который предстоя) проделать этим племенам, не был мучительным и трагическим…
— Позвольте, однако, — прервал его еще раз Джон. — Желателен ли им тот прогресс?
— Мистер Макленнан, — ответил капитан Бартлетт, — честно говоря, меня политика мало интересует. Возможно, что вы правы, возможно, право и правительство Канады. Лично я — американец и нанят Вильялмуром Стефанссоном в качестве служащего, капитаном погибшего корабля «Карлук». Давайте оставим этот беспредметный для нас обоих и не имеющий никакой перспективы спор… Я очень рад нашей встрече, и если это не является секретом, мне бы хотелось узнать, как вы сюда попали и что вас держит здесь?
Джон, не вдаваясь в подробности, рассказал свою историю. Даже в сжатом и скупом пересказе она взволновала капитана Бартлетта.
— Я все понял, — задумчиво произнес капитан Бартлетт. — Но не имеют ли права ваши близкие, оставшиеся в Порт-Хоупе, знать о том, что вы живы? Ваша мать, ваши родные?
Джон опустил голову.
— Не знаю, — тихо проговорил он. — Возможно, что они свыклись с мыслью о том, что меня нет в живых. Для них я мертв, и это на самом деле так. Ведь я все равно не смогу вернуться к прошлому…
— Матери никогда не верят в смерть своих детей, если они теряют их вдали, — заметил Бартлетт. — Дайте мне адрес ваших родителей. Я только сообщу им, что вы живы, что вы нашли здесь свое счастье и не хотите возвращаться. Я думаю, что тогда им легче будет.
Джон поднял голову, обвел глазами свое жилище, стены, сшитые из оленьих шкур, лежащих в углу и затаивших дыхание Пыльмау и Яко и промолвил:
— Не стоит. Пусть все останется так, как есть.
Он отодвинулся от капитана Бартлетта, пожелал ему спокойной ночи и лег рядом с Пыльмау.
— Он звал тебя с собой? — тихо спросила Пыльмау.
— Спи, — откликнулся Джон.
— Я все поняла, — продолжала Пыльмау. — Он звал тебя, напоминал тебе мать… Я заметила, когда ты разговариваешь с белым человеком, ты становишься совсем чужой, словно вместо тебя появляется другой Сон… Что ты ответил ему?
Джон тяжело вздохнул:
— Ты же знаешь, что я могу ответить…
Пыльмау подхватила его вздох:
— А может быть, тебе и вправду вернуться на свою родину? Что у тебя здесь осталось? Холодная могила Тынэвиринэу-Мери и больше ничего…
— А ты, а маленький Яко?
— Что мы? — Пыльмау всхлипнула. — Мы здешние, здесь наша земля, усыпанная костями наших предков. Уезжай домой, Сон, где тепло, где всегда много еды, где твои родные. Когда ты уедешь, ты все равно останешься у меня в сердце, я тебя никогда не забуду. В темные вечера, когда не видно, с кем говоришь, буду разговаривать с тобой и радоваться, что тебе хорошо. Уезжай, Сон!
— Тише, — Джон положил руку на плечо жены. — Не могу я уехать отсюда. Это так же невозможно, как если бы я вздумал стать совсем другим человеком. Спи спокойно.
Просыпаясь среди ночи, Джон чувствовал, как сдержанно вздрагивало под ладонью тело Пыльмау — она плакала.
Тяжелый топот в чоттагине разбудил обитателей яранги.
Пришли Орво и Армоль.
— Сон! — взволнованно сообщил Армоль. — Утки полетели. С голодухи мы и не заметили, как пришла весна! Если у ваших гостей есть дробовики — мы спасены! В небе черно от утиных стай.
Прислушавшись, Джон уловил шелест тысячи крыльев над крышей яранги. Он торопливо оделся. За ним потянулись капитан Бартлетт и эскимос Катактовик. Они вытащили свои дробовики, и безмолвие голодного Энмына раскололось от грома ружейных залпов.
Утки летели такими густыми стаями, что можно было стрелять зажмурясь. С глухим стуком падали на снег убитые птицы. Безжизненный Энмын огласился громким лаем невесть откуда взявшихся собак, криками людей, бросавшихся в гущу дерущихся собак, чтобы отобрать от них уток. Собаки рвали на людях одежду, кусали их, но те не обращали на это внимания, сами колотили их, вырывали из пастей еще теплые утиные тела и уносили в яранги.
Джон бегал вместе со всеми, орал на собак, рычал. Руки его покрылись царапинами от собачьих зубов, одежда висела лохмотьями.
Когда стрельба прекратилась и поздние сумерки спустились на землю, в чоттагинах запылали костры и меж ярангами поплыл давно неведомый голодным людям запах вареного мяса, запах еды и жизни.
Нетерпение было так сильно, что женщины не ощипывали уток, а просто обдирали их. Над жарким огнем клокотали котлы.
— Ваше прибытие стало для нас спасением, — сказал Джон капитану Бартлетту. — Утятина прибавит силы тем, кто отощал, и мужчины смогут снова выйти на охоту. Спасибо вам большое.
— Не стоит благодарности, — ответил капитан Бартлетт, прочищая шомполом ружье и разглядывая ствол на свет от костра. — Я рад, что нам удалось помочь вам, что наши ружья наконец-то пригодились. Во время гибели «Карлука» в Ледовитом океане исчезли у нас запасы патронов для нарезного оружия. Остались только дробовые. С ними мы ходили и на белого медведя, и на тюленей.
