никакой силы, и как ни старался Крист - его тачки были всегда наполнены чуть-чуть меньше, чем надо,- это ведь от собственной воли не зависит, меру диктует какое-то внутреннее чувство, что управляет мускулами - всякими - здоровыми и бессильными, молодыми и изношенными, измученными. Всякий раз оказывалось, что в замере забоя, в котором работал Крист, не так много сделано, как ожидал бригадир от профессионализма движений артиста лопаты. Но Косточкин не придирался к Кристу, ругал его не больше, чем других, не отводил душу в брани, не читал рацей. Может быть, понимал, что Крист работает на полной отдаче сил, сберегая лишь то, что нельзя растратить в угоду любому бригадиру в любом из лагерей мира. Или чувствовал, если не понимал - ведь чувства наши гораздо богаче мыслей,- обескровленный язык арестанта выдает не все, что есть в душе. Чувства тоже бледнеют, слабеют, но много позже мыслей, много позже человеческой речи, языка. А Крист действительно работал, как давно уже не работал - и хотя сделанного им не хватало на вторую категорию, он эту вторую категорию получал. За прилежание, за старание...
Ведь вторая категория - было высшее, чего мог добиться Крист. Первую получали рекордисты - выполняющие сто двадцать процентов плана и больше. В бригаде Косточкина рекордистов не было. Были в бригаде и третьи, выполняющие норму, и четвертые категории, нормы не выполняющие, а делавшие только восемьдесят-семьдесят процентов нормы. Но все же не открытые филоны, достойные штрафного пайка, пятой категории. Таких в бригаде Косточкина тоже не было.
Дни шли за днями, а Крист все слабел и слабел, и покорная тишина в бараке бригады Косточкина нравилась Кристу все меньше и меньше. Но как-то вечером Оська, преподаватель истории, отвел Криста в сторону и сказал ему негромко: 'Сегодня кассир придет. Тебе бригадир деньги выписал, знай...' Сердце Криста стучало. Значит, Косточкин оценил прилежание Криста, его мастерство. У этого харбинского бригадира, знающего имя Эйнштейна, есть все-таки совесть.
В тех бригадах, где раньше работал Крист, ему денег не выписывалось никогда. В каждой бригаде обязательно оказывались более достойные люди - или в самом деле физически покрепче и лучше работающие, или просто друзья бригадира - такими бесплодными рассуждениями Крист никогда не занимался, принимая каждую обеденную карточку - а категории менялись каждые десять дней, процент устанавливался за прошлую выработку,- за перст судьбы, за счастье или несчастье, удачу или неудачу, которые пройдут, переменятся, не будут вечными.
Известие о деньгах, которые Кристу сегодня вечером заплатят, переполнило и душу и тело Криста горячей, неудержимой радостью. Оказывается, чувств и сил хватает на радость. Сколько могут заплатить денег?.. Даже пять-шесть рублей - и то это пять-шесть килограммов хлеба. Крист готов был молиться на Косточкина и с трудом дождался конца работы.
Кассир приехал. Это был самый обыкновенный человек, но в хорошем дубленом полушубке, вольнонаемный. С ним пришел охранник, спрятавший куда-то револьвер или пистолет или оставивший оружие на вахте. Кассир сел к столу, приоткрыл портфель, набитый ношеными разноцветными ассигнациями, похожими на выстиранные тряпки. Кассир вытащил ведомость, расчерченную тесно, исписанную всевозможными подписями - обрадованных или разочарованных денежными начислениями людей. Кассир вызвал Криста и указал ему отмеченное 'птичкой' место.
Крист обратил внимание, почувствовал особенное что-то в этой выплате, выдаче. Никто, кроме Криста, не подошел к кассиру. Никакой очереди не было. Может быть, бригадники так приучены заботливым бригадиром. Ну, что об этом думать! Деньги выписаны, кассир платит. Значит, Кристово счастье.
Самого бригадира в бараке не было, он еще не пришел из конторы, и удостоверением личности получателя занимался заместитель бригадира, Оська, преподаватель истории. Указательным пальцем Оська показал Кристу место для расписки.
- А... а... сколько? - задыхаясь, прохрипел Крист.
- Пятьдесят рублей. Доволен?
Сердце Криста запело, застучало. Вот оно, счастье. Крист поспешно, разрывая бумагу острым пером и чуть не опрокинув чернильницу-непроливайку, расписался в ведомости.
- Вот и молодчик,- сказал Оська одобрительно.
Кассир захлопнул портфель.
- Больше в вашей бригаде никого нет?
- Нет.
Крист все еще не мог понять происходившего.
- А деньги? А деньги?
- Деньги я Косточкину отдал,- сказал кассир.
Еще днем.- А низкорослый Оська железной рукой, с силой, которой никогда не имел ни один забойщик этой бригады, оторвал Криста от стола и отшвырнул в темноту.
Бригада молчала. Ни один человек не поддержал Криста, не спросил ни о чем. Даже не обругал Криста дураком... Это было Кристу страшнее этого зверя Оськи, его цепкой, железной руки. Страшнее детских пухлых губ бригадира Косточкина.
