– Похоже, коллега, вы добыли-таки доказательства,- тихо усмехнулся он. Поднял листок, развернул…
Вверху на машинке (на его, Вересаева, здешней пишущей машинке) было напечатано:
«Образец автоматического письма Первовой Н. В. От… января 20… года. В анамнезе: помрачение сознания с сомнамбулическими обсессиями. Наблюдает Лунч Р.» Фамилия крольчихи была Лунч. И на машинке эту подпись она собственно
«Степан в беде Честь Помощь Кешаня друг загибаюсь приезжай приезжай приезжай Африка вибути девочка Степан Кешаня друг помоги не оставь Степан Кешаня Африка вибути любым способом помоги обвинение осквернение девочка помоги Степан».
– Она не лгала,- только и сказал Викентий.- Но почему она, а не я?
И еще ему показалось, что в его доме распространился аромат тех самых сладко-страстных цветов с лепестками, напоминающими ладони любимой девушки.
Глава пятая. НА ДНЕ
Прежде чем выйти замуж, убедитесь, что у вас под рукой всегда есть заброшенный колодец!
«Мне казалось, что за годы, проведенные в племени, я узнал о вибути все, что только возможно узнать. Однако до сего момента с одной стороной их жизни я не имел несчастья познакомиться.
Я и не подозревал, что у вибути тоже существует пенитенциарная система. Хотя нет, это не слишком правильное определение. В общем, я не знал, что у вибути есть тюрьма для преступников, потому что до сей поры был уверен: преступников в этом райском племени нет.
Только отныне я стал преступником сам. Государственным, между прочим, преступником.
В чем еще раз проявилась моя яркая индивидуальность и неповторимость.
Меня отправили в тюрьму за два чудовищных преступления: я лишил жизни (хоть и непреднамеренно) царскую няньку Агати-Бобо и осквернил своим прикосновением Государственную Девственницу. Причем, как я понял, то, что я взял на руки описавшуюся малышку, было большим грехом, чем обезглавливание суровой няньки. Тем более что, по слухам, няньку собирались вернуть к жизни, точнее, к подобию жизни - в племени есть качественные аниматоры, специалисты по восстановлению мертвых. Так что Агати-Бобо вполне сможет выполнять свою работу по отравлению жизни всем членам племени, даже будучи зомби. Ей даже голову восстановят. По кускам.
…И что они так взъелись на меня за этого младенца? Сцена тогда вышла просто безобразная: девчонка у меня на руках верещит, жрецы завывают от ужаса, Совет Вечных Дев как по команде падает в обморок, а Тонтон Макут старается пронзить меня своим ненавидящим взглядом. А я стараюсь всех их урезонить и объяснить, что в няньки этой крикунье я не нанимался, что пусть ей кто-нибудь даст памперс и - черт побери! - я вовсе не хотел убивать Агати- Бобо! Кто там кричит, что я осквернил святыню племени?! А, конечно, кто ж еще может так вопить…
– Послушайте, Тонтон Макут, я ничего не осквернял! Какая святыня?!
– Девочка! Девочка - святыня, белокожий негодяй!
– Я всегда подозревал вас, Тонтон Макут, в тайной педофилии и неприкрытом расизме. Кто-нибудь возьмет у меня этого несносного ребенка?!
– Ее могла взять на руки только Агати-Бобо! Зачем ты убил няньку?!
– Я не нарочно. Да заберите от меня ваше государственное чадо, у меня уже все шорты мокрые ее стараниями!
Но бестолковщина продолжалась. Жрецы выли, советницы-девы валялись в обмороках (позы для обмороков они выбрали самые привлекательные, но не ко времени было их рассматривать), Тонтон Макут потрясал жезлом… Что неприятнее всего, доселе яркий свет солнца потускнел, и, глянув на небо, я увидел, что его заволакивает какой-то серой пеленой.
– Люди, погода портится! - возопил я.- Давайте конструктивно подходить к проблеме!
Ситуацию спасла Онене. Сейчас она, кстати, выглядела просто ослепительно - парео из белоснежной ткани вокруг дивных бедер и пышная цветочная гирлянда на груди делали ее достойной новой картины Гогена. Мало того. Гоген написал бы исключительный шедевр, если б ему позировала божественно- лысая Онене… Простите, отвлекся. Так вот, моя прекрасная вибутянка спокойно подошла к обезглавленному телу Агати-Бобо и вытянула у той (у тела, само собой) из рук полосу светлой полупрозрачной ткани. Обмотала этой тканью собственные прелестные ладошки. А потом, утешительно мне улыбнувшись, взяла у меня кисло хныкающую Государственную Девственницу.
– Тебя за это не казнят? - на всякий случай спросил я у Онене.
– Нет,- ответила та.- Видишь ткань? Это пеленка из паутины священного паучка аванси-мбонси. Когда ею укроешь руки, можно прикасаться к Государственной Девственнице. Так что я не пострадаю. А вот ты, Этано…
Она горестно покачала головой.
– Не хочешь же ты сказать, что мне отрубят руки за то, что я всего-то вытащил эту сопливку из мокрой корзинки?! - взволновался я.
