Берзино (будущий Верхний Ат-Урях) были городами с населением двенадцать четырнадцать тысяч человек заключенных. Разумеется, смертные вихри 1938 года существенно эти цифры изменили. Но все это было после. А сейчас зачем 'Партизану' охрана? В 1937 году на прииске 'Партизан' был единственный бессменный дежурный боец, вооруженный наганом, легко наводивший порядок в смиренном царстве 'троцкистов'. Блатари? Дежурный смотрел сквозь пальцы на милые проделки блатaрей, на их грабительские экспедиции и гастроли - и дипломатически отсутствовал в особенно острых случаях. Все было 'тихо'. А теперь вдруг видимо-невидимо конвоиров. Зачем?
Вдруг увезли куда-то целую бригаду отказчиков от работы 'троцкистов', которые по тем временам, впрочем, не назывались отказчиками, а гораздо мягче 'неработающими'. Они жили в отдельном бараке посреди поселка, неогороженного поселка заключенных, который тогда и не назывался так страшно, как в будущем, в очень скором будущем 'зоной'. 'Троцкисты' на законном основании получали шестьсот граммов хлеба в день и приварок, какой положено, и не работали вполне официально. Любой арестант мог присоединиться к ним, перейти в неработающий барак. Осенью тридцать седьмого года в этом бараке жило семьдесят пять человек. Все они внезапно исчезли, ветер ворочал незакрытой дверью, а внутри была нежилая черная пустота.
Вдруг оказалось, что казенного пайка, пайки - не хватает, что очень хочется есть, а купить ничего нельзя, а попросить у товарища - нельзя. Селедку, кусок селедки еще можно попросить у товарища, но хлеб? Внезапно стало так, что никто никого не угощал ничем, все стали есть, что-то жевать украдкой, наскоро, в темноте, нащупывая в собственном кармане хлебные крошки. Поиски этих крошек стали почти автоматическим занятием человека в любую свободную его минуту. Но свободных минут становилось все меньше и меньше. В сапожной мастерской вечно стояла огромная бочка с рыбьим жиром. Бочка была ростом с полчеловека, и все желающие совали в эту бочку грязные тряпки и мазали свои ботинки. Не сразу я догадался, что рыбий жир - это жир, масло, питание, что эту сапожную смазку можно есть, - озарение было подобно архимедовой эврике. Я бросился, то есть поплелся в мастерскую. Увы бочки в мастерской давно уже не было, другие люди уже шли той же дорогой, на которую я только-только вступал.
На прииск были привезены собаки, немецкие овчарки. Собаки?
Как это началось? За ноябрь забойщикам не заплатили денег. Я помню, как в первые дни работы на прииске, в августе и сентябре, около нас, работяг, останавливался горный смотритель - название это уцелело, должно быть, с некрасовских времен и говорил: 'Плохо, ребята, плохо. Так будете работать и домой посылать будет нечего'. Прошел месяц, и выяснилось, что у каждого был какой-то заработок. Одни послали деньги домой почтовым переводом, успокаивая свои семьи. Другие покупали на эти деньги в лагерном магазине, в ларьке, папиросы, молочные консервы, белый хлеб... Все это внезапно, вдруг кончилось. Порывом ветра пронесся слух, 'параша', что больше денег платить не будут. Эта 'параша', как и все лагерные 'параши', полностью подтвердилась. Расчет будет только питанием. Наблюдать за выполнением плана, кроме лагерных работников, им же имя легион, и кроме производственного начальства, умноженного в достаточное количество раз, - будет вооруженная лагерная охрана, бойцы.
