другую профессию. Так Нина оказалась в бухгалтерии. В комнате еще пять женщин, стол у окна с видом на промзону, на подоконнике издыхающий фикус. И всеобщее отношение легкой презрительной недоброжелательности к Нине. Молодой специалист под сорок, мужа нет, богатства нет — уважать незачем. Словом, мрак. Как-то под конец рабочего дня Нина шла по пустому коридору, длинному и широкому. Неожиданно для себя она протанцевала несколько балетных па и хотела было идти дальше по своим делам, как вдруг почувствовала на себе взгляд. В дверях стояла Лиза из соседнего отдела:
— Лихо ты! А чего это?
— Да, так, — смутилась Нина, — я балериной раньше была.
— Да ты чё?! Ну, я вам скажу, ваще-е-е…
Сослуживица пялилась на Нину, будто та была живым динозавром, или Филиппом Киркоровым, или алмазом «50 лет Советской Якутии». В глазах Лизы светилось нечто похоже на пиетет. Это был взгляд из тех далеких времен пребывания в балетном училище, когда мамины и бабушкины знакомые пялились точно так же — просто глаз не могли от Нины оторвать! Вмиг из неопытной бухгалтерши Нина превратилась в диву, в птицу райскую, случайно оказавшуюся в этом замусоренном углу. На душе у нее потеплело. Нина загадочно улыбнулась Лизе и пошла в отдел сбыта.
Пару дней спустя ее начали расспрашивать уже в родной бухгалтерии. И Нина рассказала, что была балериной и танцевала в Большом… Только в своих рассказах она была примой, танцевала ведущие партии, гастролировала по миру, воевала с Григоровичем, главным балетмейстером Большого. Недалекие женщины из бухгалтерии слушали жадно, с восхищением и верили каждому слову. У них на глазах разворачивался сериал покруче бразильского. Нина врала самозабвенно. Ее положение на работе упрочилось. Она стала чем-то вроде местной достопримечательности. Сначала Нине казалось, что она заливает в расчете на уважение коллег. Она даже про себя посмеивалась над сложившейся ситуацией. Но со временем у Нины появилась потребность рассказать сослуживицам о своей жизни. Не реальной, конечно, придуманной. Эти рассказы ее сладко опьяняли. И чем грубее и комичнее была ложь, тем легче она проглатывалась бабами с работы.
И отношения с бывшем мужем тоже получили совершенно иную интерпретацию.
— Мы так любили друг друга, — вдохновенно повествовала Нина, — чем дальше, тем сильнее. Но однажды мы поехали на гастроли в Америку. И Юра решил там остаться. А я должна была вернуться. У меня здесь мама с бабушкой. Но Юра не смог смириться. И он потребовал, чтобы я вышла из самолета. И самолет из-за меня сутки держали в аэропорте. Но я не вышла!
Эту историю тетки-бухгалтерши смутно помнили. Не помнили лишь когда и с кем она происходила[95]. Да это было уже не важно. Теперь они были точно уверены, что это случилось именно с Ниной из «ихнего» отдела.
— Вот она как жись повернула! — сокрушались бухгалтерши, — Был человек — и нет человека!
— Нет-нет, — не унималась Нина, — мы поддерживаем отношения. Он мне пишет, деньги шлет, к себе зовет… в гости. Ему пришлось жениться. Столько лет один! А мужчина не может долго быть один. Вот и пришлось…
Очередная Нинина история явно набирала новый виток. Бабы вокруг сочувственно кивали, вздыхали, шмыгали носами. На подоконнике издыхал фикус. Идиллическая картина.
Американский юрист Джеймс Битти сказал: «Никто не станет врать, если никто не слушает». Выходит, мы лжем потому, что у нас имеется аудитория. В крайнем случае, мы лжем себе, и сами себе служим аудиторией. Причем отличной аудиторией — доверчивой, наивной, сочувствующей. Что же касается других, то с ними никогда не угадаешь: получится, не получится.
