4) жертва, особенно в случае сексуального насилия, ощущает себя грязной и униженной;
5) если даже с жертвой инцеста впоследствии обращаются хорошо, эти дети все равно переживают трудности с определением своего места в мире, поскольку их роль в семье неясна и неподобающа.
Естественным результатом сексуального насилия становится отвращение, с помощью которого жертва демонстрирует свое отношение к сексуальности насильника и даже к своей собственной. В будущем личность, подвергшаяся насилию, будет стыдиться собственной беспомощности и беззащитности. И своей сексуальной привлекательности тоже будет стыдиться, видя в ней причину своего позора.
Человек, испытавший насилие, понимает: он не гарантирован от повторения страшного опыта. У него может сформироваться специфическое представление о надежной защите: так и возникает невротическая потребность, например, в силе. А это состояние с большой вероятностью выльется в неконтролируемую агрессию, маскирующую страх и стыд. Насилие не порождает ничего кроме насилия. И никакие покаянные речи, никакие подарки не загладят вины насильника перед жертвой.
8. В семьях, провоцирующих стыд, использование перфекционизма в качестве защитного средства тесно связано с мнимой опасностью публичного разоблачения. Родители стараются предотвратить эту ситуацию, давя на детей и добиваясь, чтобы те были лучшими во всем. Зачем? Чтобы укрепить семейную честь. Если учитесь, то получайте только пятерки! По всем предметам! И ребенок, не ставший стопроцентным отличником, чувствует себя ущербным существом, позором семьи. Любая «недостача» в каких-то магических реестрах, куда заносятся признаки полного успеха, заставляет «не полностью успешную» личность ощущать себя ничтожеством. Все потому, что в детстве ее родителями была создана ситуация, не позволяющая ребенку гордиться.
Никакие достижения не могут служить поводом для гордости в глазах перфекциониста. Он слишком сконцентрирован на своих ошибках, чтобы принять похвалу и награду.
На первый взгляд кажется странным тот факт, что в семьях аддиктов часто имеется один или несколько перфекционистов. Алкоголики и наркоманы не желают думать о себе, как о посредственности, попавшейся в банальную ловушку банальных страхов. Их одолевают честолюбивые мечты о грандиозности и непревзойденности во всех аспектах жизни. Эта установка касается даже их зависимости: алкоголики и наркоманы нередко хвастаются гигантскими дозами, которые их организм способен перенести без внешних проявлений. Психологически зависимый индивид также использует своего ребенка, словно живой щит, прикрываясь им от общественного осуждения. Проблема заключается в том, что дети никогда не смогут компенсировать своими достижениями унижения родителей. Эта битва проиграна с самого начала.
Но и непьющие родители-перфекционисты могут сильно навредить ребенку. Особенно если ребенок попадет в зависимость от наркотиков или от алкоголя. Предчувствуя, что их вот-вот разоблачат как жалких обманщиков, морочивших общественности голову своими рассказами о семейной идиллии, семейная пара перфекционистов может выбрать самую безнадежную тактику: все отрицать. Из-за этого подхода они могут начать лечение ребенка слишком поздно, или предпочтут отказаться от него, или станут лелеять свои переживания, забыв о том, что их ребенку требуется помощь.
9. Стыдя и упрекая своего ребенка, родители стремятся не просто разрядить накопившийся негативный аффект — они планомерно и целенаправленно применяют инструмент психологического контроля. Упрек сам по себе ни плох, ни хорош. Он похож на топор, которым можно обеспечить недельный топливный запас на три человеко-избы, а можно перебить всех старушек из местного собеса во имя решения проблемы эвтаназии[25] с применением недорогих, но эффективных домашних средств. Дело в количестве и в цели упреков. Многие люди обращаются с этим инструментом так, словно он изначально не представляет никакой опасности, а следовательно, и ограничивать его использование незачем. Надо признать, они сильно ошибаются.
Если упрек направлен не на поведение ребенка, а в самый центр его идентичности, если он ставит под сомнение само право личности на существование, на одобрение, на любовь — вряд ли ребенок станет исправлять недостатки.