Эскимос Катактовик с невозмутимым видом срезал с птичьих голов разноцветно оперенные шкурки. На его родине из них делают нарядные одежды, головные уборы, которые потом за большие деньги продают белым людям.
Пробыв еще два дня в Энмыне, капитан Бартлетт и Катактовик обеспечили жителей селения утятиной на несколько дней. На промысел уже вышли охотники. Армоль притащил двух нерп, сообщил, что лед испещрен большими полыньями и разводьями, в которых резвятся жирные весенние нерпы.
Гостям надо было отправляться дальше, к Берингову проливу, откуда они намеревались перебраться на свой, американский берег.
Джон поймал несколько десятков отощавших собак и собрал из них две сносные упряжки.
Ранним весенним утром, когда из-за дальних холмов поднялось ослепительное солнце, упряжки двинулись вдоль побережья к старинному чукотскому селению Уэлен. Второй нартой правил невозмутимый, еще более замкнувшийся в себе после долгой голодной зимы Тнарат. Он даже не покрикивал на собак, а лишь смотрел на них каким-то одному ему присущим пристальным взглядом, и вожак, встретившись с его глазами, съеживался, словно от удара, и тянул всех остальных собак.
Капитан Бартлетт сидел на нарте Джона. Его суровое, выдубленное северными ветрами лицо было озабочено. Он рассказал Джону, что на острове Врангеля остались люди, которые ждут помощи.
На пути в Уэлен останавливались в небольших селениях, где люди только начинали оправляться от долгой голодной зимы. Бедствие затронуло все пространство от Энмына до мыса Дежнева.
Между селениями Нешкан и Инчоун, на одной из кос, далеко вдающихся в Ледовитый океан, путники наткнулись на одинокую полузанесенную снегом ярангу. На лай собак никто не вышел. Когда, откопав вход, люди вошли внутрь, их глазам предстала страшная картина: из-под рухнувшего полога торчали полуобглоданные человеческие кости. Когда Джон осторожно приподнял шкуры, он увидел тела мужчины и женщины. Их глаза были выклеваны, а на лицах оставалась лишь тонкая кожа.
— Вот настоящее лицо Севера, — тихо молвил Джон капитану Бартлетту. — Смотрите и запоминайте. И когда будете делать доклады в географических обществах, не забудьте упомянуть об обездоленных, о людях Севера, которые могут быть не только послушными и верными проводниками, но и подлинными героями. Многие века они сражаются лицом к лицу с беспощадным врагом — арктической природой. Вместо памятников на земле остаются их кости, но они не отступают и упорно цепляются за эти холодные оконечности земли.
Упряжки медленно удалялись от одинокой яранги. В тишине весеннего вечера громко каркали вороны, кружившие над дымовым отверстием яранги.
— Это ужасно, — содрогнувшись, произнес Бартлетт. — Такой крохотный народец и столько людей теряет!
— Если бы те силы, которые вы затратили на доказательство возможности существования человека в Арктике и на поиск новых земель, вы направили на исследование души северного человека, весь мир и человечество обогатились бы гораздо более ценными приобретениями, нежели клочок ледяной пустыни, затерянный в Ледовитом океане, — тихо, но размеренно сказал Джон.
Голод затронул и жителей большого селения Уэлен, но все же не так сильно. Здесь не было теней, отдаленно напоминавших человека, которые встречались в иных селениях.
Перекочевав и накормив собак, путники двинулись в Кэнинскун к Роберту Карпентеру.
Торговец встретил гостей громкими восклицаниями и, не дав опомниться, гут же потащил их в свою природную ванну, на горячие ключи.
— Я читал в прошлогодних газетах об экспедиции Стефанссона! — заявил за ужином Карпентер. — Это грандиозная затея! Честное слово, она меня больше заинтересовала, чем начало военных действий в Европе!
Карпентер чувствовал себя среди гостей весело и непринужденно. Он громко говорил, то и дело отдавал приказания жене и дочерям, которые не успевали вносить угощения.
За отдельным столиком чуть поодаль расположились Катактовик и Тнарат. Они молча ели и даже не прислушивались к разговору белых людей.
Капитан Бартлетт, разомлевший после живительной ванны среди девственного снега, поднимал тост за тостом.
— Предлагаю выпить за мужественный народ Севера! — провозгласил он, обращаясь в сторону Катактовика и Тнарата.
— В таком случае им надо налить тоже, — заметил Карпентер и потянулся к ним с бутылкой в руке.
Договорились о том, что Джон и Тнарат дальше не поедут. Дальнейшую судьбу капитана «Карлука» брал на себя Роберт Карпентер.
— Возвращайтесь к себе, — отечески говорил торговец. — Я слышал, что вы пережили трудную зиму. Лишились вельботов… Суров Север, суров! — повторил он, делая озабоченное лицо. — С непривычки здесь трудно.
Джон и Тнарат взяли у Карпентера в кредит патроны, порох, немного чаю, сахару, табаку и пустились в обратный путь.
Капитан Бартлетт и Катактовик направились на юг вдоль скалистых берегов Берингова моря. Через некоторое время им встретился чиновник русского правительства барон Клейст, который помог им добраться до бухты Провидения. Отсюда Бартлетт отплыл на китобойном судне «Герман» в Сент-Майкель на Аляске и послал канадскому морскому ведомству уведомление о случившемся.
Русское правительство и Соединенные Штаты Америки, чьи берега были ближе всего к месту бедствия, взяли на себя задачу спасти остаток экипажа
