то растения. Листья были огромные, глянцевые и походили на листья тропического фикуса, только были в несколько раз больше меня. Торжественно качались громадные столбы розового цвета. Я не сразу узнал земноводную гречиху.
Голодный, усталый, я издали смотрел на розовые цветы, вспоминая, как вкусны и питательны пыльца и нектар гречихи, я глядел — и не знал, что мне делать. Пройдя по берегу, я увидел цветущий куст гречихи на берегу. Здесь она защищалась иначе — листья и ствол выделяли клейкую жидкость, в которой вязли жучки и муравьи. Чтобы не влипнуть рядом с ними, я принял меры предосторожности и влез на куст другого растения, растущий рядом с гречихой. Потянув цветок гречихи к себе, я ел пыльцу и пил нектар. Не знаю, что это было — обед или ужин? По телу разливалась сытость, голова кружилась, я отдыхал и снова принимался есть, пока не понял, что больше в меня не влезет. Тогда я спустился вниз, из последних сил нарубил клейких побегов гречихи и, окружив себя кольцом из них, лег спать, надеюсь, что ничего плохого со мной не случится..
Я не отходил от цветка три дня. Все это время я только и делал, что ел. Ел и спал, чувствуя, как ко мне возвращаются силы.
Господи, а они в лагере морили нас голодом! Одного этого цветка было достаточно, чтобы накормить досыта десятка полтора заключенных! Я не сомневался, что все это творят жирные самодовольные коты из компетентных органов, партия об этом произволе ничего не знает, и ничего не знает товарищ Сталин, в противном случае все это давно бы уже прекратилось. Освоение лауна ничуть не легче освоения Крайнего Севера, это надо было обязательно учесть всем нашим руководителям. Но они это поймут, только если сами побывают здесь, поживут в шкуре рядового поселенца. А пока мы находимся даже не в положении ссыльных, мы по-прежнему являемся заключенными со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями.
Уже август. Мне надо готовиться к зиме. Надо сделать запасы, ведь когда снег заметет лаун, я ничего не смогу найти, и меня ждет ужасная смерть. Но нет, я постараюсь ее избежать, я приложу все силы, чтобы этого не случилось. Пещера вместительна, и в ней достаточно места, чтобы устроить хранилище для продуктов питания. В конце концов, даже мышь-полевка обеспечивает себя на зиму необходимыми продуктами, суслики в степи делают нужные им запасы, а я ведь человек и потому способен на большее.
Но если бы кто-нибудь знал, как мне одиноко. Иногда, когда молчание становится совсем нестерпимым, я разговариваю сам с собой, горланю песни. Декламирую стихи. И это я, который в той, прежней жизни, случившейся до несправедливого осуждения, мечтал о тишине и требовал ее от домашних. Что теперь с моими родителями? Где Ирина? Чем она занимается? Когда я думаю об этом, меня охватывают бессильная ярость и отчаяние, порою хочется разбить себе голову или броситься в воду озера и плыть, плыть, пока окончательно не иссякнут силы. Господи; как трудно все это вынести, как тяжело именно своими воспоминаниями человеческое одиночество. И вместе с тем ничего невозможно поделать.
Чтобы отогнать приходящие в голову опасные мысли, я пытаюсь заняться наукой. Ужасно не хватает элементарных знаний. Как жаль, что я не энтомолог. Еще больше мне жаль, что я плохо разбираюсь в ботанике. Знание растений мне бы сейчас очень пригодилось.
Лев представил себе душевное состояние человека, писавшего эти строки, и ему стало не по себе. Даже читать расхотелось.
Где-то неподалеку послышалось пение и звуки гитары. Крикунов отложил бумаги, выпрямился и вслушался в звуки за стеной. Играл неведомый музыкант непрофессионально, но голос у него был сильным и красивым.
И Крикунов вдруг подумал, что ему здорово повезло, ведь могло и так случиться, что настоящая жизнь пронеслась мимо, а он так и остался бы в том мире — медленно старея и оставаясь никому не нужным, как это и происходит обычно. Как говаривал Экклезиаст, «человек одинок, и другого — нет».
В стену постучали.
Крикунов погасил лампу и вышел в коридор. Толкнул дверь соседа. У Максимова была вечеринка, если можно назвать этим словом вечер разношерстной компании, которая не пила ничего, кроме сока, й занималась разговорами. Но какие это были разговоры!
— А я тебе говорю, — горячился высокий плотный парень у окна своему собеседнику, — их надо выжечь. И никаких нашествий. Решим вопрос раз и навсегда. Надо обезопасить поселения, люди должны жить нормально.
— Выжечь недолго, — меланхолично пощипывал бородку собеседник. — Только вот китайцы в конце века решили избавиться от воробьев. А китайцы — народ упрямый, если они что-то задумают, обязательно своего добьются. И добились ведь, всех воробьев истребили. А через год начали их ввозить из-за границы. Биологическое равновесие — вещь очень тонкая, Андрюша, можем наломать дров сгоряча, и тогда ничего уже не исправить.
— Умнеют они, точно тебе говорю. Раньше любого сбить в воздухе можно было запросто. А теперь они научились хитрить. Порой такие виражи закладывают, куда там асам! — слышалось от стола. — И подкрадываться они начали на малых высотах. Помяни мое слово, ещё немного времени пройдет — и наши перехватчики без дела останутся. Придется опять переходить на старые модели вроде «Яков» или «Ишаков». На больших скоростях их уже не перехватишь!