Дверь барака распахнулась, и к освещенному столу быстрыми и легкими шагами прошел бригадир Косточкин. Накатник, из которого был сложен пол барака, почти не качнулся под его легкими, упругими шагами.
- Вот сам бригадир - говори с ним,- сказал Оська, отступая. И объяснил Косточкину, показывая на Криста: - Деньги ему надо!
Но бригадир понял все еще с порога. Косточкин сразу почувствовал себя на харбинском ринге. Косточкин протянул руку к Кристу привычным красивым боксерским движением от плеча, и Крист упал на пол оглушенный.
- Нокаут, нокаут, - хрипел Оська, приплясывая вокруг полуживого Криста и изображая рефери на ринге, восемь... девять... Нокаут.
Крист не поднимался с пола.
- Деньги? Ему деньги?- говорил Косточкин, усаживаясь не спеша за стол и принимая ложку из рук Оськи, чтобы приняться за миску с горохом.
- Вот эти троцкисты, говорил Косточкин медленно и поучительно,- и губят меня и тебя, Ося.- Косточкин повысил голос.- Загубили страну. И нас с тобой губят. Деньги ему понадобились, артисту лопаты, деньги. Эй, вы,- кричал Косточкин бригаде. Вы, фашисты! Слышите! Меня не зарежете. Пляши, Оська!
Крист все еще лежал на полу. Огромные фигуры бригадира и дневального загораживали Кристу свет. И вдруг Крист увидел, что Косточкин пьян, сильно пьян,- те самые пятьдесят рублей, которые были выписаны Кристу... Сколько на них можно 'выкупить' спирта, спирта, который выдан, выдается бригаде...
Оська, заместитель бригадира, послушно пошел в пляс, приговаривая:
Я купила два корыта,
И жена моя Рочита...
- Наша, одесская, бригадир. Называется 'От моста до бойни'.- И преподаватель истории в каком-то столичном институте, отец четверых детей, Оська снова пошел в пляс.
- Стой, наливай.
Оська нащупал какую-то бутылку под нарами, налил что-то в консервную банку. Косточкин выпил и закусил, подцепив пальцами остатки гороха в миске.
- Где этот артист лопаты?
Оська поднял и вытолкнул Криста к свету.
- Что, силы нет? Разве ты пайку не получаешь? Вторую категорию кто получает? Этого тебе мало, троцкистская сволочь?
Крист молчал. Бригада молчала.
- Всех удавлю. Фашисты проклятые,- бушевал Косточкин.
- Иди, иди к себе, артист лопаты, а то бригадир еще даст,- миролюбиво посоветовал Оська, обхватывая захмелевшего Косточкина и заталкивая его в угол, опрокидывая на бригадирский пышный одинокий топчан - единственный топчан в бараке, где все нары были двойные, двухэтажные, 'железнодорожного' типа. Сам Оська, заместитель бригадира и дневальный, спавший на крайней койке, вступал в третьи свои важные, вполне официальные обязанности, обязанности телохранителя, ночного
сторожа бригадирского сна, покоя и жизни. Крист ощупью добрался до своей койки.
Но заснуть не удалось ни Косточкину, ни Кристу. Дверь барака отворилась, впуская струю белого пара, и в дверь вошел какой-то человек в меховой ушанке и в темном зимнем пальто с каракулевым воротником. Пальто было изрядно измято, каракуль был вытерт, но все же это было настоящее пальто и настоящий каракуль.
Человек прошел через весь барак к столу, к свету, к топчану Косточкина. Оська почтительно его приветствовал. Оська принялся расталкивать бригадира.
- Тебя зовет Миня Грек.- Это имя было знакомо Кристу. Это был бригадир блатарей.- Тебя зовет Миня Грек.- Но Косточкин уже очухался и сел на топчане лицом к свету.
- Ты все гуляешь, Укротитель?
- Да вот... довели, гады...
Миня Грек сочувственно помычал.
- Взорвут тебя когда-нибудь, Укротитель, на воздух. А? Заложат аммонит под койку, шнур подпалят и туда...- Грек показал пальцем вверх.- Или голову пилой отпилят. Шея-то у тебя толстая, долго пилить придется.
Косточкин, медленно приходя в себя, ждал, что ему скажет Грек.
- Не налить ли по маленькой? Скажи, сгоношим в два счета.
- Нет. У нас этого спирту в бригаде полно, сам знаешь. Дело мое более серьезное.
- Рад служить.
- 'Рад служить',- засмеялся Миня Грек.- Так, значит, тебя в Харбине учили разговаривать с людьми.
- Да я ничего,- заторопился Косточкин.- Просто еще не знаю, что тебе нужно.
- А вот что.- Грек заговорил что-то быстро, и Косточкин согласно кивал, Грек начертил что-то на столе, и Косточкин закивал понимающе. Оська с интересом следил за разговором.- Я ходил к нормировщику,- говорил Миня Грек - говорил не угрюмо и не оживленно, самым обыкновенным голосом.- Нормировщик сказал: Косточкина очередь.
- Да ведь у меня и в прошлом месяце снимали...
