говоря, встречаются иностранные женихи с украинскими невестами.
Вообще-то на Донбассе это не так часто встречается – здесь мужчин и женщин примерно поровну. Не так часто, как, скажем, в Николаеве или в Херсоне. Херсон – это клондайк женихов. Знакомства с иностранцами там – большой бизнес, давно и крепко сколоченный конвейер. Если ты – девушка и живешь в Херсоне, тебе достаточно один раз отправить одно фото с контактным телефоном в одно агентство, чтобы навсегда прописаться в системе, превратиться в товар, возможно даже – неразменный пятак. Твое фото будут пересылать из агентства в агентство, развешивать на сайтах, публиковать в прессе, от твоего имени будут вести переписку на всех языках мира, пока какой-нибудь доверчивый датчанин, или испанец, или даже австралиец не решится приехать, чтобы посмотреть на тебя вживую. Тогда тебе позвонят из агентства и сообщат о том, что к тебе приезжает жених. Лучше всего, конечно, швед или норвежец – скандинавы обычно серьезно настроены и часто действительно хотят жениться. Французы или англичане очень жадные, а итальянцы – те обычно приезжают просто потрахаться.
Все это мне – одному мне, какому-то из тех двух, что сидят сейчас за столом, – рассказала как-то тетка, продававшая водку.
Вы и представить себе на можете, насколько все вокруг может сделать явным и очевидным обыкновенная водка.
Рано или поздно я – и один я, и другой – напиваюсь до такой степени, что забываю обо всем.
В конце концов то, за что ты борешься, оборачивается своей противоположностью.
Все в порядке.
23
Замедленная прокрутка, я еду назад, домой, к желтому порошку и работе по предотвращению и уменьшению негативных последствий экстренных ситуаций на угледобывающих предприятиях.
Все, как и раньше, распадается на части.
Я смотрю из окна своей квартиры на белое поле: сегодня выпал настоящий, тяжелый и крупный снег, такой, что не растает уже до конца зимы. Хотя на улице минус двадцать пять, холод уже так не ощущается. Ездить стало – одно удовольствие, на дороге почти нет машин, только надо своевременно поменять резину и долить тосола.
Но я думаю не о дорогах.
Не об автомобилях.
Я думаю не о красоте пейзажа за окном.
Единственное, что занимает меня сейчас, – вопрос, что я должен делать.
С одной стороны – у меня есть долг. Будучи сотрудником МВД, я должен немедленно приложить усилия к тому, чтобы остановить и предотвратить любое правонарушение, имеющее место где-либо в пределах Украины (тем более и даже в особенности, на шахте угледобывающего предприятия «Западдонбассуголь»). Я должен сесть за свой старый, еще советского производства стол с потертым лаком и шатающимися ножками и составить отчет о том, что группа шахтеров, руководимых гражданином Марком Шейдером, ведет диверсионную террористическую деятельность, направленную на убийство большого числа гражданских лиц, дезорганизацию официальных структур и свержение государственного строя Украины. Я должен доложить об этом своему начальству и убедиться, что отчет попадет к начальству моего начальства, а затем еще покататься на различные консультации, чтобы обеспечить правильный подход к решению проблемы на всех уровнях. Я должен подойти к этому так же тщательно, как подхожу, скажем, к обновлению «писем в редакцию», написанных перед разговором с первым замом и спрятанных у моих друзей, пересыльщиков и просто людей, которым можно доверять.
С другой стороны – я слишком долго приучался к тому, что долг в этой стране – понятие относительное. Если сотрудникам МВД можно собирать деньги со всех коммерсантов, мелких лавочников и даже бабушек, торгующих семечками на их территории, можно покрывать наркобаронов и сутенеров, тратить свое рабочее время на «решение вопросов» средних и крупных бизнесменов, выросших из средних и крупных бандитов, – то почему шахтерам нельзя делать то же самое? Если менты думают, что страна им задолжала, то шахтерам страна задолжала тем более.
Это чертовски сложный выбор.
И ведь в конечном счете ты просто выбираешь, где будет меньше крови.
Мне надо ехать в Павлоград.
Со всеми этими разборками и поисками Марка Шейдера я совсем забыл о том, что у меня есть и прямые обязанности, и вот мне решили о них напомнить. Опергруппа из Павлоградского ГОВД задержала пушкаря из Закарпатья, который был связан с поставками наркотиков на шахту.
Ускоренная перемотка – и я в машине, несусь по трассе М4 на скорости в сто восемьдесят километров в час. Это старая ментовская привычка – с момента, когда тебя перестают останавливать гаишники, ты уже не можешь заставить себя ездить по трассе медленнее, даже если самая большая разрешенная скорость в нашей стране сто тридцать и трасса покрыта тонкой коркой льда.
