кто-либо другой из всей этой сраной системы никогда не достанет то, что однажды попало в забой.
– Ну, – спрашивает у меня товарищ, еб* его мать подполковник со своими вылезшими вверх бровями, – неужели ты думаешь, что кто-то все это воспримет всерьез?
Конечно, товарищ мать-его-за-ногу хорошо знает, что любую, даже самую правдивую информацию можно выставить глупой шуткой, – а если проще, закрыть ей доступ в эфир.
Никто не станет слушать какого-то опера, который решил потрясти мир откровениями о жизни, разоблачающими Министерство внутренних дел. Никто не пустит в эфир непроверенную новость. В информационном конфликте «опер – министерство» у опера шансы весьма невелики. Скорее, их просто нет. Потому что опера никто не заметит.
– Как, – спохватываюсь я, – разве я еще не сказал главного? Разве я забыл вам сказать, что мой текст, мой шедевр, мое прекрасное сочинение подписано вашим именем?
Я делаю паузу и наслаждаюсь наблюдением за бровями первого зама, которые уже давно живут своей, независимой от него, жизнью.
Я рассказываю, что мой текст оформлен как большой пресс-релиз, который, согласно маркировке, был подготовлен и отправлен службой по связям с общественностью управления и подписан лично первым замом. Конечно же, министерство даст опровержение. Но к этому моменту откровения первого зама уже увидят все. И когда люди из МВД начнут защищаться и выступать по всем телеканалам, говоря, что это наглая ложь, им придется найти козла отпущения – чтобы подать на него в суд и заставить отвечать по всей строгости закона. И если автором этого «возмутительного опуса, бросающего тень на каждого честного милиционера», окажется мертвый опер, погибший недавно при загадочных обстоятельствах, то козлом отпущения станет первый зам.
Он это знает.
Я это знаю.
Мне нет надобности цитировать будущие газетные заголовки и темы будущих ток-шоу, посвященных «последним сенсационным событиям, связанным с МВД». Первый зам и сам может сочинить десяток таких заголовков. Из того материала, который я изложил на бумаге, можно сделать не просто передачу – многосерийный фильм с продолжениями. И как бы дело ни пытались замять, резонанса будет достаточно, чтобы первый зам ушел под лед.
Навсегда.
Я вышел из кабинета с повышением в должности.
16
Это по всем каналам сегодня: в селе Хрящеватое Юрьевского района вдруг просели четыре дома – просто в один момент ушли под землю, на глубину в несколько метров. Ты переключаешь с одного канала на другой, а картинка не меняется: заснеженный поселок, просевшие дома, срезы почвы, бригада МЧС, физиономии потерпевших. Они недоумевают. Они теряются в догадках. Они негодуют. Они требуют, чтобы власти разобрались. И, конечно, чтобы им возместили ущерб.
На самом деле никакого ущерба там нет – стоимость всех этих лачуг вместе со всем имуществом их хозяев едва ли превышает стоимость одного BMW, на котором подъехал голова районного совета. Ай-ай-ай, какое горе, говорит он. Конечно же, власти разберутся, обещает он. Странно, что дома просели именно здесь, удивляется он. Ведь даже эксперты утверждают, что внизу нет никаких подземных пещер, или озер, или каких-нибудь провалов почвы, переводит стрелки он. Да, да, конечно, – теперь уже показывают экспертов – очень странное природное явление. Эксперты качают головами. По всем каналам – одни и те же рожи, и ты удивляешься, как они успевают перебегать с такой скоростью между каналами. Ты думаешь – может быть, это не один и тот же эксперт, а братья или сестры-близнецы. Может быть, в эксперты на почвоведческом факультете принимают только близнецов, для того чтобы теперь сажать их в мягкие кресла на разных каналах и одновременно брать у них интервью по всем кнопкам на телевизоре. Кнопка «1» – эксперт в очках, потом экспертша с косичкой. Кнопка «2» – эксперт с большим носом, затем снова экспертша с косичкой. Кнопка «3» – эксперт с большим носом и эксперт в очках. Круг замкнулся.
Я переключаю каналы, стоя прямо у телевизора, потому что у Ханны нет пульта дистанционного управления. У нее старенький советский «Электрон», на котором сбоку от экрана панель в двадцать сантиметров шириной, где расположены кнопки и регуляторы настроек. Кнопок всего восемь штук, поэтому, даже если сюда когда-нибудь протянут кабельное телевидение, ни о каких десятках каналов речи идти не может – по крайней мере, пока Ханна не поменяет телевизор.
Мне интересно, сколько еще наших сейчас смотрит телевизор, наблюдает за всей этой истерикой в прямом эфире и улыбается про себя. Конечно же, будут созданы государственные комиссии, в состав которых войдут чиновники всех уровней от разных ведомств. Конечно же, будет проведено всестороннее расследование инцидента. И даже, что самое интересное, будут найдены и сурово наказаны виновные.
Иными словами, будут исписаны тонны бумаги, разворована небольшая горка денег, выделенных для проведения всех нужных экспертиз, а после этого – найдены козлы отпущения. Скорее всего, те, кто ухитрился по каким-то причинам попасть в немилость к начальству. Виновный может найтись где угодно. Из- за просевших почв в селе Хрящеватое может быть наказан пожарный инспектор Ингулецкого района города Кривой Рог. Или заместитель начальника Желтоводского паспортного стола. И так далее.