Если самооценка падает, а самоощущение становится дискомфортным, человек готов на все, лишь бы его недостатки получили компенсацию. Ну хотя бы кажущуюся. Бегство в мир фантазий или публичное фантазирование (в психологии это явление называется псевдологией) оказывает действие, сходное с опьянением: сознание воспаряет в эмпиреи, а мир кажется вполне уютным и благожелательным. Притом, что свидетели приступа псевдологии не всегда бывают доверчивы и миролюбиво настроены. Но со временем мифоман перестает реагировать на холод, отчуждение, критику и иронию. Потому что фантазирование из средства превращается в цель. Это, собственно, и есть психологическая зависимость.
Но на первых порах и дети, и мифоманы используют фантазирование, чтобы компенсировать свои недостатки — реальные и мнимые. Они стараются наладить связи с окружением на лучших условиях, от имени более интересной личности, не столь серой и обыденной, как их истинное «Я». Насмешки и осуждение в адрес «врушек» и «трепачей» только усугубляют зависимость, формируя порочный круг: реальный мир становится все более недоброжелательным, а мир фантазий — все более привлекательным. Окруженный всеобщим неодобрением, мифоман попросту убегает от действительности в свою любимую виртуальность. И этот выбор представляется… вполне оправданным. Если в одной реальности вы — неприметный очкарик, погрязший в рутине и ничем не выделяющийся в толпе таких же безнадежных клерков, зато в иной реальности вы — Супермен всюду летающий, всех спасающий, непобедимый и легендарный, то где вы станете проводить свое время? А в очкарика будете перевоплощаться лишь по необходимости. Надо же как-то на синие суперменские плащи зарабатывать.
Близким начинающего Супермена в подобной ситуации необходимо умерить свой гнев и прекратить репрессии. Иначе они самолично загонят фантазера в такие виртуальные дали, что его потом не дозовешься. Аддикцию лучше лечить на ранней стадии, а не на стадии крушения, когда уже возникнут серьезные проблемы. И в первую очередь необходимо выявить скрытые причины «психологического маскарада», после чего с помощью когнитивной терапии создать новые, конструктивные модели поведения и восприятия. Иногда для повышения самооценки и для исправления самоощущения специалисты используют… то же вранье. Но не разрушающее, а, наоборот, восстанавливающее личность.
Если убеждать человека грамотно, профессионально, систематически, то ложные сведения со временем превратятся в истинные. Особенно когда речь заходит о самоощущении. Из этой особенности фантазирования родилась модная в наши дни техника нейролингвистического программирования (НЛП). На нее возлагаются большие надежды, и множество книг по психологии построено на приемах НЛП. Предполагается, что человек может уговорить себя, что он силен, умен, вынослив, обаятелен. Ведь может же он убедить себя, что слаб, несчастлив, неуверен, несимпатичен. Врать тоже надо умеючи. Тогда это уже не ложь, а программирование.
Но к сожалению, приходится признать: повторяя вслух или про себя бесчисленные мантры насчет своей силы, выдержки, ума и проч., некоторые индивиды не столько мобилизуют свой потенциал, сколько теряют адекватность восприятия. Хорошо, если НЛП помогает собраться, успокоить нервную дрожь в руках и слабость в коленках, — и это позволяет ясно и доходчиво изложить свою точку зрения на переговорах, на совещании, на собеседовании. А если оно не столько стимулирует вашу умственную деятельность, сколько добавляет еще один фактор прессинга к уже имеющимся стрессам? Психологи сообщают, что пациенты, страдающие навязчивыми идеями, получив задание подавлять эти мысли, отмечают их учащение и усиление. То же и в случае применения НЛП: некорректное и неконтролируемое их использование только усугубляет и без того тревожное состояние личности. Поэтому рекомендуем читателю не заниматься самолечением, а обратиться за «составлением программы» к психологу.
Но предупреждаем: некоторые специалисты (не говоря о дилетантах) забывают о двусторонней сущности вранья. А также о синдроме привыкания. Если использовать ложь в качестве средства защиты, она, как и всякое средство защиты, может возобладать над адекватностью мышления и способностью действовать. Человек будет нагромождать все новые и новые Джомолунгмы вранья, пытаясь спрятаться за ними от проблемы. Часто небольшой. Но нерешенной. Как уже было сказано, попытки оградить личность от внешнего ущерба не должны останавливать сам процесс решения проблем.
