молодежи.
Шла роботизация подрастающего поколения. Вот и твердили в ответ на призыв: «Юные ленинцы! К борьбе за дело Коммунистической партии будьте готовы!» – «Всегда готовы!». Это девятилетние-то? Худо, видимо, шли дела у партии, если она призывала в помощники играющих в крестики-нолики и в кукол. Детей приучали произносить слова, не вдумываясь в их смысл, ибо никто не мог сказать, как направить детские усилия на защиту ленинского дела; дежурная отговорка об учебе без троек ничего не говорила ни уму, ни сердцу.
Форма, галстуки, сборы отрядов и дружин, слеты, рапорты, стенгазеты, отчеты, старшие пионервожатые, районные, областные, республиканские и Всесоюзная пионерская организации – найдется ли экономист, что прикинет, во что обошлась красно-галстучная говорильня, какую прореху сделала в бюджете? Сюда надо добавить еще и стоимость выпечки диссертаций по истории и теории пионерского движения, да и кошт «теоретиков».
Хлеб вся эта братия ела недаром. Роботизированные, приложив руку к козырьку, конец рапорта об очередном свершении заканчивали страшной, если вдуматься, фразой:
– Готовы выполнить ЛЮБОЕ задание партии и правительства!
Берлин-53, Венгрия-56, Прага-68, Новочеркасск-61, ГУЛАГ, Афганистан показали: исполнители для ЛЮБОГО задания, исходящего со Старой площади, всегда находились. Все вносилось в летопись славных дел пионерии и комсомола.
Сюда надо добавить еще и подготовку кадров для Системы – в духе беспредельной преданности, настолько беспредельной, что учили предавать отца и мать, брата и сестру, отнимали все самое святое, зато – какая открывалась карьера! Поощрялось одно: исполнительность. Роботы плодили себе подобных, способность самостоятельно думать отправлялась в бессрочный отпуск. Лишь бы не было сомнений в Системе. Поощрялось превыше всего: – Слушаюсь! Будет исполнено!
Целые поколения выкашивались как творцы. Мы пожинаем горькие плоды роботизации: дефицит на умеющих думать, самостоятельно мыслить, принимать решения, брать на себя ответственность. И когда МЕНАТЕП по телевидению заявил, что делает ставку на тридцатилетних, а на сорокалетних только за редким исключением, то вызвал на себя шквал критики: не поспешили ли списать с корабля тех, кому до пенсии еще жить и жить? Увы, большинство сорокалетних уже не в состоянии перестроиться.
Вот вам и Педагогика, вот вам и плоды ее неустанного труда, плоды разорительные. Они усугублялись и еще одним: пестованием трутней. Заниматься трудом до достижения паспортного возраста – ни-ни! Знаем, что скажут нам в ответ на это утверждение генералы и фельдфебели от педагогики: неправда, воспитание зиждилось на общественно-полезном труде.
Действительно, работали и общественно, полезно: и полы подметали, и окна мыли, и морковь пололи, и ученические производственные бригады создавали, и игрушки бедным детям Африки отправляли. Фактически же росли инфантильными, не зная цену труда, не зная – это относилось и к старшеклассникам даже сельских школ, – сколько стоит буханка хлеба.
Педагогика наложила табу на возможность ребенку заработать – такая борьба шла с эксплуатацией детского труда. В богатеющей Америке сын миллионера – в 9-10 лет – шел подрабатывать чистильщиком обуви, родителей радовал первый заработанный им цент, не оказывавший никакого веса в семейном бюджете, но – учитывавшийся. Ассигнования на карманные расходы постепенно снижались: зарабатывай сам. В дореволюционной России прирабатывали и дети купцов, что составляло предмет гордости родителей: добытчики!
В Москве несколько лет назад притчей во языцах стал школьный завод «Чайка»: мастеровитые шли подработать, получали – о, ужас! – зарплату, разрешали себя эксплуатировать. Завод, приносивший прибыль, то закрывали, то открывали. Самый привилегированный класс страны – детей – спасали от труда, на который полагалось смотреть, как на разновидность хобби, на развлечение. Развлечение – то, что превратило обезьяну в человека? Бедный Дарвин, мог ли он предполагать подобное...
