только темные круги, не припорошенные снегом. А у Ильмоча… Когда я вошла туда, рассудок снова покинул меня, и не помню, как очутилась здесь… Когда приходил рассудок, я принималась звать на помощь, но горло испускало лишь странный вой, похожий на собачий. Я даже по-человечески разучилась плакать от горя, — немного удивленно произнесла Кэлена. — Когда я увидела тебя, мне показалось, что ты привидение. Но теперь я верю, что это ты, Сон, — старушка взяла руку Джона, внимательно осмотрела шов, который когда-то сделала своими руками, и заплакала: — Какая жестокая жизнь настала!
— Успокойся, — мягко сказал Джон. — Мы догоним их и накажем. А тебя возьмем в наше селение, и будешь жить у меня, как мать.
— Как мать, — прошептала Кэлена, — мать горя и потерянных детей…
Джон вышел из яранги и коротко рассказал о случившемся.
— На глаза старухе пока не показывайтесь, — попросил красногвардейцев Джон. — Пусть успокоится.
— Очевидно, часть пастухов белогвардейцы вынудили уйти вместе с ними, — рассуждал вслух Тэгрынкеу. — Далеко им уйти не удалось. Они где-то поблизости.
— Кэлену я возьму к себе, — сказал Джон. Тэгрынкеу молча кивнул. Лицо его стало жестким и непроницаемым. Он еще раз оглядел разоренное стойбище и горько сказал Джону:
— А ярангу с останками погибших надо сжечь.
К вечеру старуху удалось уговорить, что те люди, которые теперь пришли, ничего общего не имеют с белогвардейцами, и она пошла, ковыляя позади отряда, и часто останавливалась передохнуть. Джон шел рядом с ней, и они, бывало, даже теряли из виду отряд, который вел впереди Тэгрынкеу.
На одной из остановок Кэлена спросила Джона:
— А что ты без оружия идешь?
— Никогда в человека не стрелял, наверное, не смогу, — виновато ответил Джон.
— И даже когда твоих детей будут резать и колоть острыми ножами? — спросила старуха.
— Тогда смогу, — твердо сказал Джон.
— Но ведь может случиться так, что начнут с чужих детей, а потом доберутся до твоих, — сказала Кэлена, и Джону от этих слов стало неловко.
Тэгрынкеу почти не поднимал голову от земли, ведя отряд прямо по следу. Не прошло и четырех дней, как впереди показался дым, а за ним и две яранги.
— Вы со старухой пока останетесь здесь, — сказал Тэгрынкеу Джону, — а мы окружим бандитов и заставим их сдаться.
— Ты что же, считаешь меня наравне со старухой? — с обидой в голосе сказал Джон.
Тэгрынкеу смутился:
— Я не то хотел сказать… Понимаешь, старуху одну бросать опасно, мало ли что может с ней случиться? Ведь когда будут судить бандитов, она будет живым свидетелем.
— Она может остаться и одна, — ответил Джон. — Дайте мне оружие, и я пойду вместе с вами.
Тэгрынкеу распоряжался так, словно был самым опытным военачальником. Он велел отряду рассредоточиться и подходить к ярангам скрытно, широким фронтом.
Джон чувствовал возбуждение. Оно было неуместным, и он силой воли старался отогнать его, успокоиться. Но оно все больше охватывало его, словно Джон шел на моржей, залегших на лежбище…
Тэгрынкеу, слегка пригнувшись, осторожно ступал по кочкам и громким шепотом говорил Джону:
— За ярангами начинается нагорье. Оттуда нет пути никуда. Ильмоч всегда останавливался в этих местах. Если белогвардейцы побегут туда, их там ждет верная смерть…
Залп был совсем негромким. Когда охотятся за китом, гром выстрелов стоит над морем. А тут несколько нестройных щелчков пригнули отряд к земле, кинули на кочки Тэгрынкеу и Джона.
— У тебя на плече кровь! — закричал Тэгрынкеу.
