Я представляю себе, что на горизонте – море зелени, а не террикон.
Я заставляю себя не думать о том, что вчера в забое восемь грозов оказались похоронены заживо из-за того, что им не повезло с одной цифрой в моей формуле.
И я заставляю себя не думать о том, что я по-прежнему пью каждый вечер водку с шахтерами, чтобы услышать хоть что-то новое, например, о желтом порошке или о Марке Шейдере.
Мне всегда казалось, что я пью для того, чтобы разговорить шахтеров. Но сейчас я начинаю в этом сомневаться.
Может быть, я пью для того, чтобы отправиться в Карпаты?
То, что сработало у Бога в древней Палестине, сработает и у государственного аппарата в современной Украине. Все законопослушные граждане, живущие в своем маленьком раю, обставленном модной мебелью и новой бытовой техникой, стороной будут обходить дерево, посаженное прямо посреди Эдемского сада. Они сохранят веру в то, что есть вещи, которые просто «нельзя», и ими легко можно будет управлять.
Какому богу нужны творения, которыми нельзя было бы управлять?
Ни один из милиционеров никогда не пробовал наркотики. Невозможно отдавать четкие и односложные приказы человеку, который задает вопросы. Наркотики не пробовал даже ни один из оперов УБНОНа, хотя они и сталкиваются с ними каждый день.
Цепные псы на службе охраны рая не должны есть яблок с Древа познания.
Я смотрю на горы, на зеленое море на горизонте, которое тает, оставляя лишь черный дымящийся террикон, и вспоминаю, как вчера кто-то из шахтеров рассказал мне, откуда взялись Шубины.
Я не верю в эти бредни, все эти сказки о каких-то существах, которые живут в забое, о местных домовых, а вернее, «шахтных», которых называют просто Шубиными. Я видел слишком много умирающих сказок, чтобы верить в ерунду. Но мне всегда было интересно, откуда взялось это название. Почему не «Лапин», или «Горин», или «Мостовщиков», почему именно «Шубин»?
Безымянный шахтер рассказал мне, что в прошлом веке, когда Донбасс только осваивался, люди придумывали свои методы борьбы с природными явлениями, мешавшими выработкам. Это были примитивные методы, но эффективные. Например, для того чтобы метан из обнаруженного газового кармана не взорвался, пока на выработке находятся шахтеры, его сжигали. Тогда не существовало метода, чтобы доставить вглубь шахты, к самому газовому карману, хоть какой-нибудь горящий фитиль. Поэтому огонь внутрь нес человек.
Все выходили из забоя, и кто-то один просто брал масляный фонарь и шел внутрь, к тому месту, где вышел метан. Чтобы он не сгорел, его полностью оборачивали в тряпье: все тело, кисти рук, лицо, на него надевали огромную шубу, или даже не одну, и обливали сверху водой. Вот такой вот человечек, обернутый в несколько шуб, мокрый с ног до головы, брал горящий фонарь и шел внутрь шахты. Ему тяжело было шагать. Ему тяжело было дышать. Ему тяжело было нести фонарь. Ему тяжело было ориентироваться, ведь ему надо было со слов других шахтеров найти то место, где произошел выброс.
Несмотря на все эти меры предосторожности, в пятидесяти процентах случаев шахтер погибал.
И оставался в шахте навсегда.
Его называли «Шубин», из-за всех этих шуб, надетых на него.
Мы должны помнить, что первые шахтеры были героями, сложившими свои жизни за наше с вами право жить в этом аду.
Шприц сегодня стал яблоком познания добра и зла.
Слишком много раз я видел в глазах у наркоманов блеск, который назвал бы божественным, если бы был религиозен. Слишком много раз я сталкивался с тем, что люди, один раз откусившие это яблоко, не могли общаться с теми, кто его не ел.
Девушка, протягивающая шприц юноше, – это современные Адам и Ева. Они отведают запретный плод.
И попадут из Рая на Землю.
10
Я отвлекаю стволового, пока Саня быстренько прошмыгивает у него за спиной. Я говорю стволовому: «Ты смотрел последнюю игру?» – «Да, мне тоже понравился пас Воробея» – «Нет, по-моему, этот тренер долго тут не продержится». В это время Саня входит в клеть и прячет в глубине, среди чьих-то ног, сумку для электроинструмента.
В сумке для электроинструмента у Сани лежит футбольный мяч.
Я вхожу в клеть, начинаю говорить о чем-то с ребятами, о чем-то бытовом, совсем неважном и незаметно посматриваю на стволового – заметил ли он наш маневр и удастся ли нам увести мяч за линию – под землю.
Пауза.
Отмашка.
Клеть снимают с кулаков. В этот момент катушка дергается, и трос растягивается, опуская клеть на полтора метра. Мы замираем, с головами, едва торчащими над поверхностью земли, и всем остальным телом, уже скрывшимся в темноте. Я рассматриваю стволовых, в спешке бегающих от одного механизма к другому и орущих друг на друга матом. Я смотрю на очередь, ждущую подъема из забоя следующей клети, чтобы спуститься вслед за нами в темноту. Я смотрю вдаль, смотрю на серое поле, посреди которого возвышаются терриконы шахт и торчат газовые трубы.
