— Будто человеческую речь понимает.
— Есть такие олени, — сказал Арканщик. — Священные, выросшие на воле, среди диких.
— Так, может, не стоит делать из него ездового?
— Он, конечно, умный, — после некоторого раздумья произнес Арканщик, — но чтобы понимать человеческую речь… Это нам только кажется.
Оба внимательно посмотрели на Лунника. Он отвел глаза в сторону и решил быть поосторожнее.
Когда его впервые поставили в упряжку, он нарочно путался, сбивался с ритма, тянул в другую сторону, пока не получил костяным наконечником хорея чувствительный удар в промежность.
И все-таки люди явно отличали его от других оленей и уже на третью ночь стали привязывать его к грузовой нарте. Лунник отошел от стойбища, спустился к речке и берегом вышел на склон холма. Его вел манящий тонкий запах оленьего мха-вапака и белых грибов. Лунник ел их с большим удовольствием и вкусом, громко чмокая большими мягкими губами, и радовался тому, что на этот раз он питается только растительным кормом, не пожирает падаль, мясо, не пьет кровь.
К утру он вернулся к ярангам и прилег возле грузовой нарты.
Подбежал щенок и робко лизнул в черный влажный нос.
За щенком явилась тощая кормящая сука с отвисшими сосцами и тоже лизнула нового оленя. Лунник вдруг с болью в сердце вспомнил свою мать, свою свору, оставшуюся на острове, и почувствовал тоску.
— Он будет ездовым, — сказала сука щенку.
— Он мне нравится, — щенок еще раз лизнул оленя, на этот раз чуть выше носа.
Лунник сдерживал себя, чтобы не заговорить с собаками, не дать им догадаться, что он понимает их речь.
Собак в стойбище всего было шесть. Они помогали пасти большое оленье стадо, а зимой, видимо, их запрягали в нарты, хотя, наверное, предпочитали оленей. Эти собаки почему-то вились вокруг Лунника, словно чувствуя в нем своего.
С наступлением утра в яранге послышались голоса. Сначала вышли две женщины и удалились в сторону речки, откуда они вернулись с котлами, наполненными свежей водой.
После утренней трапезы из яранги показались человеческие детеныши, одетые в тонкие оленьи шкуры. Лунник, не потерявший своего собачьего обоняния, сразу различил, что это мальчик и девочка. Мальчик был постарше, и девочка звала его Нинкэй. Имя девочки оказалось Нэан.
Дети подошли к Луннику.
— Он красивый, — сказала девочка, робко погладив лежащего оленя.
— Он будет моим, — заявил мальчик.
Он обошел оленя со всех сторон, потрогал рога и даже подергал за длинную шейную шерсть.
Лунник никогда не видел так близко человеческих детенышей, и, чтобы не спугнуть их, он даже старался не делать резких движений и не дышать громко. Эти маленькие люди рождали неизвестное ранее чувство удивительной нежности, ощущение чистоты и вместе с тем хрупкости. Девочка отбежала к речке и вернулась с горстью голубоватого оленьего мха. Она угостила Лунника, и он с удовольствием сжевал чуть горьковатый вкусный мох. А мальчик снял с пояса туесок из толстой моржовой кожи и помочился в него. Он поднес заполненный теплой жидкостью сосуд, и Лунник вдруг почувствовал необыкновенную жажду. Человеческая моча оказалась самым сладким лакомством из всего того, что он когда-либо пробовал. С огромным наслаждением выпив мальчишескую мочу, новообращенный олень вылизал изнутри досуха кожаный сосуд.
— Он очень хороший, — сказал мальчик и погладил нового оленя маленькой ладонью от межглазья до самых ноздрей.
Из яранги потянуло дымом горящих дров. Лунник знал, что двуногие умеют добывать горячее пламя и греются возле него, варят пищу, не довольствуясь только сырым мясом. Мать позвала детей, и Лунник снова улегся на землю. Похоже, он становится любимцем среди двуногих — больших и маленьких. Два других ездовых оленя, привязанных к нарте, обменялись по этому поводу замечаниями.
— Не успел появиться, и уже люди ласкают его, — заметил один с обломанным рогом.
Другой, совершенно белый олень без единого темного пятнышка, проронил:
— Людям трудно угодить.
Ездовых оленей летом почти не использовали. Поэтому Лунник пока служил больше детской игрушкой, позволяя мальчику и девочке даже взбираться на себя верхом. Иногда приходилось тянуть грузовую нарту. Мужчины закалывали оленей на пригорке, над речкой. Это действо называлось вылгыкаанматгыргын — убиение тонкошерстных оленей. Это были подросшие телята, чья шкура как раз достигала такого качества, когда из нее можно было шить нижнюю одежду — штаны шерстью вниз и нижнюю кухлянку. Не показывая своего отвращения и горечи, низко склонив голову, Лунник тащил тела бездыханных молодых оленей.