Педагогика муссировала проблему: что есть карманные деньги? Пыталась вывести – научно, научно! – их сумму, максимальную, превышать которую родителям не полагалось, иначе чадо могло пойти по скользкой дорожке, заняться НЕ ТЕМИ тратами. В пору первой борьбы с пьянством (еще брежневской) предполагалось ввести так называемую раздробительную продажу спиртного в емкостях до 50 граммов – «шкаликами» и «мерзавчиками». Воспрепятствовал союзный Минпрос: а вдруг подросток карманные деньги употребит на «мерзавчик»? Нет, сочли ученые мужи из Академии педнаук, для спиртного, чтоб школу уберечь, подойдет иная тара – четвертями, полчетвертями (четверть – это три литра). И на троих школьникам четверть не «сообразить», уговаривали они тех, кто заказывал посуду. Спокойней же всего было бы педагогам, если бы родители зашили детям все карманы.
Но, благодарение Богу, далеко не все родители по умственному уровню соответствовали докторам от педагогики. Они за то, чтобы их отроки знали, что почем, как достается трудовая копейка, готовят к самостоятельной жизни.
Жизнь – сообщающиеся сосуды: умеющий зарабатывать – умеет и тратить, сводя расход с приходом. Мы не устанем повторять: легко расстается с деньгами тот, кому они легко достаются. Потому и мудро поступают американские бизнесмены: чтобы научить тратить, они прежде учат зарабатывать.
Мы контактировали со множеством западных бизнесменов, в том числе и входящих в элиту мира бизнеса. Всех объединяла продуманность трат, ни расточительства, ни скаредности, все – в меру. Это основательность людей, которым претят мыльные пузыри. Не было ни одного, кто бы не гордился первым заработком в раннем детстве, соперничество шло в одном направлении – кто преуспел в этом раньше. И президент США не скрывает праздничного настроения, вызванного первым центом внука.
Из арсенала нашей педагогики выброшено слово «практицизм»; она же вся устремлена в мечту: «Надо мечтать, мы дети «великого времени». Заземленность – фи, это так буднично! Детей оберегают от будничного, заставляют витать в эмпиреях. Они – подыгрывают своим прекраснодушным наставникам, а анонимные социологические опросы стреляют в старых дев от воспитания: предел мечты для старшеклассниц, о чем уже говорилось, – валютная проститутка, для юношей – рэкетир. Уважающие себя ученые, придя к такому выводу, стреляются. Наши же свои провалы сваливают на тлетворное влияние Запада.
У нас запретительная педагогика, у нас запретительная экономика, символ нашего государства – в слове «НИЗЗЯ!» Мы семьдесят лет на удивленье всему деловому миру пытались обхватить себя руками и приподнять. Какое же пугало наша пресса, милиция и педагогика пытались сделать из так называемых фарцовщиков, в чем их только не обвиняли: и в отсутствии чувства патриотизма (ах, какие патриоты восседали в Кремле! Им бы со стыда сгореть за содеянное – а даже не покраснеют), и в пособничестве акулам капитализма, и в клевете на героев нашего времени, первопроходцев и строителей БАМа. Фарцовщиков ставили на учет в детских комнатах отделений милиции, доводили до сведения треугольников на работе, что сын иль дочь их сотрудника запятнал честь пионера, у их ребенка нет никаких идеалов. Перспективным специалистам ломали карьеру, делали невыездными: взрастили фарцовщика! Естественно, и парторганизация не дремала, устраивала стриптиз под названием «персональное дело».
Как же мы благодарны и прессе, и горе-педагогам, и милиции, что не смогли ликвидировать фарцовщичество как явление! Прошедшие университеты фарцовки оказались весьма перспективными бизнесменами, в МЕНАТЕПе они зарекомендовали себя с самой лучшей стороны. Их не надо учить операциям с валютой, они тонко чувствуют конъюнктуру рынка, психологию клиента, у них нюх на прибыль. Они знают, что бизнес требует взаимной точности и обязательности, продуманного риска и осторожности, что на репутации бизнесмена не может быть и пятнышка. Мы не идеализируем их, тем более – в семье не без урода, каждый из них бывал бит в юности, прекрасно усвоил, как и чем караются нарушения правил игры.
«Мир чистогана! Где наши идеалы?! Поклонение золотому тельцу! Это аморально!» – громы и молнии у нас запускать умеют. Умеют и запретить, руководствуясь, конечно же, самыми лучшими намерениями: спасали неокрепшую душу, А душа, познавшая вкус прибыли, спасаться не жаждала, уходила в своеобразное подполье.
