В глазах полковника мелькнул испуг.
— Еще… еще что-нибудь случилось?
— Не знаю. Ни с тем, ни с другим я не разговаривал с прошлой ночи. Но у нас еще не было времени сопоставить наши наблюдения. Мы сделаем это сегодня вечером.
— Гостиная в вашем полном… — начал полковник Лунде.
— Мы посидим здесь, — сказал я.
— Не знаю, куда запропастились моя жена и дочь: обе еще не вернулись из города. Но ужинаем мы в восемь вечера. Минута в минуту. Так что если вашему брату и инспектору Халлу будет угодно…
— Нет, благодарю вас, полковник Лунде. Мы не будем ужинать. Мы просто немного потолкуем втроем. В этой комнате.
В его взгляде все отчетливее проступала растерянность. Впервые в жизни мне довелось столкнуться с человеком, который в столь короткий срок — за какие-нибудь сутки — утратил свою самоуверенность чуть ли не до конца. Он походил на полковника, которого не позвали на заседание генерального штаба, где должен обсуждаться его собственный проект нового воинского устава.
— Я… я посижу в библиотеке. Я попыта… я посижу и почитаю…
— Благодарю вас, полковник Лунде.
Он вышел из комнаты.
Я стоял у окна и смотрел на город, расстилавшийся внизу. Сгущались сумерки, на улицах вспыхивали огни, одна жемчужная нить за другой. Световые рекламы издали напоминали крохотные мерцающие самоцветы: красные, зеленые, желтые. Стоя у окна, я пытался определить, на каких именно улицах сверкали нити жемчуга и самоцветы. Но это оказалось нелегко. Видно, надо было свыкнуться с домом и его расположением.
Интересно, долго ли я буду жить в доме полковника Лунде?
Несколько дней? Неделю? Месяц? Или еще дольше?
В саду еле слышно шелестели высокие деревья. Лохматая ветка ели мягко ударялась о стену дома рядом с моим окном.
Долго ли?
Этого я не знал, Я знал лишь, что пробуду здесь до тех пор, пока не обнаружу человека, который пытался убить маленькую фрёкен Лунде. И неожиданно меня осенила мысль: ведь тот, кто пытался это сделать, вполне способен повторить попытку. А что если на этот раз она удастся?
Я отвернулся от окна и зажег свет. Яркая лампа со стеклянным абажуром свисала прямо с середины высокого потолка. Электрический провод был укреплен в гипсовой розетке — из тех, что напоминали мне пирожные с кремом, когда я был мальчишкой. Я зажег также две другие лампы. Две затейливые медные лампы: одна на ночной тумбочке, другая на письменном столе.
Раздался стук, и на пороге появилась Люси. Закрыв за собой дверь, она вошла в комнату.
— Кто, черт подери, предложил тебе здесь поселиться, Мартин? Полиция?
Мне не нравится, когда женщины употребляют крепкие выражения.
— А с какой стати полиции предлагать мне поселиться здесь, Люси?
Она пожала плечами. Затем медленно пересекла комнату, сбросила туфли и растянулась на вязаном покрывале моей кровати.
Сброшенные туфли у кровати — это зрелище может быть очень волнующим. Смотря, правда, по тому, кому принадлежат туфли. Но Люси меня не интересовала — в туфлях или без таковых. Мне не нравилась ее томная развязность. Как это я в свое время мог в нее влюбиться? Правда, тогда мне было пятнадцать лет.
— Полиция вовсе не предлагала мне здесь «поселиться», как ты говоришь. Меня попросил об этом твой муж.
— Мой муж?..
Ее голубые глаза сверкнули. Потом она задумалась, накручивая на пальцы свой пергидрольный локон.
— Не думала я, что пострадает она… Но если так, тебе, наверное, поручили присматривать за мной. Не кажется ли тебе, что это все равно, что пустить козла в огород?
— Ты себя переоцениваешь, Люси.
В голубых глазах мелькнул ледяной блеск.
— Так за кем же ты будешь присматривать?
— Ни за кем я не буду присматривать. Я должен заниматься с Викторией. Твой муж хочет, чтобы она сдала экзамены на аттестат зрелости.
— С Викторией?.. Мне нравится Виктория. Единственное разумное существо в этом старом доме, населенном призраками.
— Значит, хорошо, что я здесь, — сказал я. — Виктория сможет сдать экзамены и получит аттестат зрелости.
Люси сползла с постели и снова надела туфли.
И снова она особым змееподобным движением изогнула спину и выпятила бедро. Весьма эффектно, если только вам нравится женщина, которая это делает.
— Моя комната в другом конце коридора, Мартин. Первая дверь направо. Заходи, если тебе что-нибудь понадобится.
Что я мог ей ответить! Она нисколько не походила на беззащитную девицу, которой грозит опасность.
