Сомневающихся выпалывали, заботясь о чистоте стада. Нет-нет, думать не возбранялось, но – только по Марксу, только по Ленину, только – по ЦК. Не принималась к защите диссертация по ядерной физике, математическому анализу или искусственному осеменению животных, если в списке использованной (?!?!?!) литературы не было трудов Маркса-Энгельса-Ленина, упоминаний о материалах последнего, исторического съезда КПСС, томов с речами очередного генсека.
К научной работе по пересадке органов не допускали, пока адъюнкт не докажет свою преданность идеалам коммунизма.
Даже к изучению паталогоанатомии нельзя было приступить, если не поступало доказательств моральной устойчивости, если возникало даже крохотное сомнение, что препаратор трупов лишь по принуждению берет в руки многотомную «КПСС в резолюциях...» (Похоже на дурной сон, но – увы! – это было: нам показали приглашение на научно-практическую конференцию «Роль КПСС в становлении и развитии советской гельминтологии». Еще – из этого же, мрачного и жуткого ряда: заседание ученого Совета с повесткой дня: «Съезд партии и задачи советских археологов»).
Статистики подсчитали, что гениальные открытия в области точных наук совершаются до 25, реже до 30 лет, а в области прикладных наук – примерно до 35 лет. Это скольким же гениям у нас подрезали крылья, не выпуская на тропу гениальности, пока они не подкуются марксистско-ленински! Думаешь об этом и диву даешься, как это и Бор, и Эйнштейн, и Оппенгеймер умудрились попасть в гении, не пройдя через чистилище кафедры общественных наук. По мизерному числу Нобелевских лауреатов в СССР (понимаем относительность этого критерия, но других пока нет) можно судить, какой нокаут был нанесен нашей науке.
Гений бесценен, утечка мозгов возникла и потому, что вундеркинды хотят заниматься наукой, а не транжирить время на конспектирование «Материализма и эмпириокритицизма» и прочих «измов».
Это только у нас ученый, чтобы попасть на международный симпозиум, пообщаться с коллегами, шел в политинформаторы, в агитаторы, в университет марксизма-ленинизма, лишь бы доказать комиссии по выезду, что он общественник. Его уровень как ученого эту самую комиссию не интересовал.
На симпозиумы, как правило, ездили общественники, морально устойчивые, ученые оставались за бортом. Богатство оставалось невостребованным. В науку прорывались только те, кто умел не думать или же думать только в заданном, цековском направлении, карьеру делали не головой, а анкетой. Функционеры легко становились академиками. Но даже ЦК был бессилен куриные мозги превратить в ученые.
Собирая материалы для книги, мы провели своего рода миниисследование, предлагая самым разным людям определить, кому принадлежат следующие утверждения:
«Мы ратуем против сказок... Волшебные сказки мы считаем вредными. Они действуют ребенку на его нервы, питают нездоровую фантастику, притупляют чувство реальности... Совершенно недопустимы сказки мистические, вроде «Вещего Олега»... Насчет ангелов, чертей, русалок, ведьм, какими бы симпатичными они ни казались, надо поосторожнее. Всю эту чертобесину надо выкинуть в мусорную яму... В сказках бывает так много недоговоренного, намеков, и то, на что намекается, может казаться таким красивым, заманчивым, а на деле является самой ядовитой и вредной пищей для детского ума».
Фамилий называлась масса, было высказано и предположение, что это бред сумасшедшего. Тогда мы давали вопросы-подсказки:
– Кто мог предлагать: «Такие книжки, которые захватывают детей, например, «Робинзон Крузо», надо детям давать, посмотрев, что можно здесь переделать, и, может быть, переделать самым существенным образом»? Кто мог предложить переделать «Зверобой» Купера, дабы идеалом ребенка не стал американец? Кто закрывал дорогу в школу «Сказке о рыбаке и рыбке»? Кто, наконец, утверждал, что надо сохранить только сотую часть помещичьих библиотек, что Гёте и Шиллер далеки от того, что интересует крестьянские массы?
Правильного ответа мы так и не получили, а комментарий опрашиваемых свелся к тому, что автор высказываний очень злой, недалекий человек, не исключалась возможность, что мы зачитывали талантливую пародию. Нам не верили, отказывались верить, что все это говорилось всерьез и принадлежало доктору педагогических наук, начальнику Главполитпросвета, а позже заместителю наркома просвещения.
– Крупской?!?!?!
Да, Надежде Константиновне Крупской, недоучке с восьмиклассным образованием, верной проводнице в жизнь ленинских идей о коммунистическом воспитании подрастающего поколения. Как видим, дама была дремучая, во всем видела происки буржуазии, давала команду переписать любого классика в «Крупском» духе, приписать ему то, о чем он и представления не имел. Фальсификация, подтасовки, исправление истории – норма бытия и деятельности. Об уровне компетентности говорить не приходится: чего нет, того нет.
Не нравились бабушке Крупской Дефо и Пушкин, Л. Толстой и Гёте – это ее личное мнение. Но когда дремучесть возводилась в ранг государственной политики, осенялась именем Ильича Первого – шел интеллектуальный и нравственный грабеж целых поколений, проводился в жизнь курс на роботизацию. С каким же упоением подруга Ленина предавала анафеме и сказки, и былины, и почти всю классическую литературу! По душе ей была – пустыня. Бедные наши предки: их лишили права даже на эмоции!
Какое все это имеет отношение к теме нашей книги? Нам представляется – самое непосредственное. Крупская, как бы там ни складывались ее отношения со Сталиным, и после смерти Ленина вписывалась в Систему превращения людей в винтики государственной машины. Меньше эмоций, меньше запросов, меньше потребностей – зачем винтику богатство?
Не проста была Крупская, ох, не проста... Отрицание наследства интеллектуального шло параллельно с отрицанием наследства накопленного, с отрицанием дворцов. Проповедовалась мысль, что пролетарию, строителю нового, социалистического общества, прекрасно и в хижине. Пусть живет так, чтобы нечего было терять – за неимением накоплений. Все мое ношу с собой – вот это по-нашенски, по-социалистически. Вот это – по Ленину, вот это – по Крупской. Лейте слезы по ним, потомки... Собрать бы воедино все стройматериалы, что ушли на возведение памятников Ильичу, – на сколько дворцов хватило бы!
Чего не отнять у Крупской – это апломб. Давно подмечено: чем ниже интеллект, тем больше апломба, директивности мышления. Убеждать не умеют, не хватает аргументов, остается одно – приказать. Педагогика, насаждаемая Крупской, – это педагогика принуждения и приказа. Ослушаться побаивались: Колыма-то вместительная.
