довольно неудобно, и Джон долго примащивался, пока не нашел нужного положения.
Помещение было довольно просторное. Невдалеке у входа ярко горел костер, н света его было достаточно, чтобы внимательно осмотреть ярангу. Над огнем висел большой закопченный котел явно заморского происхождения. В нем булькало варево, и сквозь горьковатый запах дыма проголодавшийся Джон почувствовал аромат вареного мяса.
При отблесках пляшущего пламени хлопотали две голые до пояса женщины. Они походили на русалок с лоснящимися покатыми плечами и обнаженной грудью и длинными черными космами волос, свисающих на лица. Нижняя половина их туловищ была заключена в неуклюжие меховые коконы с невероятно пышными штанинами и меховой обувью, расшитой орнаментом.
Женщины кинули испуганный взгляд на Джона и перешли на шепот. По пытливым, кидаемым изредка взглядам нетрудно было догадаться, что они заговорили о странном госте.
Вдоль стен по всей окружности яранги были расставлены кожаные мешки, очевидно, с припасами, деревянные сосуды, тюки с оленьими шкурами. В одном углу кучей лежали свежеободранные оленьи ноги со свисающими сухожилиями. Мутными, безжизненными глазами смотрела скальпированная оленья голова, приготовленная, видно, для варки.
Джон постарался перевести взгляд в другое место. Наверху, на поперечных перекладинах, висели оленьи окорока, и легкий дым от костра обволакивал их.
Позади, за спиной, был расположен меховой полог с четырехугольными стенками из сшитых оленьих шкур. Передняя стенка была приподнята, и вся внутренность полога была видна, но там ничего не было, кроме погасшего жирового светильника.
Б низкую дверь заглядывали любопытные. Сначала появились ребятишки. Закутанные в меха, с капюшонами, обрамленными густой опушкой, они походили на мячики, и только пуговки носов и блестящие маслинки глаз выдавали в них живые существа. То и дело их отталкивали взрослые, по преимуществу женщины, совали головы внутрь хижины и что-то спрашивали у хозяйки, но при этом смотрели только на Джона, силясь получше разглядеть его при свете костра.
Послышались мужские голоса. В ярангу вошли Орво, Армоль и Токо. Следом за ними шли незнакомые мужчины, очевидно жители стойбища. Токо тащил на спине припасы Джона, а Орво нес его сундучок.
— Тут будем спать, — сказал Орво Джону. — Ветер спускается с гор, будет плохо.
— Мне бы хотелось ненадолго выйти, — смущенно пробормотал Джон.
Сначала Орво не понял его. Джону пришлось несколько раз повторить свою просьбу. Токо следил за ним пристально и вдруг, хотя не понимал ни слова, сказал Орво:
— Да тут переводить не надо! И так ясно.
И поманил за собой Джона.
Они стояли в тишине необозримого небесного купола, густо усыпанного крупными звездами. Джон раньше никогда не думал, что звезды могут быть такими яркими. Оки мерцали в вышине, обозначая знакомые с детства очертания созвездий. Он смотрел на небо и старался не думать о прикосновении холодных пальцев Токо. Он думал о том, что надо пересилить себя ради того, чтобы уцелеть, пересилить себя и обрести способность мыслями уходить отсюда в дали, не доступные этому дикарю, который никак не может справиться с такой простой вещью, как обыкновенная пуговица.
Токо что-то говорил вполголоса, должно быть произносил свои чукотские ругательства, но какое это могло иметь значение, если все равно не понять слов?
Какая, однако, величественная тишина! Упругий ветер, дувший без порывов, походил на студеный поток, рожденный ледником. Над дальними хребтами вставала луна, и грани горных вершин сверкали таинственно и странно… Как жаль, что в молодости человек так мало обращается к богу, надеясь на свои силы! Наверное, это и есть то мгновение, когда душа ведет свою беседу с тем, единственным…
Токо справился наконец с пуговицами. И к чему столько пуговиц там, где проще простого обойтись одной? Поистине эти белые скупятся там, где можно быть щедрым, и расточительны в совершенно непонятных случаях. Запахнув кухлянку, Токо взглянул в лицо Джона. Тот стоял, запрокинув голову, и в блестящих льдистых глазах его отражался небесный свод. На всем его лице была странная печаль, словно вместо Джона, пока Токо возился с его пуговицами, возник другой человек, и у человека этого появилось странное, шаманское выражение лица. Обеспокоенный Токо слегка подтолкнул Джона.
Белый встрепенулся, глаза его снова наполнились живым теплом, и он произнес короткое, ласковое, должно быть поблагодарил Токо.
В хижине Орво предложил Джону войти в меховой полог, передняя занавесь которого была опущена. Пришлось ползти на брюхе. В квадратном помещении горел жировой светильник. Пламя его было ровным и светлым. Перед светильником на корточках сидела женщина и палочкой, похожей на дирижерскую, управляла пламенем. Токо помог Джону занять удобное положение и стянул с него верхнюю одежду. В пологе было тепло и светло. Раздробленные кисти почти не болели. Боль ощущалась где-то в самой глубине костей, и если на нее не обращать внимания, то ее словно и не будет.