– Руки-то не отрубят,- непонятно ответила Онене и обратилась к старшему жрецу: - Отец светлых дней, повели моему недостоинству внести это дитя в Дом Хранительницы.
Старший жрец до того момента пребывал в прострации, но тут ожил и, окинув взглядом Онене, залопотал:
– Ты поступила почтительно и верно, дочь племени. Ступай, внеси ее, и да пребудет с тобой Перо Белой Птицы!
Онене, изящно покачивая бедрами (я вздохнул), направилась к очередной хижине, крыша которой густо заросла симпатичными желтенькими цветочками. Едва она скрылась в проеме хижины, как все племя очнулось. И теперь глаза дружественного народа вибути неласково смотрели на меня.
– Он нарушил церемонию Входа Девственницы В Племя! - обличительно прокричал Тонтон Макут.
– Он убил Агати-Бобо! - возопили девы-советницы, как-то очень оперативно повыскакивавшие из своих обмороков.
– Его ждет медленная и мучительная смерть! - мрачно пообещал старший жрец.
– Погодите! Я же не хотел! - возмутился я.- А презумпция невиновности?! И потом - я иностранец! У меня дипломатическая неприкосновенность! У меня в России влиятельные друзья! Вася Царицынский отомстит вам за мою смерть!!!
В ответ Тонтон Макут употребил труднопереводимое вибутянскре ругательство, в котором предлагал Васе Царицынскому проделать путь туда, где никогда не восходит солнце, и заодно оказать услуги интимного свойства крокодилу-плакальщику.
Тут же кликнули стражу, и меня в прямом смысле скрутили по рукам и ногам. Мне сразу припомнилось все, что я читал в детстве о кровожадности африканских племен. Жюля Верна там, Луи Жаколио, Майн Рида… Или Майн Рид про индейцев писал? В любом случае, это не поднимало мне настроения. Вот сейчас, думал я, они как разожгут большой костер на главной площади, как подвесят меня над этим костром, будто куропатку на вертеле… И под мои душераздирающие вопли примутся плясать боевой ритуальный танец, а также исполнять воинственную песню под названием «Гори, гори, мой лучший враг!». А потом еще и съедят меня - свежепрожаренного. Интересно, кому достанется мое бедро? Или копченые ребрышки? Уж не Тонтону Макуту, ясно. Он ведь явный любитель филейной части…
Тут я опомнился и сказал себе, что нельзя умирать раньше смерти. Следует сопротивляться из последних сил, тогда, возможно, моя филейная часть колдуну
не достанется.
– Стойте! - завопил я, дергаясь в путах, как влипшая в цветок росянки муха.- Требую судебного расследования! Царь Алулу будет очень недоволен, когда узнает, что вы со мной сделали!
Стража остановилась. Ага, подействовало. И Тонтон Макут помрачнел.
– Облом,- сказал он на чистом вибутянском.- Этот несимпатичный сын стоногого слизня-угубо, к несчастью, оставлен Царем Алулу Оа Вамбонга…
– Да воссияет он в Сонме богов и да потопчет своих врагов!
– Аминь!!!
– …оставлен Заместителем. И значит, мы не можем предать его медленной и мучительной смерти до тех пор, пока Царь Алулу Оа Вамбонга…
– Да воссияет он в Сонме богов и да потопчет своих врагов!
– АМИНЬ!!!
– …не возвратится из Непопираемой земли.
– О, слава великим богам Онто и Ндунги! А также богу Камратию и богине Манюнюэль, да хорошеет она вечность и да ярко блистает ее лысая голова! - радостно вскричал я, потому что знал - в ближайшие сто лет Алулу из Непопираемой земли возвращаться точно не намерен, он сам мне так говорил. А ста лет мне хватит, чтоб прожить безбед… То есть вообще прожить.- Отпустите же меня! А то Царю нажалуюсь. Вот это я зря сказал. Получается, я такой слабак и монархический лизоблюд, который без высокого покровительства и шагу ступить не может. Ну, я бы посмотрел на вас, как вы, дорогой читатель, верещали бы, если б повисли на палке со связанными руками и ногами и в перспективе у вас маячило рагу или жаркое из вас же самих! Так что не надо взывать к моим благородным чувствам. Они у меня сразу куда-то испаряются, стоит лишь намекнуть на какую-нибудь мелкую неприятность типа казни, пытки или уплаты налогов…
Опять я отвлекся. Одно хорошо - казнить меня раздумали. Но освобождать не стали, поволокли куда-то за границу поселения, в мрачные заросли чрезвычайно колючего кустарника ую. Да, так кустарник и называется - ую. А что бы вы кричали, когда вас раз этак двести поцарапают его колючки?! Вот-вот, я кричал то же самое.
Наш отряд (я - связанный и подвешенный на палке, вокруг сердитая стража) сопровождали лишь Тонтон Макут и жрец Окойи. Они, видимо, следили за тем, чтобы стражники, вынужденные слушать мои громкие вопли протеста, не сжалились и не прирезали меня по дороге. Или, наоборот, не выпустили - тут