Как это началось? Несколько дней дула пурга, автомобильные дороги были забиты снегом, горный перевал был закрыт. В первый же день, как прекратился снегопад - во время метели мы сидели дома,- после работы нас повели не 'домой'. Окруженные конвоем, мы шли не спеша нестройным арестантским шагом, шли не один час, по каким-то неведомым тропам двигаясь к перевалу, все вверх, вверх - усталость, крутизна подъема, разреженность воздуха, голод, злоба - все останавливало нас. Крики конвоиров подбодряли нас как плети. Уже наступила полная темнота, беззвездная ночь, когда мы увидели огни многочисленных костров на дорогах близ перевала. Чем глубже становилась ночь, тем ярче горели костры, горели пламенем надежды, надежды на отдых и еду. Нет, эти костры были зажжены не для нас. Это были костры конвоиров. Множество костров в сорокаградусном, пятидесятиградусном морозе. На три десятка верст змеились костры. И где-то внизу в снеговых ямах стояли люди с лопатами и расчищали дорогу. Снеговые борта узкой траншеи поднимались на пять метров. Снег кидали снизу вверх по террасам, перекидывая дважды, трижды. Когда все люди были расставлены и оцеплены конвоем - змейкой костровых огней,- рабочие были предоставлены сами себе. Две тысячи людей могли не работать, могли работать плохо или работать отчаянно - никому до этого не было дела. Перевал должен быть очищен, и пока он не будет очищен никто не тронется с места. Мы стояли в этой снеговой яме много часов, махая лопатами, чтобы не замерзнуть. В эту ночь я понял одну странную вещь, сделал наблюдение, много раз потом подтвержденное. Труден, мучительно труден и тяжел десятый, одиннадцатый час такой добавочной работы, а после перестаешь замечать время - и Великое Безразличие овладевает тобой - часы идут, как минуты, еще скорее минут. Мы вернулись 'домой' после двадцати трех часов работы - есть вовсе не хотелось, и соединенный суточный приварок все ели необычно лениво. С трудом удалось заснуть.
Три смертных вихря скрестились и клокотали в снежных забоях золотых приисков Колымы в зиму тридцать седьмого - тридцать восьмого года. Первым вихрем было 'берзинское дело'. Директор Дальстроя, открыватель лагерной Колымы Эдуард Берзин*, был расстрелян как
* Э. Берзин расстрелян в августе 1938 г.
японский шпион в конце тридцать седьмого года. Вызван в Москву и расстрелян. С ним вместе погибли его ближайшие помощники - Филиппов, Майсурадзе, Егоров, Васьков, Цвирко - вся гвардия 'вишерцев', приехавшая вместе с Берзиным для колонизации Колымского края в 1932 году. Иван Гаврилович Филиппов был начальником УСВИТЛ*, заместителем Берзина по лагерю. Старый чекист,
* Управление северо-восточных исправительно-трудовых лагерей.
член коллегии ОГПУ, Филиппов был когда-то председателем 'разгрузочной тройки' на Соловецких
островах. Есть документальный кинофильм двадцатых годов 'Соловки'. Вот в этой картине и снят Иван
Гаврилович в своей тогдашней главной роли. Филиппов умер в Магаданской тюрьме - сердце не выдержало.
'Дом Васькова' - так называлась и называется по сей день Магаданская тюрьма, которую строили в начале тридцатых годов,- потом из деревянной тюрьма превратилась в каменную, сохранив свое выразительное название,начальник был по фамилии Васьков. На Вишере Васьков - человек одинокий проводил выходные дни всегда одинаково: садился на скамейку в саду или в лесочке, заменявшем сад, и стрелял целый день по листьям из мелкокалиберной винтовки. Алексей Егоров - 'рыжий Лешка', как его звали на Вишере, был на Колыме начальником производственного управления, объединяющего несколько золотых приисков, кажется, Южного управления. Цвирко был начальником Северного управления, куда входил и прииск 'Партизан'. В 1929 году Цвирко был начальником погранзаставы и приехал в отпуск в Москву. Здесь после ресторанного кутежа Цвирко открыл стрельбу по колеснице Аполлона над входом в Большой театр - и очнулся в тюремной камере. С его одежды были спороты петлицы, пуговицы. Среди арестантского этапа Цвирко весной 1929 года прибыл на Вишеру и отбывал там положенный трехлетний срок. С приездом на Вишеру Берзина в конце 1929 года карьера Цвирко быстро пошла вверх. Цвирко, еще заключенным, стал начальником командировки 'Парма'. Берзин не чаял в нем души и взял его с собой на Колыму. Расстрелян Цвирко, говорят, в Магадане. Майсурадзе - начальник УРО, отбывший когда-то срок 'за разжигание национальной розни', освободившийся еще на Вишере, тоже был одним из любимцев Берзина. Арестован он был в Москве, во время отпуска, и тогда же
расстрелян.
Все эти мертвые - люди из ближайшего берзинского окружения. По 'берзинскому делу' арестованы и расстреляны или награждены 'сроками' многие тысячи людей, вольнонаемных и заключенных - начальники приисков и лагерных отделений, лагпунктов, воспитатели и секретари парткомов, десятники и прорабы, старосты и бригадиры... Сколько тысячелетий выдано 'срока' лагерного и тюремного? Кто знает...