Но никто и никогда даже не попытается узнать, что на самом деле вызвало проседание почв. Что тридцать тысяч тонн грунта закрутились в воронку из-за устранения опор подземного туннеля, проложенного на глубине в несколько сотен метров прямо под центральной улицей села Хрящеватое. Что сотни грозов, проходчики и добычники, спеша за полдня выполнить норму, затем собираются перед гезенком, уходящим в сторону от угольного пласта, и начинают работать проходческими комбайнами, отбойными молотками, да даже просто лопатами – помогая проложить и расширить туннель нетипичного назначения.
Туннель нетипичного назначения – ТНН – это, конечно, просто оборот, который придумали ребята, чтобы как-то между собой называть то, что мы делаем. Когда один проходчик говорит другому о проблемах, которые возникли на третьем километре ТНН, ни у кого вокруг не возникает никаких подозрений, что они обсуждают государственный переворот. Никто ни о чем не догадывается. Никто ничего не понимает.
Никто ничего не понимает.
Люди, которые никогда не спускались в забой, не смогут этого понять. Люди, которые никогда не спускались в забой, наверняка никогда не участвовали в шахтерских забастовках.
О! Шахтерские забастовки!
Ты сидишь на корточках на двадцатиградусном морозе среди десятков сотен таких же, как ты, и вы все в такт стучите касками по бетонным плитам, которыми покрыта небольшая площадь перед зданием Верховной рады Украины. Одновременно, удар за ударом – и стены содрогаются, когда ты поднимаешь глаза и смотришь сквозь идущий от всех вас пар на Мариинский дворец.
Шахтерские забастовки – это целый мир, целая вселенная, целая история со своим прологом, эпилогом и долгой-долгой дорогой от первого до второго.
Прологом были забастовки шестидесятых, жестоко подавленные и давно стершиеся из памяти, – во всяком случае, старики вспоминают то время с неохотой и редко что рассказывают по делу, чаще просто трындят ни о чем. Не знаю, как сильно тогда что-то поменялось из-за них – тех, первых забастовок, – но уж во всяком случае жилось шахтерам следующие двадцать лет неплохо. Советская власть любила шахтеров. Советская власть кормила и поила шахтеров. Советская власть прославляла шахтеров. Вот о чем старики всегда вспоминают с умилением и гордостью, а то и со слезами на глазах.
Память избирательна.
Новая история началась с шахты имени Шевякова города Междуреченска на Кузбассе. Десятого июля одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года началась первая (после кровавых шестидесятых) забастовка шахтеров на территории Советского Союза. Через несколько дней к ней примкнули шахты имени Ленина, Томская, Усинская и Распадская, а затем дело стало пахнуть керосином – забастовки охватили все города Кузбасса: Осинники, Прокопьевск, Новокузнецк, Киселевск, Белово, Ленинск-Кузнецкий, Кемерово, Березовский, Анжеро-Судженск. Сначала шахтеры требовали повышения зарплат, затем обнагнели и стали требовать изменения условий труда, смены руководства и, наконец, отмены шестого пункта Конституции. Ну, того самого, о руководящей роли партии.
Сегодня уже никто не помнит, понимал ли тогда хоть один человек, куда это все приведет. Отдавал ли себе отчет хоть один шахтер в том, что с развалом Советского Союза он сам, шахтер, станет никому не нужен. Что с исчезновением советской власти его никто не будет больше оберегать, не будет холить, лелеять и заглядывать ему в задницу. Никто не помнит, о чем тогда думали шахтеры. Все теперь несут какую-то хрень, в том смысле, что «надо было что-то менять» и «мы совершали великое дело».
Странно, что шахтерам понадобилось развалить Советский Союз, чтобы затем упорно бороться за его восстановление.
Иногда я не понимаю шахтеров.
Иногда я сам себя не понимаю.
Впрочем, человек всегда уничтожал то, что было ему нужнее всего.
Забастовки, останавливаясь и снова возобновляясь, продолжались затем два года. При шахтах, управлениях и регионах были созданы забастовочные комитеты, затем независимые профсоюзы, которые, в свою очередь, переросли в бизнес-структуры, ходившие под бандформированиями, и бандформирования, крышующие бизнес-структуры.
Развал Советского Союза оказался настолько неожиданным, что никто, включая шахтеров, не успел высказаться по этому поводу. Все замолчали и прислушались. Непонятно было, чего ждать: хорошего ли, плохого ли – или вовсе никаких изменений.
Но изменения наступили, и очень быстро.
То, что принадлежало народу, вдруг стало собственностью небольшой группы ограниченных людей. Уголь не подорожал – зато подорожало все, что необходимо было для его производства. И, главное, зарплату, за повышение которой боролись шахтеры, перестали платить совсем. Беспредел, который знающие люди называли непонятными словами, а старики выражали одним словом.
П*дец.
Забастовки начались опять. То есть – они не просто начались. Они начались, и продолжились, и снова продолжились, и, в конце концов, стали настолько обычным явлением, что, если киевлянин, или луганчанин, или донетчанин, или днепропетровчанин проходил мимо здания местной администрации или совета и не видел там бастующих шахтеров, он очень удивлялся. Шахтерские палатки стали частью интерьера больших городов. К ним привыкли, с ними даже уютно.
От огромного числа требований: землю – крестьянам, заводы – рабочим, власть – советам – осталось только требование выплатить зарплату. Пусть маленькую, пусть недостаточную даже для того, чтобы купить на нее хлеба и водки, – но просто выплатить. В те редкие случаи, когда ее вдруг выплачивали,
