„Кто говорит, что он не будет защищать Кадеш?' — спросил я.
Мой Фараон указал на двух пастухов, смирно сидевших в углу. Судя по пыли, скопившейся на их длинных одеждах, можно было предположить, что они путешествовали со своим скотом в течение ста дней. Теперь же, с улыбками, обнажившими их зубы — те, что у них остались, — они поклонились семь раз. Затем старший заговорил, но на своем родном языке. Надзиратель-за-Обоими-Языками, один из наших военачальников, растолковывал нам его бедуинские слова, но лишь после каждого раза, когда пастух переводил дыхание, а тот делал это не однажды.
„О, Рамсес Возлюбленный-Истиной, — услышал я, — не верно ли то, что Милостивый и Великий Бог радуется, рубя голову Своему врагу? Не приносит ли Ему это большую радость, чем день удовольствий?'
Я увидел, как мой Фараон улыбнулся.
Пастух говорил медленно, спокойно, растягивая слова, таким же низким и отдающимся эхом голосом, как всякий пророк.
„О, Ты-Который-являет-Величие-Хора-и-Амона-Ра, Ты-Который-твердо-сидит-на-Своем-коне-и-прекрасен-в-Своей-колеснице, знай, что мы пришли к Твоему трону из золота, — и действительно, мой Усермаатра-Сетепенра сидел на небольшом стуле из чистого золота, — говорить от имени наших семей. Они принадлежат к величайшим из великих семейств, присягнувших Муваталлу, Царю Кадеша и полководцу хеттов. И все же наши семьи говорят, что Муваталлу нам больше не правитель, поскольку его кровь приобрела цвет воды. Его сила против Твоей все равно что глаз кролика против глаза быка. Муваталлу сидит в земле Алеппо и не может найти в себе храбрости пойти к Кадешу. Поэтому наши семьи послали нас к Тебе с мольбой о том, чтобы Ты принял их в число Своих подданных'.
„Это честь для Меня, — сказал Усермаатра-Сетепенра, — поскольку Я знаю, что вы говорите правду. Тот, кто лжет предо Мною, вскоре потеряет член, производящий потомство. И знайте, ему следует хорошенько, обоими глазами, посмотреть на части своего тела, которых он лишился, поскольку его глаза последуют за его утраченными членами'.
Никогда раньше я не слыхал, чтобы мой Фараон говорил такие слова, но ведь и никогда раньше я не чувствовал, чтобы от Его тела исходил такой жар. „Я верю, что эти люди говорят правду, — сказал Он. — Как осмелились бы они лгать? — Но в том же гневе Он обернулся ко мне и спросил: — Ты им веришь? — Я промолчал, и Он рассмеялся: — Ты не веришь? Ты считаешь, что они столь бесстыдны, что смеют обманывать вашего Фараона?'
„Я верю им, — сказал я. — Я думаю, что они говорят правду, то есть правду о своих семьях. Но с тех пор, как они отправились в путь, прошло несколько дней. Пока они пробирались к нам, войско Царя Кадеша также могло перемещаться. О, Ты-из-Двух-Великих-Домов, — промолвил я в таком страхе, что так же, как они, семь раз ударил головой о землю, — этим утром на рассвете, спускаясь с холмов, я видел на севере у Кадеша войско'.
„Ты говоришь — войско?'
„Я видел свет, исходивший от войска. Я видел отблески от наконечников пик, мечей и полированного металла на щитах'.
„Но ты не видел мечей? — спросил Принц Аменхерхепи-шеф. — Только свет?'
„Только свет', — должен был признать я.
„Это — отблеск реки, что огибает стены Кадеша', — сказал Принц.
Довольно многие военачальники рассмеялись. Однако, когда наш Фараон не засмеялся, они быстро умолкли. Теперь я знал, отчего жар, исходивший от Него, был таким странным. Рядом с Ним не было Хер-Ра. Я помнил, какой сильный жар исходил от зверя. Да, теперь военачальники умолкали перед Усермаатра-Сетепенра точно так же, как раньше перед Хер-Ра.
„Что ты слыхал в своих путешествиях о Царе Кадеша?' — спросили меня теперь.
„Что Муваталлу прячется в лесу у города, — быстро ответил я. — Что у него большое войско. Что он нападет на нас внезапно'.
„Это ложь! — загремел голос Фараона. Я заметил, что между черными и зелеными линиями краски вокруг Его глаз их белки стали красными. — Это ложь, — повторил Он, — и все же Я верю, что это правда'. — Он сверкнул на меня глазами так, будто я над Ним издеваюсь.
