насыщенной событиями прогулки Франсуаза с исцарапанными коленками, в одежде, приведенной в весьма плачевное состояние, попросила разрешения взять домой такую же грязную, как и она сама в этот момент, бездомную собаку, которая ее сопровождала всю обратную дорогу. Пьер Куарэ легко поддавался капризам дочери — Кики решила, что отныне Бобби останется с ней.
Собаки и кошки всегда были неотъемлемой частью семьи Куарэ. Франсуаза с теплотой вспоминала о таксе, которую отец превратил в собаку на колесиках. К старости Калин отказали задние лапы — она вызывала надолго оставшееся в памяти домашних ощущение жалости и тоски. Не найдя врача, который облегчил бы ее страдания, Пьер Куарэ, инженер, получивший диплом Индустриального института Севера, сконструировал устройство, к которому она смогла приспособиться. Калин получила возможность передвигаться по огромной квартире на бульваре Малешерб и даже стремительно преодолевать коридоры. Сложности у нее были на виражах.
«Тебе надо только научиться поворачивать!» — подтрунивал над ней Куарэ со свойственной ему мягкой иронией. Он родился в Бетюне, в Па-де-Кале, 26 августа 1900 года в семье гражданского инженера, происходившего от потомков испанских завоевателей Карла V, и наследовал их иберийскую гордость, которая придавала дополнительный оттенок его благовоспитанности и некоторой надменности. Его речь отличалась меткостью определений, он мог задеть за живое насмешкой, часто довольно колкой. В самом деле за видимой холодностью и изысканным зубоскальством пряталось нежное и великодушное сердце.
Его чувство юмора можно оценить по истории, которую рассказывает Франсуаза Саган:
«Опаздывая к обеду, отец входит, весело напевая: “Я несусь галопом… галопом… галопом!” Но внезапно по ошеломленным взглядам сидящих за столом понимает, что ошибся этажом. Тогда, нисколько не смущаясь, он поворачивается и удаляется со словами: “Я возвращаюсь галопом… галопом!”»
Он умер от сердечного приступа 2 января 1978 года, оставив в памяти тех, кто его близко знал, образ человека блистательного ума, о котором продолжали говорить, даже не будучи уверенными в возможности однажды постичь обаяние его личности и разгадать вполне смысл его шуток. Его близкий друг, инженер- автомобилист Жан-Альбер Грегуар, один из первых разработчиков конструкции передней тяги, описывает в одной из своих книг[77] завтрак, на котором они оба присутствовали:
«Хозяин с холодным видом пренебрегал задачей создания застольной атмосферы. Скромное угощение также ей не способствовало. Куарэ попытался спасти положение, рассказывая истории, в чем он был большой мастер. Я часто думал, что дар воображения Франсуаза Саган унаследовала от отца, который вполне мог бы блеснуть в сатирическом романе…»
Детство
«Через пятнадцать лет, немного пресыщенную, меня потянет к привлекательному человеку, также слегка утомленному жизнью. Мне нравится воображать лицо этого человека. У него будут такие же маленькие морщинки, как у моего отца…» Знойным летом 1953 года Франсуаза предается прелестной неге, и пустынный Париж, изнывающий от августовской жары, вторит своим дыханием ее счастью. Как приятно работать в одиночестве над рукописью в пустой квартире на бульваре Малешерб, куда проникают лишь слабые отзвуки города. Ей нравится образ Сесиль, которой она дала имя одной из своих племянниц, и ее история про сорокалетнего отца быстро летит вперед строка за строкой.
Вечером, когда ее собственный отец машинально спросит: «Слушай, ты не слишком скучаешь?» — она ответит, вспомнив этот день одиночества перед пишущей машинкой: «Скучаю? У меня просто потрясающие каникулы!» Пьер Куарэ устроил семью в Ландах, где после отъезда из Сен-Марселена он каждое лето арендовал виллу, иногда в Кап-Бретоне, иногда в Оссегоре. На вилле Мари-Клер или на вилле Лойла — каникулы текли спокойно и однообразно — оба дома представляли собой классический образ пристанища, куда устремлялись на автомобилях горожане, бегущие от суеты к уединению.
