мир, то есть установление мира и согласия вместо борьбы и раздора... в промышленных классах».
Хорошо тогда получалось сотрудничество охранки и либеральной профессуры, будто созданы были друг для друга. Профессора просвещали пролетариев, а в охранном отделении, как в каком-то партийном горкоме, по воскресеньям жандармские офицеры принимали рабочих. Беседовали, разъясняли, а их заявлениям и жалобам давали ход. Изумлялись заводчики и фабриканты: в кои времена политическая полиция лезет с советами, предостерегает, вступается за какого-то слесаря, за какую-то чумазую бригаду с парового молота! Движение росло, у него появился устав Московского общества вспомоществования рабочих в механическом производстве. Рабочая аристократия Москвы презрела тогда социалистов с их классовой борьбой. Душой этого политико-экономического действа, конечно, был сам Зубатов.
Спустя десятилетия появятся теоретики человеческих отношений в лице признанных ныне классиков: М. Фоллетта, Э. Мэйо, Д. Макгрегора, Д. Карнеги. Они будут писать, как установить гармоничные отношения между хозяевами и работниками. Во всех учебниках по «паблик рилейшнз» (связям с общественностью) говорится ныне о способах взаимодействия людей внутри компаний и фирм. Известные всем корпорации IBМ, «Сони», «Дженерал моторс», BАSF устами своих лидеров поведают миру о технологии взаимоотношений работников во имя процветания промышленных империй и снятия конфликтов. Но мало кто сегодня помнит и знает, что у истоков этой технологии стоял российский полицейский чиновник Сергей Васильевич Зубатов.
В феврале 1902 года взбунтовались студенты. А 19 февраля зубатовские организации собрали в Кремле у памятника Александру II почти 50 тысяч рабочих. Отслужили панихиду, возложили венок. Великий князь Сергей Александрович смахнул слезу. Удивленно ярился на происходящее вице-директор департамента полиции Петр Иванович Рачковский, приехавший специально из Петербурга. Идеологическая акция, конечно. Но Зубатов знал, что делал. Царь — высшая инстанция, он над всеми, он примирит по справедливости алчущих капиталистов и страждущих пролетариев. Пусть поймут это и рабочие и власть предержащие. Звезда Сергея Васильевича — в зените. Она ведет его в Петербург, на Фонтанку, в кресло начальника Особого отдела Департамента полиции.
В Петербурге социальный стратег Зубатов открывает талантливого проповедника отца Гапона. Ставит ему задачу: найти сподвижников среди рабочих и увлечь их идеей создания общества на кооперативных началах взаимопомощи. Дело закрутилось по той же схеме, что и в Москве. Неплохим учеником оказался Гапон — в 1903 году начинает жить «Общество петербургских рабочих», благословленное ректором духовной академии. А на очереди Минск, Одесса, Харьков. Киев. У себя на квартире Зубатов совещается с будущими лидерами рабочих организаций — для Минска готовит М. Вильбушевич, для Одессы — Г. Шаевича, для Киева — М. Гуровича.
Но две силы ополчились против Зубатова и его миротворческих идей: русские промышленники и русские социал-демократы, будущие большевики. За первыми стоял Сергей Юльевич Витте, министр финансов, впоследствии председатель Совета министров, за вторыми — Владимир Ильич Ленин.
Фабриканты и заводчики уже давно противились Зубатову, особенно московские. На их фабриках машины были хуже, чем на петербургских и лодзинских. И они насмерть стояли против сокращения трудового дня и других социальных требований рабочих. Он знал их настроения и однажды, еще в Москве, собрал в ресторане Тестова для откровенного разговора. Под знаменитые тестовские расстегаи держал почти часовую речь, в которой предельно ясно объяснил, что они, промышленники, плюют на интересы государства и престола, своими неумными действиями провоцируют рабочих, обсчитывают, терзают незаконными штрафами, урезают зарплату, давят неурочной работой, безразличны к многочисленным травмам, уровень которых выше, чем во всей Европе, равнодушны к ужасным условиям жизни. Все это настраивает пролетариев на антиправительственные выступления. В конце предупредил: если не будет наведен порядок, не улучшатся условия труда и жизни, то государь железной рукой заставит их это сделать, а мы, полиция, ему поможем. Ответом было гробовое молчание. Прибыль, что ли, застила глаза и разум?..