Начался спор о том, оставлять ли лагерь на рассвете и идти к Кадету с первыми двумя армиями, или — и здесь я не мог дольше молчать и вступил в разговор — было бы правильнее подождать еще один день. Пусть последние две армии пройдут через узкий проход. В этом случае, сказал я, мы сможем выйти на большую равнину с рогом слева и рогом справа. Я сказал „с рогом', так как помнил, как в тот день, когда мы ехали к Его гробнице, Усермаатра рассказал мне, что Тутмос Великий никогда не говорил „крыло' или „сторона'. О Своих войсках Он говорил как о Могучем Быке, словно у них была голова и два рога.
Мой Фараон кивнул. Он заглянул внутрь Себя и увидел Свою Колесницу в центре великого войска с двумя рогами на огромном поле; и я подумал, что Он отдаст команду подождать. Но Принц Аменхерхепишеф тоже знал Своего Отца и сказал: „На этом огромном поле мы можем прождать еще неделю, пока не подойдет Царь Кадеша. Наши люди будут сражаться друг с другом. Они будут бежать из войска. Мы будем выглядеть глупцами, и наш рог обломится'.
Фараон кивнул и на это. Итак, совет был окончен. Он отдал приказ. На рассвете мы должны свернуть лагерь. В тот вечер Усермаатра-Сетепенра влез на клетку, в которой сидел Его лев. Однажды ночью в ливанских лесах Хер-Ра съел одного из наших воинов. На следующее же утро для него была сделана клетка. Теперь наш Фараон обращался к нам с крыши этой клетки, в то время как Хер-Ра ревел под Ним.
„Битва при Мегиддо была выиграна Великим Фараоном Тутмосом Третьим. Царь Сам показал путь Своим войскам. Во главе их Он был могуч, как пламя. Так и Я буду могуч впереди вас. — Воины приветствовали Его слова криками. Я снова ощутил себя частью войска, ибо тот вечер был сначала красен от своего собственного света, а затем от наших криков. — Тутмос выступил в поход, чтобы уничтожить азиатов, — сказал наш Царь, — и не было равных Ему. Он привел домой всех вражеских Принцев, хотя их колесницы и были украшены золотом. — Мы вновь ответили на Его слова криками одобрения. Каждый раз, когда Фараон говорил о золоте, раздавались наши крики. — Все бежали впереди Тутмоса. И в таком страхе бежали они, что побросали свои одежды. — Взрыв презрительного хохота, подобного грязной реке, вырвался из наших рядов. — Да, они оставили свои золотые и серебряные колесницы, — мы издали вздох, подобный шепоту лунного света на поверхности воды, — и люди в Мегиддо втаскивали своих воинов на стены, хватаясь за то, что еще осталось от их шкур. В тот час войска Тутмоса могли захватить город. — Здесь наш Царь помедлил. — Но они не сделали этого, — сказал Он. — Наши воины были поглощены добычей, оставшейся на поле битвы. Поэтому они потеряли сокровища, бывшие в городе. Люди из Мегиддо были распялены на поле, точно рыба, но войско Тутмоса, подобно чайкам, накинулось на их кости. — Из наших грудей вырвался стон. — Не поступайте, — сказал Рамсес, — подобно чайкам. Город, который не взяли в тот день, пришлось осаждать целый год. Войску Тутмоса пришлось работать как рабам, вырубая леса, чтобы построить стены, за которыми они смогли приблизиться к стенам Мегиддо. И эта работа не прекращалась, покуда по всей своей длине стены Мегиддо не были окружены стеной Тутмоса. Работа заняла год. Город голодал, но за это время они успели спрятать свое золото. Для нас оно было потеряно. Не удалось захватить хороших рабов. Войска Тутмоса встречали лишь мертвые и зачумленные. Поэтому Я говорю вам, что нам предстоит великая битва, но никто из вас не притронется к добыче, покуда Я не скажу Своего слова! Руки азиатов Я хочу видеть собранными в кучу, а не египтян'.
Мы приветствовали Его слова криками. Мы кричали со страхом в наших глотках и с разочарованием в наших чреслах от мысли о том, что нам достанется меньше добычи, но мы кричали, а лев ревел. На следующее утро, на рассвете после ночи, в которую мало кто из нас смог заснуть, мы оставили лагерь и перешли реку вброд близ Шабтуна. И хотя в глубоких местах вода была нам по грудь, ни один человек и ни одна лошадь не утонули. Но потревоженные в своих гнездах на берегах, над нами, подобно облакам, собрались жуки и закрыли от нас солнце. Они налетели на нас такой густой тучей, что мы двигались в ее тени. Во внезапном появлении этих жуков никто не увидел доброго предзнаменования.