Говоривший эти слова Максимов обернулся на звук открываемой двери и оборвал речь.
— А вот и Лева пришел! — сказал он радостно, — Знакомьтесь, ребята! Это Наш Тит Ливий, будет писать историю Района от основания до расцвета!
Процедура пожимания рук и знакомства известна всем, каждый не раз бывал в компаниях и знает, что в таких случаях имена представившихся тебе людей редко запоминаются с первого раза, тут уж никакая память не может помочь. Крикунова удивило, что каждый из присутствующих, называя имя и фамилию, обязательно добавлял профессию.
— Это еще со старого времени осталось, — объяснил ему позже Максимов. — Тогда тут контингент из осужденных и охранников состоял, вот и положено было добавлять, называясь, статью и срок, по которой осужден. А потом стали называть профессию.
А тогда он только пожимал руки, встречая приветливые улыбки. Хороший человек пришел в гости к хорошим людям.
— Таманцев! — позвали от окна, и высокий плотный парень заторопился обратно.
А вот эту фамилию Лев уже слышал, когда еще только отправлялся в Район. Кажется, здесь парень был следопытом, а это значило, что он заслуживал более пристального внимания. Крикунов уже знал, что следопыты здесь особая каста — они выполняли обязанности разведчиков. При необходимости занимались поисково-спасательными работами, а в случае появления опасных хищников осуществляли защиту жителей поселков.
— И все равно я ему это в глаза скажу! — слышалось от окна. — Снять нас с поиска, когда было ясно, что люди уцелели после падения вертолета! Да за такое наплевательское отношение к человеческим жизням набить морду — самое безобидное! И плевать мне, какими мотивами он при этом руководствовался. В конце концов, не красная же сыпь в Поселки пришла! Да даже это его не оправдывает!
— Андрей, Андрей, не горячись! — гудел невысокий чернобородый мужчина неопределенного возраста. Уж очень он был тренирован, такому с одинаковым успехом можно было дать и двадцать пять, и тридцать пять лет. — На конференции и выступишь. А здесь чего зря пылить, здесь с тобой и так все согласны!
— Сок будешь пить? — спросил Максимов и, не дожидаясь ответа, налил в высокий стакан оранжево-желтый сок, сунул в него соломинку и пододвинул Крикунову. Сок был холодным и в меру сладким с кислящей горчинкой.
Крикунов сделал глоток, с любопытством оглядываясь по сторонам. В комнате были и девушки. Одну из них — длинноногую и круглолицую блондинку — Лев сразу узнал и даже имя ее вспомнил — Зоя. Она ему кофе приносила в царицынском офисе ООО «МСП». Видимо, и девушка узнала его, лицо ее зарумянилось, она растерянно посмотрела на Льва, потом прыснула, прикрывая рот ладошкой, и неожиданно показала журналисту язык.
От этого Льву стало совсем хорошо, он уселся на свободный стул, отхлебнул сок из стакана и заговорил с Максимовым, но их едва завязавшуюся беседу перебил подсевший ко Льву мужчина.
— С концепцией вы, конечно, уже определились? — спросил он и тут же представился: — Игорь Герасимов, микробиолог.
— Простите? — не понял Крикунов.
— Надо смотреть в корень, — сказал Герасимов. — Не следует акцентировать внимание на том, интересно жить и работать в Районе или неинтересно. Это для дилетантов и любителей приключений. Главное, определиться — перспективно это направление для человечества или мы опять упираемся в тупик, из которого следует искать выход.
— А вы как считаете? — вежливо спросил Крикунов.
— Ерунда все это, — с апломбом сказал Герасимов. — Интересно, не спорю. Сам здесь работаю. Но не будет с этого толку. Ничего это не даст для общечеловеческого развития. В космос, в космос надо забираться. Затеяли освоение, а получилась настоящая битва. Это у нас в крови — всякое дело в битву превращать. Сначала боевые самолеты потребовались, все моделисты страны, даже того не подозревая, на нас батрачили, потом нам бронетранспортеры для охраны Поселков потребовались. Что дальше? Потребуются танки? Или нам понадобится несколько тысяч миниатюрных бомб? И все для того, чтобы освоить одну-единственную пойму, которых в России тысячи, если не десятки тысяч, Не спорю, идея была заманчивая. Но перспективы у нее нет.
— Это почему же? — возразил Крикунов вежливо. — Я, конечно, пока еще плохо ориентируюсь в происходящем, но по крайней мере предыдущие сезоны доказали, что жить в микромире вполне возможно. Да, все оказалось сложнее, чем думалось, враждебно нас встретила природа, мы от нее такого не ожидали. Но ведь никто и не говорил, что новое дело дастся без сложностей, верно?
Герасимов с превосходством и сожалением смотрел на него.
— Да я не о том, — сказал он. — Я совсем про другое. Даже если освоение Района закончится полной победой, мы все равно будете жить в резервации. И Большому миру нас придется охранять. Кто-то должен будет следить, чтобы на наши пажити небесные не прорвалось стадо бестолковых коров или овец,
