на лекциях по сопромату, теории машин и механизмов, по другим точным наукам из множества фактов следовал вывод –неопровержимый. Ни одному профессору не пришло бы в голову заявить: так считал, к примеру, академик Вернадский, значит, и быть посему. Мы бы такого профессора просто освистали: студенческая вольница не позволяла пренебрежения к себе.
А на лекциях по общественным наукам преобладал аксиомный подход, любая ленинская мысль по любому поводу преподносилась как истина в последней инстанции. «Лев Толстой как зеркало русской революции»... Но мы-то знали, что зеркальное изображение есть изображение искаженное: правая рука – это левая, левая – это правая, зеркальное изображение – это не отображение один к одному. Ленин в статье утверждал как раз не это, схватился за эффектное сравнение, но проиграл, продемонстрировал приблизительность мышления. То же и со статьей «Краска стыда у Иудушки Троцкого», Во времена написания ее заголовок был нелепостью. Иуда – библейское имя, есть в святцах. Иуда из Библии – один из апостолов Христа, предатель. Иудушка из «Господ Головлевых» – совсем другое, снова приблизительность, брань вместо аргументов.
Это у нас в детстве было принято: не хватало аргументов в стычке – в ход шли кулаки (теперь это называется «разборка»). Но то – у подростков, а это – в трудах политика государственного масштаба, который был не по сану бранчлив. Когда оппоненты оказывались на голову выше, не брезговал оскорблением личности (все элементы для возбуждения уголовного дела по ст. 206 УК – за хулиганство). Мы, взращенные на точности и доказательности, подобный способ дискуссии (кулачный бой в полемике!) интуитивно не принимали. Вопросов у нас возникало много, но преподаватели марксизма-ленинизма ясности не вносили: мы им – вопрос, они нам – цитату из Ленина. Цитат они знали много, хватало на все случаи жизни.
Армянское радио спрашивают: «Что такое мысль?»
– «Это кратчайшее расстояние между двумя цитатами».
Мы оба, пожалуй, даже болезненно самолюбивы. Если бы нам довелось услышать от кого-то хоть сотую долю ругательств и непристойностей, что отпустил Ленин в адрес Троцкого и наоборот, оба – одного поля ягода, – как бы потом он искренне ни извинялся, мы вряд ли стали бы поддерживать даже видимость деловых отношений. А Ленин простил Троцкого, Троцкий простил Ленина (или сделали вид, что простили друг друга?) – снова в одной, сверхреволюционной упряжке! Оказывается, это норма для политиков, гроссмейстеров по части компромиссов.
Мы оба прозревали трудно. Марксизм-ленинизм – не наша профессия, мы изучали, чтобы сдать и... забыть, хватало и других забот. Процесс восприятия марксистско-ленинских истин шел не гладко, множилось число вопросительных знаков, а то и просто недоумений. Повторяем, мы привыкли к доказательности. Именно ее нам и недоставало в трудах Ленина. Там не было доказательств и наиглавнейшего тезиса: о преимуществе социализма перед капитализмом. Это была гипотеза, без доказательств переведенная и приказным порядком тоже – в ранг аксиом.
Червь сомнения в нас сохранился, гипотезу в аксиому мы так и не перевели. Кстати сказать, оба мы были комсомольскими работниками, ставку делали на элемент убеждения. Было бы уклонением от истины утверждать, что не прибегали к силовому давлению. Бывало и это, когда не было времени убеждать. Да и в МЕНАТЕПе мы редко – за силовые методы руководства. Претворяем в жизнь знаменитое: теория становится материальной силой тогда, когда она овладевает массами. Мы не навязываем наше руководящее мнение, мы убеждаем в нашей правоте. Именно такой метод руководства сокращает путь в богатство.
Но, вернемся к Ленину. С нашим отношением к нему все получилось по законам диалектики: настал момент, когда число сомнений необратимо перешло в новое качество. Мы поняли, что бранчливость Ленина была ширмой, скрывавшей неуверенность и трудно поверить, но это так – некомпетентность.