За меховой стенкой слышались голоса, топот мягких торбасов по земляному полу. Край меховой занавески приподнялся, и просунулась голова. С трудом Джон узнал старого Орво. Рядом с головой Орво пристроилась голова Армоля, затем показался мужчина, который встречал путников. Вскоре перед Джоном и Токо, занимая пространство от угла до угла, выстроились в ряд косматые головы. Они враз и вразнобой разговаривали с Токо, порой обращаясь через Орво к самому Джону.
Джон односложно отвечал на вопросы о своем самочувствии и с некоторым раздражением следил за этим множеством голов, которые не спускали с него глаз. Это было вроде некоего чудовища с девятью головами.
Раздражение Джона усиливал все более и более обостряющийся голод. Наконец, не выдержав, он обратился к Орво и попросил его достать из мешка припасы.
— Не торопись, — спокойно ответил Орво. — Сейчас будет настоящая еда.
Голова его исчезла, и тотчас на ее место просунулось длинное деревянное корыто, заполненное дымящимся вареным мясом. Запах был так силен и ароматен, что Джон не выдержал и судорожно глотнул слюну.
Орво, возникший следом за блюдом, издал торжествующий возглас и отдал приказ Токо, видимо, говоря, как накормить безрукого белого человека.
Токо схватил с блюда огромную кость с мясом и протянул ее прямо к лицу Джона. Теплое мясо коснулось губ, и Джон отпрянул назад, разгневанный такой бесцеремонностью.
Но вместо выражения вины на лице у Токо возникли изумление и вопрос. После минутного раздумья его лицо тронула мысль, и он позвал:
— Сон! — и, схватив зубами мясо, отрезал кусок у самых губ, едва не задев лезвием кончик носа.
Он нарочито громко чавкал, показывая, как вкусно мясо.
Но Орво, то ли знал, что белый человек ест по-другому, то ли догадавшись, нарезал мелкими кусками мясо на деревянном блюде, насадил кусок на кончик ножа и поднес ко рту Джона. Кормление началось.
Мясо было вкусное, нежное, сочное, но совершенно несоленое. После двух-трех кусков Джон попытался объяснить Орво, что хозяйка, видимо, забыла посолить мясо, но Орво, поняв, произнес решительно:
— Соль нет!
Тогда Токо довольно бесцеремонно раскрыл вещевой мешок Джона и с помощью его обнаружил небольшой холщовый мешочек с драгоценным белым порошком.
Орво аккуратно посолил мясо, предназначенное Джону, и даже посыпал им бульон, которым завершилось обильное пиршество.
После еды начались приготовления ко сну. Хозяйка внесла свернутые рулонами оленьи шкуры. Джону досталось место у задней стенки, рядом с жирником. Поблизости от Джона поместился Токо. От жирника и от испарений горячего мяса в пологе стало совсем тепло, даже жарко. Токо ловким движением скинул с себя нижнюю пыжиковую кухлянку и остался по пояс голым. Но через некоторое время ему и этого показалось много, и он стянул нижние штаны, оставшись совершенно нагишом, лишь набросив между ног заботливо поданный хозяйкой кусок оленьей шкуры.
Когда его примеру последовали и остальные мужчины, Джон попросил Орво помочь ему освободиться хотя бы от теплой меховой рубашки и меховых брюк.
Снятую с Джона одежду Токо уложил позади него, соорудив нечто вроде высокой подушки. Джон откинулся на нее и прикрыл глаза. Блаженная истома охватила тело. Путешествие оказалось не таким уж страшным, как он думал.
Джон лежал на спине. Вокруг него гудел приглушенный непонятный разговор. Он действовал усыпляюще, словно тихий морской прибой или журчание ручья.
Перед тем как погрузиться в глубокий сон, в сознании Джона мелькнуло доброе, родное лицо капитана Хью. Только почему-то он был острижен и обрит наподобие чукотского оленевода. Но Джон не успел удивиться — его охватил спокойный сон.
Орво медленно набил крохотную чашечку трубки табаком и, сделав глубокую затяжку, передал хозяину яранги Ильмочу.
Ильмоч взял трубку и бережно воткнул мундштук в узкую щель между редкими зубами, не раскрывая рот широко, боясь упустить хоть одну частичку драгоценного табачного дыма.
Армоль следил за действиями стариков, но не решился попросить себе хоть бы одну затяжку.
— Три дня будете карабкаться вверх до перевала, — почти не разжимая губ, говорил Ильмоч. — Три дня и три ночи на студеном ветру, без укрытий, без дров, без глубокого снега. Корму взять много не сможете, придется поголодать и вам, и собакам.
Слизывая с мундштука табачный сок, Ильмоч наконец передал трубку Армолю. Парень судорожно вцепился в трубку и сделал полагающуюся ему глубокую затяжку.
Когда очередь дошла до Токо, Ильмоч уже обычным голосом продолжал:
— Белого надо отвезти в Анадырь, тут уже ничего не поделаешь. Вернуться — капитана разгневаешь, а умрет — так кто знает, что вам за него будет… И то сказать — в тяжелую работу запряглись.
Орво покосился на спящего Джона и признался со вздохом:
— Пожадничал я. Да ведь три ружья и за пять лет не заработаешь. На китовый ус спросу мало, платят плохо, белым опять подавай песца. А ты ведь знаешь, что на нашем берегу лучше всего бить песца в море, когда он ходит вслед за белым медведем и подбирает объедки. На льду капканы не поставишь — унесет.