Кстати, аддикты другой «направленности» — алкоголики, наркоманы, игроки — тоже постоянно лгут. Об их изворотливости и бесстыдстве буквально ходят легенды. Близкие ужасаются, знакомые посмеиваются… И лишь немногие всерьез задаются вопросом: почему? Нет, зачем — это понятно. Скрыть глубину своего падения, добыть средства на очередную дозу аддиктивного агента — вот цель такого вранья. Возникает же оно совсем по другой причине, чем у «бескорыстных» вралей.
Аддикт лжет потому, что его личность разрушается, его связи с окружающими распадаются, его положение в мире становится неопределенным, неподконтрольным. Аддикт лжет не ради улучшения своего имиджа, а ради хоть какого-нибудь имиджа, потому что чувствует, как превращается в ничто.
Это состояние требует совсем иных мер, чем навязчивое фантазирование. Здесь надо лечить не саму потребность приврать (она в данном случае всего лишь симптом), а болезнь, связанную с патологическим азартом, с употреблением алкоголя или наркотиков, а также с асоциальным расстройством личности. Обычно на этой стадии разрушения личности у человека исчезает способность испытывать угрызения совести. Они просто пропадают — как, скажем, пропадает слух или зрение. Поэтому взывать к совести аддикта бесполезно. Эта область сознания настолько повреждена, что уже не имеет власти над поведением личности.
Психологически зависимые индивиды вообще обеднены в плане морально-этических сдерживающих факторов. Их не трогают даже соображения собственной безопасности (здоровья, имущества, карьеры и т. д.) — так почему они должны заботиться об интересах других людей? В упрощенной, схематичной вселенной аддикта нет места сантиментам. Его целеустремленность настолько велика, что он не пощадит никого (и себя в том числе) на пути к своей ужасной цели. Впрочем, почему ужасной? Цель может выглядеть вполне пристойно. И даже довольно привлекательно. Ведь существуют же аддиктивные агенты, одобренные обществом. Думаете, это шутка? Тем не менее, все очень серьезно.
То, чего человек делать не обязан
«Работа — это то, что человек обязан делать, а Игра — это то, чего он делать не обязан. Поэтому делать искусственные цветы или носить воду в решете есть работа, а сбивать кегли или восходить на Монблан — забава», — писал Марк Твен. Но разве покорять Монбланы легче, чем балансировать полным решетом? Вряд ли. Спросите любого шерпа-проводника[96], каждый месяц в паре с любимым яком покоряющего великие горные вершины и хребты: считает ли он это занятие самым лучшим развлечением? Скорее всего и шерп, и его семья, и его як в деталях растолкуют всем не ко времени любопытствующим, что это за работа и почему ее никак нельзя назвать развлечением. Зато альпинисты, мягко говоря, иного мнения о горных перевалах. Это лишь один из примеров того, как легко работа превращается в игру — и обратно. Надо только сменить работника на игрока — и вы получите совершенно иной результат. Плохой или хороший — зависит от обстоятельств.
Поскольку эустресс переносится лучше дистресса, мы часто меняем обязанности, которые воспринимаются негативно, на удовольствия, воспринимаемые позитивно. Этот прием серьезно расширяет границы человеческих возможностей: выносливость, упорство и самоотдача «человека играющего» поражают, его вполне бренное тело с легкостью выносит нагрузки, достойные Бэтмена, а его сознание… Но это — статья особая. Сознание-то и создает проблемы, достойные Бэтмена, — такие, что без участия суперсилы не решишь.
С одной стороны, рушатся психологические барьеры, на пушечный выстрел не подпускавшие индивида к сокровищнице скрытых резервов организма. Теперь из этого хранилища можно черпать и черпать, упиваясь новообретенной мощью: годами не выходить на свежий воздух, не спать по ночам, не есть горячего, не проверять дневник сына/дочери, не видеться с тещей/свекровью. Ну, словом, отказывать себе во всем, в чем давно хотелось себе отказать. И не