Возле яранги женщины подхватывали печальный груз и ловко разделывали туши, отделяя сначала шкуру, затем вспарывая живот. Внутренности осторожно вынимали, кровь собирали в деревянные сосуды, затем туго заполняли желудок и вешали его так, чтобы дым от костра обволакивал его. Детишки вились вокруг женщин, клянчили лакомые куски, обследовали снятую шкуру, чтобы вышелушить из нее большие белые личинки овода. Шкуры вешали на просушку, потом клали на широкую доску и каменным скребком счищали с них остатки жира.
Лунник наблюдал за всеми этими манипуляциями и внутренне содрогался, представляя себя на месте поверженных оленей.
Настала самая лучшая пора в тундре — середина лета. Ягоды начали наливаться соком, повсюду в самых неожиданных местах вырастали грибы, и Лунник лакомился ими вместе с другими ездовыми оленями, которых держали возле яранги. Кроме того, ему перепадала моча из кожаного сосуда Нинкэя. Быть любимым человеком означало прежде всего безопасность.
Когда солнце склонялось к горизонту и с окрестных холмов и глубоких распадков, где сохранялся никогда не тающий снег, начинало веять прохладным ветром, животные при яранге собирались на солнечной стороне. Приходили собаки поболтать с чудным оленем и дивились его рассказам о том, как он был собакой, потом превратился в нерпу, был вороном, комаром…
— Мы слышали эти сказки от других собак, — сказала тощая Сука.
— Разве вы не воете на Луну и не стремитесь подняться к светлому кругу? — спросил Лунник.
— Мы воем на Луну, — признался старый Кобель, — но нас немного, и вой наш слаб. Чтобы подняться к Луне, нужен большой хор.
— А я все-таки поднялся к Луне и вкусил ее, — похвастался Лунник.
Однако он чувствовал, что ни олени, ни собаки не очень верили ему. Вообще и олени, и собаки относились к Луннику с некоторым предубеждением и осторожностью. Разве это видано было, чтобы оленя вот так запросто отпускали бродить по тундре, самостоятельно кормиться, уходить от стада и яранги.
— Удивительный олень! — восхищался Кривоносый. — Может быть, это Дар Богов?
Мужчины, видимо, утвердились в этой мысли и решили воздать Оленьим и Тундровым Богам особую благодарность. Тем более что именно Праздником Дарения Благ заканчивалось время Убиения Тонкошерстных Молодых Оленей.
Еще на рассвете мужчины вынесли наружу продолговатое, хорошо отполированное от долгого употребления деревянное блюдо, накрошили в него кусочки прэрэма — копченной в холодном дыму оленьей колбасы, смочили их в рилкыриле — кровавом месиве из оленьего желудка, образовавшегося от смешения крови и полупереваренного мха, водрузили на легкую нарту. Запрягли только одного Лунника, покорно подставившего под узду свою шею. Рога его украсили бахромой из горностаевого и лисьего меха, а между глаз повесили большую голубую бусинку на нитке, свитой из ножных оленьих жил.
В процессии участвовали все жители яранги — женщины и дети. Они тоже принарядились, особенно женщины, облачившиеся в праздничные меховые комбинезоны из оленьих шкур.
Медленно прошли берегом речки к холму, украшенному огромной горой побелевших от времени оленьих рогов. Как выяснил, прислушиваясь к разговорам, Лунник, именно в этом месте оленные люди хоронили своих соплеменников. Кое-где вперемешку с оленьими рогами виднелись такие же белые человеческие черепа, оградки из мелких камней, обозначающие последнее земное место человека.
Кривоносый взял горсть прэрэма и бросил в сторону рогов и могил, приговаривая:
После него все остальные бросили по горсти, а потом оставшееся съели сами, щедро наделив детей.
Лунник в человеческой семье занял особое положение. Прежде всего в нем не чаяли души дети, да и он относился к ним с особой нежностью. Взрослые же чувствовали в нем не совсем обыкновенного оленя и обращались с ним настороженно, но бережно.
— Может быть, в нем явился Дух Оленя? — предположил Кривоносый.
— Может быть, — согласился с ним Арканщик.
Лунника стали водить в большое стадо, которое паслось в устье реки, впадающей в Неизвестное море. Когда Лунник увидел безбрежный водный простор, он вспомнил свое пребывание в собачьем обличье, время, когда был нерпой в зимнем холодном океане, и ему показалось, что это было так давно и так неправдоподобно.
Стадо держали близко от морских ветров, чтобы оградить его от комаров и оводов, которые боялись студеного дуновения.
Лунника окружили молодые важенки. Они еще только посматривали на него, как бы примеривались к нему. Время больших брачных церемоний еще было далеко впереди, оно придет, когда ночи станут совсем темными и солнце будет надолго уходить за горизонт. Но Лунник все равно чувствовал затаенное волнение: неужто на этот раз ему все же придется жениться? И у него будет оленье потомство?
Лунник встряхивал своей украшенной большими рогами головой, отгоняя непрошеные мысли, и вместе с молодыми важенками бродил по прибрежной тундре, выискивая голубоватый олений мох-ватап и сочные грибы. Он пробовал уже созревшую, сладкую тундровую ягоду-шикшу, и от ее сока нос у него стал