Карл-Юрген сидел на старинном стуле возле бюро, Кристиан расположился удобнее — в плюшевом кресле, а сам я пристроился на краю кровати. Карл-Юрген не случайно выбрал именно это место. Он всегда садился так, чтобы держать всех в поле зрения.
— Сначала я поговорю с вами двумя, — сказал он. — А потом мы спустимся к трем остальным. Прежде всего я хотел бы узнать, зачем тебя пригласили в этот дом, Мартин.
Я все ему рассказал.
— …так что я здесь в роли гувернантки, — заключил я. — Но истинная причина вот в чем: полковник Лунде считает, что Виктории угрожает опасность.
— Какого рода опасность, Мартин?
— Понятия не имею.
— Что сказал полковник Лунде о Виктории? Я имею в виду, что он произнес — слово в слово?
— Он сказал… что же он сказал?.. Ах да, он сказал: «Виктория меня тревожит».
— Чрезвычайно интересно, — заметил Кристиан со своего плюшевого кресла. — Выбор слов весьма интересен.
Карл-Юрген зажег сигарету. Затем он снова принялся за меня.
— А всю первую половину дня, Мартин, ты потратил на поиски каменотеса?
_ Да, — сказал я. — И я нашел его раньше, чем ты.
Кому ты поручил это дело?
— Эвьену и Стену. Нашел его Эвьен.
— Это потому, что ему досталась вторая половина телефонного списка, — сказал я.
— Да. Но ты его опередил. Для чего ты отправился к каменотесу, Мартин?
— Для того же, для чего ты отрядил туда двух полицейских агентов. Мы исходили из одних и тех же соображений. Но я полагал чисто психологически, что у меня больше шансов на успех, чем у сержанта Эвьена. Что ему удалось узнать?
— Всю правду, как я полагаю. Тысяча крон за надпись. Каменотес не знает, кто ее ему заказал, но он проверил номер телефона. Не думаю, что он в чем-либо замешан. Впрочем, поживем — увидим.
Кристиан сидел, прислушиваясь к разговору, и курил. Вид у него был такой, словно он размышлял о чем-то совершенно постороннем.
— Но сержант Эвьен не узнал самого главного, — сказал я и почувствовал себя Шерлоком Холмсом, поучающим доктора Уотсона.
Я достал сигарету и закурил. Затем я рассказал им про «голос».
— Это чрезвычайно интересно, — сказал Кристиан. И снова погрузился в свои мысли.
Мой старший брат удивлял меня. Он проявлял несвойственную ему рассеянность и почему-то выказывал интерес к самым, казалось бы, заурядным вещам. Что ж, я готов был признать, что «голос» заслуживает внимания. Но вот то, что он нашел интересными слова полковника Лунде, никак не укладывалось у меня в голове. Кристиан сказал, что особенно интересен выбор слов. Из нас двоих филолог все-таки я, и тем не менее я воспринял эти слова полковника Лунде — «Виктория меня тревожит» — как простейшую и грамматически безупречную фразу.
— А ты что расскажешь нам, Кристиан? — спросил Карл-Юрген. — Как идут дела у фрёкен Лунде?
Кристиан отвлекся от своих загадочных размышлений. Он снова стал врачом.
— Дела идут хорошо. Поразительно, до чего эта маленькая женщина вынослива. Собственно говоря, я мог бы выписать ее уже сегодня. Но она так нервна. Надо еще день-другой подержать ее в больнице на барбитуратах… на успокоительных средствах, — пояснил он для несведущих.
Он выпрямился в своем плюшевом кресле.
— Есть тут еще и другая, чрезвычайно важная деталь. Минувшей ночью я не сказал вам об этом: ты, Карл-Юрген, торопился, да и времени у меня не было толком разобраться. Картина стала совершенно ясна. Я собственноручно зашил большой порез на лбу фрёкен Лунде, над правым глазом. В этом порезе было что-то странное. По-настоящему я осознал это только сегодня. Когда человек падает — или его толкают — на большой камень, конечно, может случиться, что края пореза будут прямые и ровные. Но обычно в таких случаях ткани вокруг пореза отекают и образуются большие кровоподтеки. А на лбу у фрёкен Лунде порез был чистый. Похоже, что этот порез — или удар — нанесен тяжелым и острым предметом еще до того, как она упала.
В комнате, которую полковник Лунде держал для своих гостей, стало вдруг совсем тихо. И только еловая ветка с неравными интервалами по-прежнему уныло билась о стену.
— Но зачем же тогда кому-то понадобилось толкнуть ее на могильный камень, — сказал я, — если этот кто-то нанес ей удар резцом?..
Не успев произнести последнее слово, я уже понял, что оплошал.
— Резцом?
Какое-то непередаваемое чувство охватило меня, словно я угодил в огромную сеть, сплетенную пауком-великаном, и эта сеть начинает медленно меня