Чванливые русские капиталисты, выросшие порой из таких же мастеровых, на которых ныне делали свое состояние, готовые удавиться из-за нескольких сотен тысяч рублей дохода, неспособные глянуть на несколько лет вперед, не могли согласиться на уступки. Они, как тот хозяин, о котором рассказал И. Бунин, готовы были перевешать всех собак в доме, лишь бы не достались другому. Поистине ограниченность и агрессивность русского буржуа прямиком гнали страну в революцию.
Но Витте, Витте каков! Министр финансов, глава фабричной инспекции видел только интересы финансовой и промышленной элиты. Когда Россию трясли забастовки, он и знать ничего не хотел о положении пролетариев. Все помнили его усердие в пользу фабрикантов в комитете по проекту закона о нормировании рабочего времени. При обсуждении проекта интересы рабочих защищали только полицейские чиновники Семякин и Щегловитов. А когда закон был принят, усилиями Витте его свели на нет. Рабочие по-прежнему вкалывали по 11-13 часов в день. Называлось это сверхурочными работами...
К Витте и побежали московские промышленники после ресторанной речи Зубатова. «В полиции появился смутьян, вмешивается в отношения с рабочими, натравливает их против власти и против них, деловых людей!» — таков был пафос их обвинений. Рвал и метал финансовый министр. А сделать пока ничего не мог. Министерство внутренних дел и великий князь Сергей Александрович были на стороне Зубатова.
Но ситуация менялась стремительно. На Зубатова наступали не только промышленные тузы. За него активно взялись социал-демократы. «Полицейским социализмом» назвал Ленин зубатовское движение. Как никто он чувствовал его смертельную опасность для революции и социал-демократии. «Искра» в каждом номере печатает антизубатовские статьи. Лучших людей партии посылает Ленин для борьбы с зубатовщиной: в Москву — Николая Баумана, в Петербург — Ивана Бабушкина. Оказались неплохими организаторами. Их агенты проникали в зубатовские кружки и клубы и так же раскалывали их, как рабочий Грибанов расколол в свое время марксистский кружок в Люберцах. Прозорливые «искровцы» и недовольные русские капиталисты сошлись в своих интересах.
Зубатов понимал: все на грани, победит тот, кто овладеет массой. Первый камень надвигающейся катастрофы полетел из Одессы. Его, Зубатова, человек, доктор философии Шаевич, развернулся лихо — за несколько месяцев создал сеть организаций, назвавших себя «независимыми». И когда на чугунолитейном заводе незаконно уволили рабочего, он поднял «своих» на забастовку. Но настроение пролетариев было такое, что полыхнуло по всему городу. Этим немедленно воспользовались социал-демократы. Рабочие недолго слушали «независимцев», радикальные лозунги «искровцев» больше пришлись по душе. Одесса сжалась без хлеба, воды и света. Губернатор призвал казаков рабочих избили, со служащими «разобрались». Но власть и заводчики натерпелись: чем больше глотнешь страха, тем шире изойдешь ненавистью. Они обрушились на Зубатова. Все, и одесские, и петербургские, и московские чиновники и буржуа вопили о том, что он сам устроил забастовку, что он сам революционер.
Дело разрасталось. Николаю II так и доложили: беспорядки в Одессе учинил Зубатов. Это был удар. Заметался Сергей Васильевич. И в то время, когда его начальник, министр внутренних дел Плеве1, взвешивал все обстоятельства, он лихорадочно решал, идти или не идти к Витте за поддержкой.
Последнее время Зубатов плел интригу: с Витте против Плеве, ибо Плеве уже разочаровался в зубатовской деятельности, видя провалы и чувствуя настроение промышленников. Ставя на Витте, конечно, знал его отношение к рабочим организациям. Но все же надеялся на государственный ум этого политика. И стратегически был прав: заручившись поддержкой Витте, можно было действовать смело и масштабно. Тот хорошо запомнил визит Сергея Васильевича: «Вдруг в начале июля (1903 года. — Э. М.), месяца за полтора до моего ухода с поста министра финансов, мне докладывают, что меня желает видеть Зубатов. Я его принял. Он мне начал подробно рассказывать о состоянии России по его секретным сведениям охранных отделений. Он мне докладывал, что, в сущности, вся Россия бурлит, что удержать революцию полицейскими мерами невозможно, что политика Плеве заключается в том, чтобы вгонять болезнь внутрь, и что это ни к чему не приведет, кроме самого дурного исхода. Он прибавил, что Плеве убьют и что он его уже несколько раз спасал... Затем мне сделалось известным, что Зубатов отправился к князю Мещерскому2 и то же самое говорил князю Мещерскому, причем сказал, что он был у меня, говорил все это и просил моего вмешательства, чтобы я уговорил Плеве перестать вести его мракобесную политику, и что я от этого отказался. Тогда князь Мещерский поехал к Плеве и все ему рассказал, причем сказал, что Зубатов был у меня».