Куарэ выбрали баскский берег, живительный климат которого был полезен Франсуазе, выглядевшей ослабленной. Но за этой хрупкостью маленького птенчика крылась невероятная энергия и сила воли. На вилле Лойла на улице Гольф в Оссегоре, которую они сняли вновь в 1954 году,
Пьер Куарэ ощущал себя счастливым отцом, видя за завтраком на террасе загорелую Кики. 1 августа он готовится отправиться в Париж по делам. Оставив службу на заводе по производству электроэнергии, он нашел работу на американской фирме, которая доверила ему управление шлифовальным заводом в Аржантейле, где дети Куарэ и их друзья играли в полуразрушенных нежилых зданиях, в изобилии разбросанных по округе.
— Я еду с тобой, — сказала ему Франсуаза.
— Что такое? Тебе не нравится в Оссегоре?
— Да нет, дело не в этом.
Часом позже Франсуаза, одетая в легкую юбку и полосатую блузку, с саквояжем из рыжей кожи в руке, который она только что получила в подарок на свое восемнадцатилетие, садится рядом с отцом в черный «бьюик», оставляя окружающих в недоумении по поводу своего внезапного отъезда. Она обеспокоена, чем — по ее загадочному виду судить сложно. Спрашивать было бы бесполезно, она не любит откровенничать. Даже в самом нежном возрасте Кики скрывает малейшую боль, самое ничтожное огорчение. В Кажарке, когда ей было одиннадцать лет, она подняла на ноги всю семью, которая ее разыскивала несколько часов. Ее нашли, когда уже стемнело, на дне ямы в руинах замка, стоящую на коленях — в мужественном ожидании она так и не осмелилась позвать на помощь.
Страсть к опасностям и эта удивительная стойкость характеризуют сильную личность Франсуазы, которая умела скрывать гордость за внешней беззаботной веселостью. В возрасте, когда девочки обычно заняты кукольными играми, она разгуливала вся в ссадинах и шишках. В этом хрупком теле таилось железное упорство. «Это настоящая крестьянка», — говорит ее давний друг журналистка Моника Готье, объясняя жизнестойкость Франсуазы, которую не могли сломить даже следовавшие одна за другой неудачи.
Ей едва исполнилось четыре года, когда эта «черноглазая черносливина», как говорил ее отец, впервые испытала страх. Во время лодочной прогулки по пруду в Виль-д’Аврей он хотел успокоить неугомонную Франсуазу и, присев с ней рядом, случайно перевернул лодку. До берега им помогли добраться игроки футбольной команды Франции, отдыхавшие перед матчем с Италией. Увидев промокших до нитки мужа с дочерью, Мари Куарэ решила, что над бульваром Малешерб разразилась жуткая гроза. Слова Кики, уже оправившейся от пережитого, мадам Куарэ запомнила на всю жизнь: «Мы с папой искупались прямо в одежде!» Эдмон Дельфур, полузащитник, теперь живущий в Корте, на Корсике, ловил поблизости рыбу, когда лодка опрокинулась: «Я тут же нырнул. Малышка плавать не умела, а глубина там была не меньше полутора метров. Отец помог мне ее подхватить. Так, ничего серьезного».
Несколько лет спустя, в июне 1944 года, на берегу другого пруда в Сен-Марселене Франсуаза вновь легко избежала опасности. Утром похоронили двух партизан, местные жители сопровождали их останки на кладбище. Возможно, об этом узнали немцы. Были ли это репрессии или случайное стечение обстоятельств, но домики Табака подверглись бомбежке пилотами Люфтваффе, которые, правда, могли их принять за казармы. Один из них, особенно злобный, в смертельно опасном пике опустился совсем низко над девушками, выбравшимися после купания на луг, — сестрами Куарэ.
«Мы бежали, не чуя ног, как зайцы, — рассказывала Франсуаза. — Я видела, как вокруг мелькала трава. Моя мать не нашла ничего лучше, как закричать: “Сюзанна, прошу тебя, оденься. Оденься, прошу тебя. В таком виде ходить нельзя!” Она обладала способностью держаться с царственным достоинством, что успокаивало многие буйные головы»[78].
Ироническое спокойствие в подобных обстоятельствах прекрасно характеризует мать Франсуазы Саган, обладавшей шармом непринужденной светскости. Летом 1939 года накануне объявления войны она внезапно уехала из Ло, чтобы пополнить в Париже у модистки ателье де Полетт свою коллекцию шляпок. Когда ее спрашивают об этой легкомысленной поездке в такое неспокойное время, Мари Куарэ оправдывается, что, предвидя долгое отсутствие, намеревалась забрать с бульвара Малешерб одежду.
Устроившись с детьми в Кагоре, чтобы Жак и Сюзанна могли продолжать учиться в городском лицее, она приспособилась к ритму провинциальной жизни, избавленная Юлией от значительной доли