В удушливом дыму провокаций колымское издание сенсационных московских процессов, 'берзинское дело', выглядело вполне респектабельно.
Вторым вихрем, потрясшим колымскую землю, были нескончаемые лагерные расстрелы, так называемая 'гаранинщина'. Расправа с 'врагами народа', расправа с 'троцкистами'.
Много месяцев день и ночь на утренних и вечерних поверках читались бесчисленные расстрельные приказы. В пятидесятиградусный мороз заключенные-музыканты из 'бытовиков' играли туш перед чтением и после чтения каждого приказа. Дымные бензинные факелы не разрывали тьму, привлекая сотни глаз к заиндевелым листочкам тонкой бумаги, на которых были отпечатаны такие страшные слова. И в то же время будто и не о нас шла речь. Все было как бы чужое, слишком страшное, чтобы быть реальностью. Но туш существовал, гремел. Музыканты обмораживали губы, прижатые к горловинам
флейт, серебряных геликонов, корнет-а-пистонов. Папиросная бумага покрывалась инеем, и какой-нибудь начальник, читающий приказ, стряхивал снежинки с листа рукавицей, чтобы разобрать и выкрикнуть очередную фамилию расстрелянного. Каждый список кончался одинаково: 'Приговор приведен в исполнение. Начальник УСВИТЛ полковник Гаранин'.
Я видел Гаранина раз пятьдесят. Лет сорока пяти, широкоплечий, брюхатый, лысоватый, с темными бойкими глазами, он носился по северным приискам день и ночь на своей черной машине ЗИС-110. После говорили, что он лично расстреливал людей. Никого он не расстреливал лично - а только подписывал приказы. Гаранин был председателем расстрельной тройки. Приказы читались день и ночь: 'Приговор приведен в исполнение. Начальник УСВИТЛ полковник Гаранин'. По сталинской традиции тех лет, Гаранин должен был скоро умереть. Действительно, он был схвачен, арестован, осужден как японский шпион и расстрелян в Магадане.
Ни один из многочисленных приговоров гаранинских времен не был никогда и никем отменен. Гаранин один из многочисленных сталинских палачей, убитый другим
палачом в нужное время.
'Прикрывающая' легенда была выпущена в свет, чтобы объяснить его арест и смерть. Настоящий Гаранин якобы был убит японским шпионом на пути к месту службы, а разоблачила его сестра Гаранина, приехавшая к брату в гости.
Легенда - одна из сотен тысяч сказок, которыми сталинское время забивало уши и мозг обывателей.
За что же расстреливал полковник Гаранин? За что убивал? 'За контрреволюционную агитацию' - так назывался один из разделов гаранинских приказов. Что такое 'контрреволюционная агитация' на воле в 1937 году рассказывать никому не надо. Похвалил русский заграничный роман - десять лет 'аса'*. Сказал, что очереди
* Антисоветская агитация.
за жидким мылом чересчур велики,- пять лет 'аса'. И по русскому обычаю, по свойству русского характера, каждый, получивший пять лет,- радуется, что не десять. Десять получит - радуется, что не двадцать пять, а двадцать пять получит - пляшет от радости, что не расстреляли.
В лагере этой лестницы - пять, десять, пятнадцать - нет. Сказать вслух, что работа тяжела,- достаточно для расстрела. За любое самое невинное замечание в адрес Сталина - расстрел. Промолчать, когда кричат 'ура' Сталину,- тоже достаточно для расстрела. Молчание - это агитация, это известно давно. Списки будущих, завтрашних мертвецов составлялись на каждом прииске следователями из доносов, из сообщений своих 'стукачей', осведомителей, и многочисленных добровольцев, оркестрантов известного лагерного оркестра-октета - 'семь дуют, один стучит',- пословицы блатного мира афористичны. А самого 'дела' не существовало вовсе. И следствия никакого не велось. К смерти приводили протоколы 'тройки' - известного учреждения сталинских лет.
И хотя перфокарты еще не были тогда известны, лагерные статистики пытались облегчить себе труд, выпуская в свет 'формуляры' с особыми метками. Формуляр с синей полосой по диагонали имели личные дела 'троцкистов'. Зеленые (или лиловые?) полосы были у 'рецидивистов' - разумеется, рецидивистов политических. Учет есть учет. Собственной кровью каждого его формуляр не закрасишь.