То, о чем вспоминает Витте, и стало последней каплей: Плеве поставил на Зубатове точку. Тот Плеве, который всего полгода назад говорил, что политическое спокойствие государства в руках Зубатова. Теперь на приеме у императора Плеве изрек: «Уволить немедленно, новации прекратить!» Такое мнение министра произвело впечатление на государя.
Расставание прошло тяжко и противно. Излили все, что думали друг о друге. Бомбой громыхнула дверь начальствующего кабинета — столь велика была ярость зубатовского прощания с родным ведомством.
Не нужен! Не нужен ни службе, ни царю, ни отечеству. Его, верного слугу монархии, — в ссылку, во Владимир, под надзор полиции! И обыск еще учинили, мерзавцы, в письменном столе!
Теперь две эти силы — социал-демократию и российскую буржуазию — не сдерживал никто. И они понеслись навстречу друг другу, чтобы уже намертво сойтись осенью семнадцатого. А российская тайная полиция потеряла одного из самых необычных и, может быть, самых дальновидных своих руководителей. Было ему тогда сорок лет.
А начинал в двадцать три. Тогда начальник Московского охранного отделения Бердяев приказал незаметно привести к нему этого молодого человека. В свое время Зубатова исключили из гимназии за дискуссии в революционном кружке, где вовсю поносили царя и правительство. Бывший гимназист оказался не промах — вскоре женился на Михиной, владелице популярной в Москве библиотеки. Но там, где книги, там и смута. Естественно, что в библиотеке собирался политический кружок. И Зубатов вновь активно в нем дискутирует.
Бердяев был строг и логичен: либо тюрьма, либо сотрудничество. Психологи в «охранке» были отменные, да и кандидат исследовался уже с гимназических лет. Зубатов выбрал сотрудничество: оно влекло его больше, было острее, романтичнее. Мучений совести, похоже, не испытывал: избранное ремесло подменяло их удовольствием интеллектуальных состязаний и головокружением от одержанных побед.
Много тогда в Москве накрыли народовольцев — 200 человек арестовали в один день не без зубатовского участия. Хитер и ловок был: на деньги «охранки» создал подпольные типографии, печатал и распространял литературу, нащупал связи, выявил целую сеть кружков. После столь оглушительного успеха немудрено, что ему предложили должность в охранном отделении.
Карьера начала отстукивать ступени. В тридцать три года он начальник московской «охранки». Не зря топтал дорожку к сердцу обер-полицмейстера Трепова — тот помог3. Если уж Зубатову не помогать, то кому же? Заметно выделялся Сергей Васильевич и пером, и речью, а прежде всего талантом ориентироваться в запутанной ситуации, схватывать суть, организовывать дело. Такой человек и должен был возглавить Московское охранное отделение, которое тогда занималось политическим сыском в половине губерний Российской империи.
Зубры «охранки» встретили нового шефа настороженно. И не ошиблись. Грянула перестройка в полицейском ведомстве, которую давно задумал Сергей Васильевич. Он был первый в России, кто догнал и даже, похоже, перегнал Европу в технике политического сыска. Железной рукой ввел фотографирование и снятие отпечатков пальцев у всех арестованных, придумал информационную картотеку, поставил дело наружного наблюдения, лелея кадры талантливых филеров. Его методы анализа перемещений наблюдаемых вскрывали хорошо законспирированные революционные сети. А главное достижение, его гордость и страсть — агентурная работа. Во всех слоях общества, среди рабочих и студентов, интеллигенции и промышленников, торговцев и военных, в партиях и движениях, везде должны быть наши люди, наши информаторы, которые донесут настроения, мнения, замыслы и желания людей и политиков, считал он. Из