Он просто придет к выводу о собственной ущербности, недостойности, неприемлемости по всей своей сути, а не по каким-то отдельным параметрам. Таким образом, стыдящийся ребенок будет поставлен перед невыполнимой задачей изменения своей сущности. И неизвестно, какую именно защитную систему выстроит личность, спасаясь от мучительного стыда. Вполне вероятно, его недостатки не только не исправятся, но лишь усугубятся от осознания всей безнадеги взросления, развития и совершенствования индивидуальности. И за что, спрашивается, младшему поколению такая участь?
Каждому человеку доводилось в жизни совершать нечто неприемлемое и вести себя недостойным образом. До того момента, пока стыд играет роль инструмента, совершенствующего поведение личности, все идет хорошо. До тех пор, пока незрелая личность в процессе наказания приобретает опыт, а не фобии, комплексы, расстройства и вообще деформации, упрек выполняет свое прямое предназначение. Проблема состоит в том, что не всякий наказующий представляет эти рубежи прямого предназначения стыда. И, конечно, далеко не все понимают, что там, где оканчивается прямое предназначение, сразу же начинается кривая дорожка — та самая, по которой идут все насмерть испуганные жизнью. А некоторые «воспитатели» всерьез полагают: стыдить всегда, стыдить везде, до дней последних донца! Вот это по-нашему! «Любить по-русски» называется! Ох вы и довоспитываетесь, господа наставнички…
Единственная возможность обуздать себя, если чувствуешь, что входишь в «воспитательный раж» — проведение своевременного социального опроса: зачем я это делаю? Какие цели преследую? Какими средствами оперирую? Какого эффекта добиваюсь? И постарайтесь отвечать на эти вопросы максимально честно. Иначе шансы ребенка на развитие автономии, а следовательно, на формирование полноценной личности упадут до нуля. Родитель, не представляющий себе сокрушительной силы стыда, действует с силой громовержца, обрушивающего на головы виновных небесный огонь по самому пустяковому поводу. Притом, что удар молнии, безусловно, не столько исправляет, сколько убивает виновного. И как в свете этой информации выглядят «громовержцы»? Честно говоря, непрезентабельно. Особенно если вспомнить о защитах от стыда, о невротических потребностях и о других психологических структурах, менее объемных, но также предназначенных для перекладывания стыда с плеч взрослого на плечи ребенка.
Наказание, вызывающее вину
Лечить раны, нанесенные чувством стыда, чрезвычайно сложно. К тому же их действие, и без того достаточно мощное, усиливается тем, что сочетается с действием чувства вины. Стыд и вина чаще всего работают в паре. Крайне редко человек испытывает что-то одно. И вот, оба эти чувства, подхлестывая и перекрывая друг друга, создают у личности самое нелицеприятное мнение о ее сущности и о ее поступках. Стыд критикует сущность, вина — поступки. Поэтому, несмотря на большое сходство, можно говорить о разнице воздействия стыда и вины на психику индивида. Хотя в одном они безусловно схожи: умеренное и рациональное присутствие любого из этих переживаний помогает человеку развиваться и совершенствоваться. Но, как только «полезная дозировка» превышена, личность лишается свободы выбора, положительного самоощущения, надежды на светлое будущее и, естественно, начинает искать убежища от тотального разочарования в себе самом и в окружающем мире.
Иррациональная вина возникает в детстве, когда индивид легко возлагает на себя ответственность за те проблемы, которые не им созданы и решаться тоже будут не ими. Например, дети алкоголиков нередко приходят к выводу, что они — причина пьянства своих родителей. Если они пытаются исправить эти ошибки, то, как правило, наносят себе моральный и физический ущерб: чрезмерно наказывают себя, избегая любых (!) удовольствий, или отказавшись от самоутверждения, которое им кажется чрезмерной агрессией и усугубляет иррациональную вину. Личность, обремененная таким количеством вины, также может начать пить и принимать наркотики, стараясь облегчить психологическую ношу, но в результате лишь почувствует себя еще хуже. И если на психологически зависимую личность вдруг нападает охота исповедоваться во всех грехах, исправить все ошибки, совершенные когда-либо в пьяном или трезвом виде, то эта задача, как вы понимаете, оказывается невыполнимой и, соответственно, остается невыполненной. Да и сама потребность в исповеди не включает никакого побуждения к изменению образа жизни. Это просто еще одна форма чрезмерного наказания — наказание осуждением.