Здесь, в застрявшей клети, на уровне ног стоящих возле ствола людей, я начинаю понимать, как себя чувствует футбольный мяч. Отсюда совсем другой взгляд на мир. Другой ракурс. Отсюда, с этой высоты, у тебя формируется совсем другое мировоззрение. Кажется, что каждый стоящий всегда может пнуть тебя ногой по голове. Ты так беззащитен, что хочется плакать. Ты можешь лишь попытаться доверять тем, кто стоит рядом и чьи ноги находятся на уровне твоей головы. Только так твоя жизнь может стать хоть немножечко светлее.
У футбольного мяча, наверняка, очень плохо с доверием.
Клеть содрогается и плавно начинает погружаться.
Во тьму.
Все включают коногонки, и Саня достает мяч. Здесь неудобно играть, неудобно даже просто катать его, но все мы хотим хотя бы прикоснуться к нему прежде, чем спустимся на дно шурфа. Там нам предстоит еще дорога к лаве, потом – приготовления. И только тогда мы обозначим ворота, поделимся и начнем играть.
В футбол.
Наша первая игра началась почти случайно и проходила далеко от забоя.
Мы сидели на матче «Шахтера» и «Днепра» и никак не могли решить, за кого нам болеть. Это интересный момент – если ты шахтер, живешь и работаешь на шахтах Западного Донбасса, ты всегда будешь футбольным болельщиком, но эта двойственность в том, какой клуб считать «своим», будет преследовать тебя до конца.
С одной стороны – «Шахтер», конечно, твой клуб. Даже если ты живешь далеко от Донбасса, например в Китае или в Англии, но ты шахтер, если ты – гроз, ты каждый день спускаешься под землю и добываешь уголь – ты будешь болеть за этот клуб, даже если он играет сегодня с лондонским «Арсеналом». «Шахтер» будто представляет на зеленом поле под ярким солнцем интересы всех шахтеров этой маленькой Земли. Это клуб-мечта, клуб – светлая часть твоей жизни. Зеленое поле. Яркое солнце. То, чего у тебя никогда не было. И шахтеры, шахтеры среди всего этого великолепия.
С другой стороны, ты был рожден и вырос в Днепропетровской области, именно в Днепр ты ходил на забастовки, именно в этой реке тебя крестили, ты здешний до мозга костей. На Донбассе, я имею в виду, на Большом Донбассе, в Донецке, или Горловке, или Краматорске, ты всегда будешь чужим, по большому счету. Ты принадлежишь к другому миру. Простое чувство патриотизма, непопулярное, забытое, непроизносимое вслух, но такое живое, заставляет тебя болеть за «Днепр».
Мы смотрели на то, как игроки гоняли мяч по полю, как они передавали его от одного к другому, когда мне в голову пришла эта идея. Шахтеры, в общем- то, не играют в футбол. Я не считаю те несколько минут вечером, после работы, когда нам представляется возможность побуцать мячик по красному, покрытому шлаком полю сорок метров на двадцать, – это не в счет. Я имею в виду ФУТБОЛ. Все эти игроки, которые перепасовываются у нас на глазах, проводят комбинации, отдают голевые передачи, делают подкаты сзади, организуют глухую оборону и переходят в стремительную контратаку, – это ведь совсем не те люди, которые день за днем рубят под землей породу.
А почему бы нам не попробовать поиграть в футбол?
– С кем? – спросил Саня.
– С «Володарскими», – сказал я.
Правила, которые я предложил, были просты. Мяч надо было забивать в «ворота» – кабинет директора шахты. Сначала надо было убежать от нападающих, хотевших пронести мяч к нам. Затем пройти центральную линию, войдя в ворота шахты имени Володарского. После этого ты сталкивался с защитниками – охраной администрации шахты. И уже тогда оставался один на один с вратарем – личной секретаршей директора.
Сложнее всего было придумать: как объяснить самому директору шахты, что ты делаешь в его кабинете, да еще и в обнимку с футбольным мячом.
Но очень скоро игра разнообразилась. Мы начали таскаться с мячами повсюду. Мы заходили с ними в генделыки выпить пива, ездили с ними за город на пикники, отправлялись с ними в гости к ребятам с других шахт. И, в конце концов, пронесли мяч в забой.
Саня выбирает Игоря.
Я выбираю Кролика.
Саня выбирает Романа.
И так далее.
Мы делимся старым дворовым методом, как в детстве. В детстве все мы любили футбол, еще до того, как стали каждый день спускаться в забой, еще до того даже, как расстались с мечтой уехать отсюда куда-нибудь, где круглый год светит солнце и все стоит в зелени. Каждый день после школы мы выбегали на улицу и шли в соседний двор, где было хоккейное поле. Летом на нем играли в футбол, и если мы приходили слишком поздно, то кто-нибудь уже его занимал, и тогда приходилось драться. Впрочем, если мы приходили первыми, то вскоре приходили пацаны из соседнего двора, или из этого, или еще из какого-нибудь, и нам все равно приходилось драться.
Сейчас, в забое, нам ни с кем не приходится драться. Мы делимся, потом кидаем жребий и определяем ворота. Мне больше нравится, когда наша команда защищает правые ворота, штангами для которых служат проходческий комбайн и аварийная ванна с водой. Но иногда нам достаются левые, между опорой штрека и стеной, небольшим гезенком. В общем-то, сами по себе эти ворота ничем не хуже, просто, если долбануться головой о породу, можно здорово повредиться, поэтому вратарь, который на них стоит, всегда играет осторожнее. А с другой стороны – и об комбайн тоже можно долбануться будь здоров, так