Он, юрист по образованию, хватался за все: за политэкономию, историю философии, литературу, живопись, историю, статистику, социологию, математику, физику – нет отрасли, которой бы он не коснулся. Касался – дилетантски... «Мозг есть продукт особым образом организованной материи». Что для науки слова «особым образом организованной»? Это же пустой звук – и на расшифровку этого пустословия ушла не одна сотня докторских и кандидатских. «Электрон так же неисчерпаем, как атом» – хорошо, что повторил чью-то мысль. А если бы убрал «НЕ»? Ведь прикрыли бы целое научное направление, лишь бы Ленин оказался прав! В институте на одного из нас зашикали, когда он вслух поделился недоумением: таким ли большим знатоком немецкого языка был Ленин, если в трудах Маркса и Энгельса, изданных на русском языке, масса цитат дается в ленинском переводе? Исключалась даже сама возможность, что Ленин мог допустить упрощение, неточность, пасовали перед его авторитетом асы перевода – как же, Ленин!
Мы написали о своих СОМНЕНИЯХ, которые были. Уйти от них мы не могли, ибо так уж устроены, что ничего никогда не принимали на веру. Русский глазам не верит, ему дай пощупать – это и о нас. Сомнений прибавляли и мысли, навеянные оформлением документов для туристов ТУДА: если там капиталистический АД, то почему мы так пугливы, почему страшимся, как бы кто там не остался, ведь от добра добра не ищут?
Если бы в нас не было червя сомнения, мы бы, вполне вероятно, не пришли к предпринимательству, которое – это было в самом начале после апреля – в печати боялись называть настоящим именем, прятались за ленинскую формулировку о цивилизованных кооператорах. Начали мы с НТТМ – научно- технического творчества молодежи. Не знаем, насколько мы были цивилизованными. Работоспособности нам не занимать, подобралась дружная когорта единомышленников, которые пахали сутками, неделями, уставали так, что спали на ходу – у нас за-по-лу-ча-лось! Рассчитались с долгами, с налогами, выдали зарплату, осталась ПРИБЫЛЬ, она наша. НАША. НАША! МОГЁМ!
Всевозможных запретительных инструкций, пут – море, но нам удалось прорваться. Ощущение свободы, самостоятельности – ни с чем не сравнимо. Понимали ли мы тогда, что НТТМ – тропинка к капитализму? Нам было не до теоретизирования, нам хотелось дела, хозяевами которого были мы. САМИ.
Прибыль, по нынешним временам, была копеечная – 10-20 тысяч рублей. Изумило не то, что мы заработали, а то, что не надо ни с кем из вышестоящих советоваться, куда употребить деньги: не было вышестоящих, над нами – ни-ко-го! На зарплату – пожалуйста, на премии, да хоть на выпивку, на ресторан – на-ше! Мы захмелели от свободы, от самостоятельности.
Почему к нам и за нами потянулись? Да потому, что мы выдавали не получку, а заработанное. Мы никогда не были избалованы деньгами, знали им цену. Добрую службу сослужила и студенческая привычка начинать изучение столовского меню с цифр, которые поменьше, а потом уже – названия блюд. Откроем один секрет: работавшим у нас на контрактной основе казалось, что мы сами буквально купаемся в деньгах: они получали по несколько тысяч в месяц. Им и в голову не могло прийти, что мы, работодатели, по первости сидели порой без гроша, все отдавая на реноме фирмы. Мы сознательно теряли, чтобы найти.
О нас пошла молва, к нам потянулись. Началась конкуренция, мы отбирали сильнейших в полном соответствии с томами марксовского «Капитала». Мы поняли силу и власть денег. Скромные в запросах, мы с ростом прибыли почувствовали и приход настоящей раскрепощенности, что, оказывается, можно жить, не считая денег, не прикидывая, не придется ли у кого-то стрельнуть до зарплаты. Голова высвобождалась от ненужных забот, мы получили все условия для того, чтобы делать деньги же. Заработанное мы не выбирали, брали столько, чтобы хватило на безбедное существование, остальное пускали в оборот. Да, в самом центре развитого социализма мы воссоздавали капиталистическое предприятие, мы жили и работали по законам ТОГО мира, и у нас получалось это куда лучше, чем у соцпредприятий.
Ленинскую гипотезу о коммунизме – вершине цивилизации – мы не приняли за аксиому, поэтому никаких душевных мук и переживаний мы не испытывали, в перерожденцах себя не числили, продолжая оставаться членами партии. И в этом сочетании – членство в партии и предпринимательство – не видели ничего