Существует и противоположный полюс восприятия вины — иррациональная моральность. Она похожа на состояние высокомерия, укрывающего сознание от стыда: человек старается обойти проблему, уверяясь в собственной безгрешности. Такой индивид, отстаивая свои убеждения, может быть весьма агрессивным. Ведь он думает, что его способ жизни — единственно верный. К идеализации алкоголика/наркомана нередко прибегают и сами алкоголики/наркоманы, и члены их семей, и… масс-культура. В России широко распространена форма оправдания психологической зависимости неким «неравнодушием», а также «душевной тонкостью» и «чувствительностью» аддикта. Он/она, дескать, так страдает от вида чужой боли, что просто не может оставаться трезвым дольше часа! Его/ее губит тревога за судьбу России! От нашего страшного времени отдохнуть можно только в запое! В общем, как сказал Фазиль Искандер: «Вся Россия — пьющий Гамлет».
Но и те, кто ухаживает за аддиктом (в психологии их называют соаддиктами или созависимыми), не чужды самоутверждения и самовосхваления: вот, муж/жена у меня чудовище, но я никогда не брошу близкого человека! Это мой крест! Впрочем, дело не в доброте душевной и не в высокой нравственности соаддикта, а в том, что он добивается правдоподобной имитации незаменимости и всепрощения. Благодаря такому имиджу можно избавиться от вины и стыда, возвыситься над обычными людьми, лишенными ореола мученичества. Иррациональная моральность — действенное средство психологической защиты, которое уводит из общества простых смертных, позволяет ощущать себя святым, «мучеником за идею» и т. п. Соаддикт в состоянии «Мать Тереза/Махатма Ганди» считает себя вправе требовать уважения вне зависимости от того, насколько глупо и бездарно он транжирит свое силы и время. Почему глупо и бездарно? Потому, что его личностные потребности не соответствуют выбранному имиджу. Все, что он делает, нужно не ему, а его чувству вины.
Чувство вины задает программу поведения и восприятия личности еще в детстве — так же, как это делает стыд. И в дальнейшем индивид развивает и совершенствует предложенные ему примочки, все удаляясь от личностного, оригинального мышления, которое у него могло бы быть. Могло бы, но разрушилось под напором вины и стыда. А точнее, под натиском потребности избежать мучений, сопровождающих эти переживания. Вообще, механизмы защиты от вины так же прихотливы, как и защиты от стыда, но все-таки имеют собственную специфику.
1. Некоторые из форм защиты помогают индивиду поверить, что он и впрямь невиновен. В первую очередь, это рационализация — эффективная, но асоциальная защита. Аддикт убеждает себя, что алкоголь, наркотики, сексуальная невоздержанность или неконтролируемая агрессия — не что иное, как спасательный круг в бескрайнем море людской подлости. Ради решения этой задачи он искажает восприятие ситуации и перекладывает вину на другие плечи: «У меня такая семейка (работа, компания, судьба), что поневоле запьешь!» или перенаправляет внимание окружающих на кого-то, кто еще хуже: «Ну не убил же я никого, в конце-то концов!» — иными словами, ведет отсчет с другого конца. В начало шкалы он ставит не адекватного, разумного человека, способного на любовь, сострадание и уважение к другим людям, а форменное чудовище, достойное пристального внимания Стивена Кинга и Альфреда Хичкока. «А вот я совсем не такой!» — гордится «рационализатор». Сомнительная причина для гордости. Зато она помогает спрятаться от чувства вины.
Рационализирующие алкоголики/наркоманы стараются убедить себя и других, что аддикция — их личное дело, что они никому не наносят ущерба, кроме себя самих: ведь это же мое собственное здоровье — захочу и пропью! Причем первое, что именно подвергается пропиванию — это адекватность восприятия. Нарушаются причинно-следственные связи: причина и следствие меняются местами. Так, алкоголик, нуждаясь в оправдании своей агрессии, начинает следить за женой или жестоко избивать ее, стараясь вырвать признание об изменах, о связях на стороне, о занятии проституцией и проч. Он, разумеется, не сознает, что информация такого рода ему просто необходима: иначе как подтвердить свой «облико морале»? Зато после выбитого признания все становится мило-