Снова ускоренная перемотка – и я уже ищу, с какой стороны удобнее подъехать к Павлоградскому ГОВД.
Я редко здесь бываю.
Но всякий приезд запоминаю надолго.
Каждый мент, который хотя бы раз приедет в Павлоград на отработку, запомнит его навсегда. Павлоград – это город, где с начала восьмидесятых годов было зафиксировано больше двадцати серий изнасилований и убийств на сексуальной почве. Если правда то, что Стамбул – город контрастов, а Донецк – город роз, то правда и то, что Павлоград – город маньяков.
В середине девяностых в Павлограде родители, которым были дороги их дочери, попросту не выпускали их играть на улицу. В школу и из школы их сопровождали взрослые, чаще всего мужчины. Точно так же отцы сопровождали девочек, если те ходили друг к другу в гости (иногда даже в том же подъезде), ездили к врачу – да вообще везде. Увидеть молодую девушку, идущую по городу в одиночестве, было невозможно.
Зато возможно было наблюдать трупы.
Красивые девчонки, изнасилованные и убитые, иногда довольно мудрено. Эти трупы зачастую подолгу не убирались с места убийства – криминалисты работали, – и тогда их мог наблюдать кто угодно, включая и отцов других павлоградских девчонок. Все это, конечно, подогревало истерию.
Я участвовал в двух отработках.
Первая была давным-давно, а вторая за несколько месяцев до моего увольнения. Хотя я всю жизнь служил в УБНОНе и раскрытие убийств, тем более изнасилований, никогда не было моей работой, на эти отработки ездили все. Старики рассказывали, что когда-то на них съезжался весь Великий и Могучий Советский Союз.
Нас расставляли по каким-то условным постам и заставляли задерживать каждого подозрительного мужчину. Под каждым кустом в городе сидел мент. Другие мужики вообще не показывались на улице, когда начинало темнеть.
В городе словно был комендантский час: все женщины боялись выходить из дому из-за маньяка, а все мужчины боялись выходить из дому из-за милиции.
Если мы кого-то задерживали – п*дили его нещадно.
А потом обычно отпускали: что взять со случайного прохожего?
Хорошее было время.
Ни одного маньяка я так и не поймал.
Я паркую машину во дворе ГОВД и поднимаюсь по лестнице на второй этаж. Время проходит, а здесь ничего не меняется. Стены все такие же обшарпанные, перила на лестнице разломаны, ступеньки выщерблены. Я вхожу в большой красивый кабинет, посреди которого опера прессуют пушкаря. Пока его еще не бьют, пока только кричат, заставляют записывать свои показания, потом разрывают эту бумагу, снова кричат и снова заставляют записывать показания. Большинство наркоманов ломается еще на этой стадии. Если человека взяли впервые или если его один раз уже поломали, к нему даже не надо прикасаться, чтобы он рассказал то, что тебе нужно.
Надо просто знать, что у него спрашивать.
И как спрашивать.
Вообще, допросы с пристрастием в МВД – это особая тема, и кто-нибудь должен написать об этом книгу. Может быть, даже энциклопедию.
Хотя, скорее всего, об этом просто забудут. Милиция станет историей. Торговцы наркотиками станут историей. Великий героиновый путь из Афганистана в Европу станет историей. А допросы – нет.
Поколения людей будут ходить в музей, чтобы увидеть орудия пыток средневековой инквизиции, какую-нибудь дыбу или испанский сапог, но никто из них не сможет сказать тебе, зачем человеку на голову класть толстый том «Книги о вкусной и здоровой пище».
Он нужен для того, чтобы скрыть следы ударов.
Ты кладешь на голову задержанного какую-нибудь «Большую Советскую Энциклопедию», том 7, или «Полное собрание сочинений Сталина», том 12, и что есть силы лупишь по ней сверху кулаком. Вообще-то можно бить и чем-то более тяжелым, но в этом случае могут быть нежелательные последствия. Никаких следов не остается. А голова у задержанного через несколько таких сеансов начинает раскалываться, как будто ее зажимают в тиски.
Он.
Даже.
Начинает.
Говорить.
Как.
Ребенок.
С.
Отставанием.
В.
Развитии.
Есть много разных способов разговорить неразговорчивого собеседника.
Я сажусь за стол напротив пушкаря и смотрю ему в глаза. Ребята оставили нас двоих – все-таки чего-то еще стоит мой послужной список. Им неинтересно знать, о чем мы будем с ним говорить. Буду ли я расспрашивать его о его поставщике по имени Ханна, или убеждать его, что зря он связался с венгерской мафией, или объяснять, что покемоны круче телепузиков, – им неинтересно. Они вообще ребята нелюбопытные.