Перейдя реку, мы построили ряды и выдвинулись на огромную твердую равнину в долине Оронта, за которой лежал Кадеш. Земля на ней спеклась, как на площади для парадов. Должен сказать, что наши лошади и колесницы прошли по тельцам жуков, уставших от полета. На своем пути мы оставили след, точно вытоптали ягодное поле. Жуки были в наших волосах и одежде как насланное проклятье.
И вновь я почувствовал нетерпение моего Рамсеса. Он находился во главе колонны. Его колесничие вместе с Его Придворной Стражей, в которую были отобраны самые сильные шарданы и нубийцы — все огромного роста, своей численностью не превышали пятисот человек. Разумеется, мы находились впереди. Между нами и первыми отрядами Войска Амона был явный разрыв. Хуже того. Оглянувшись назад, когда мы оказались на возвышенности, я смог увидеть, как далеко мы продвинулись по равнине за это утро. Но отряды Ра еще только переходили брод. Войско Птаха могло последовать за ними только через полдня. Что же касается отрядов Войска Сета, то они были еще зажаты в тесном ущелье. От них нам не приходилось ждать никакой пользы до ночи.
И тем не менее я был рад, что нахожусь впереди. Пыли было несравнимо меньше. От плотно спекшейся глины, которой была покрыта эта равнина, поднимались такие густые клубы пыли, что они даже отогнали тех жуков, и эти облака плыли назад, на отряды Амона, пятитысячное войско, продвигавшееся по равнине. Идти вместе с этим войском было бы все равно что продвигаться сквозь дым.
Как же хорошо мы должны были быть видны из Кадеша! Он просматривался сквозь пыль там, где небо встречалось с холмами. На быстрой лошади до города можно было доскакать за час, но я знал, что нам не дойти до него раньше начала дня; так как теперь мы огибали холмы на равнине, пробираясь через редколесье, а впереди уже не было ничего видно, поэтому нам приходилось останавливаться, посылать вперед разведчиков и ждать их возвращения.
Я чувствовал тяжесть в груди, словно нес сердце покойника. Однако ни слабости, ни неуверенности не было, напротив, даже в своем унынии я был начеку, словно полчища внутри меня ждали, когда же начнется битва. Я попробовал представить, что бы предпринял, если бы был Муваталлу, и где бы в этих лесах выбрал место, чтобы напасть на Личную Охрану Фараона так, чтобы пленить моего Великого Рамсеса. Тогда мне показалось, что я бы предпочел подождать, покуда не пройдет половина Войска Амона, а может, даже половина Войска Ра, так чтобы я смог ударить по крупным силам, растянувшимся на лесной тропе, как по длинному и уязвимому червяку, которого можно перерубить пополам. Однако стремление думать так, будто я был кем-то другим, а не самим собой, тем более иноземным Царем, вызвало у меня головокружение, и я решил, что, видимо, живу со страшным даром, полученным от тайной наложницы Царя Кадеша. Быть может, я не столько пытался думать, как этот Муваталлу, сколько действительно пребывал в мыслях, исходивших из его сердца. Если все обстояло именно так, то наш передовой отряд должен был пройти вперед невредимым, как и Войско Амона. Гром должен был прогреметь над Войском Ра.
Мой страх сменился печалью. В этот момент мы были в безопасности, но на самом деле нас ждала опасность большая, чем нападение на передовой отряд. У меня не было никакой возможности сказать об этом Усермаатра-Сетепенра. Вместо меня с Ним ехал Его сын, Аменхерхепишеф. В результате мне не осталось ничего лучше, чем править колесницей Надзирателя-за-Обоими-Языками. Этот малый был военачальником, которого звали Утитхенет, но, конечно, это имя — Походная Жена — было лишь армейской шуткой. Говорили, что вход в его прямую кишку подобен горловине бадьи. Итак, я вновь познал гнев моего Фараона. Он готов был заставить меня делить колесницу с таким человеком. Разумеется, сейчас Он слушал советы Своего сына. Как только Он обнаружил бы способность моих мыслей проникать в мысли наших врагов, я смог бы вновь стать Его колесничим. А пока Утитхенет без умолку болтал что-то о пыли, да так забавно, что я стал хохотать, так как он сказал, что вот, мол, для каждой рыбы и кошки есть соответствующий Бог, а у жуков вообще Великий Бог, но ни один из Богов пока не пожелал поселиться в пыли. Такого Бога не найдешь. Он был безвреден, этот военачальник, — шут для других полководцев; он никем не
